ГОРЕ

Бывает летом пора: полынь пахнет так, что сдуреть можно. Особенно почему-то ночами. Луна светит, тихо Неспокойно на душе, томительно.
И думается в такие огромные, светлые, ядовитые ночи вольно, дерзко, сладко. Это даже не думается, что-то другое: чудится, ждется, что ли. Притаишься где-нибудь на задах огородов, в лопухах, сердце замирает от необъяснимой, тайной радости.
Жалко, мало у нас в жизни таких ночей. Они помнятся.
Одна такая ночь запомнилась на всю жизнь.
Было мне лет двенадцать. Сидел я в огороде, обхватив руками колени, упорно, до слез смотрел на луну.
Вдруг услышал: кто-то невдалеке тихо плачет.
Я оглянулся и увидел старика Нечая, соседа нашего. Это он шел, маленький, худой, в длинной холщовой рубахе. Плакал и что-то бормотал неразборчиво.
У дедушки Нечаева три дня назад умерла жена, тихая, безответная старушка. Жили они вдвоем, дети разъехались. Старушка Нечаева, бабка Нечаиха, жила незаметно и умерла незаметно.
Узнали поутру: «Нечаиха-то гляди-ко, сердешная». Вырыли могилку, опустили бабку Нечаиху, зарыли и все. Я забыл сейчас, как она выглядела. Ходила по ограде, созывала кур: «Цып-цып-цып» Ни с кем не ругалась, не заполошничала по деревне. Была и нету, ушла.
Узнал я в ту светлую, хорошую ночь, как тяжко бывает одинокому человеку.
Даже когда так прекрасно вокруг, и такая теплая, родная земля, и совсем нестрашно на ней. Я притаился. Длинная, ниже колен, рубаха старика ослепительно белела под луной. Он шел медленно, вытирал широким рукавом глаза. Мне его было хорошо видно. Он сел неподалеку.
Я прислушался. Ничо счас маленько уймусь мирно побеседуем, тихо говорил старик и все не мог унять слезы. Третий день маюсь не знаю, куда себя деть. Руки опустились хошь што делай. Вот как! Помаленьку он успокоился. Шибко горько, Парасковья: пошто напоследок-то ничо не сказала Обиду, што ль, затаила какую Сказала бы и то легше. А то думай теперь Охо-хо Помолчал. Ну, обмыли тебя, нарядили все как у добрых людей. Кум Сергей гроб сколотил. Поплакали. Народу, правда, не шибко много было. Кутью варили. А положили тебя с краешку, возле Дадовны. Место хорошее, сухое. Я и себе там приглядел. Не знаю вот, што теперь одному-то делать Может, уж заколотить избенку да к Серьгею уехать.. Опасно: он сам ничо бы, да бабенка-то у его сама знаешь: и сказать не скажет, а кусок в горле застрянет. Вот беда-то!.. Чего посоветуешь
Молчание. Я струсил.
Я ждал, вот-вот заговорит бабка Нечаиха своим ласковым терпеливым голосом.
Вот гадаю, продолжал дед Нечай, куда приткнуться Прям хошь петлю накидывай. А этто вчерашней ночью здремнул маленько, вижу: ты вроде идешь по ограде, яички в сите несешь. Я пригляделся: а это не яички, а цыпляты живые, маленькие ишо. И ты вроде начала их по одному исть. Ешь да ишо прихваливаешь Страсть господния! Проснулся Хотел тебя разбудить, а забыл, что тебя нету. Парасковьюшка язви тя в душу!.. Дед Нечай опять заплакал. Громко. Завыл как-то, застонал протяжно: Э-э-э у-у Ушла.. А не подумала: куда я теперь Хошь бы сказала: я бы доктора из города привез вылечиваются люди. А то ни слова, ни полслова вытянулась! Так и я сумею Нечай высморкался, вытер слезы, вздохнул. Чижало там, Парасковьюшка Охота, поди, сюда Снишься-то. Снись хоть почаще только нормально. А то цыпляты какие-то черт-те чего. А тут Нечай заговорил шепотом, я половину не расслышал. Грешным делом, хотел уж А чего Бывает, закапывают, я слыхал. Закопали бабу в Краюшкино стонала. Выкопали, она живая. Эти две ночи ходил, слушал: вроде тихо. А то уж хотел Сон, говорят, наваливается какой-то страшенный, а все думают, што помер человек, а он не помер, а сонный
Тут мне совсем жутко стало.
Я ползком-ползком да из огорода. Прибежал к деду своему, рассказал все. Дед оделся, и мы пошли с ним на зады. Он сам с собой или вроде бы с ей разговаривает расспрашивал дед. С ей. Советуется, как теперь быть Тронется ишо, козел старый. Правда пойдет выкопает. Может, пьяный Нет, он пьяный поет и про бога рассказывает. Я знал это. Нечай, заслышав наши шаги, замолчал. Кто тут строго спросил дед. Нечай долго не отвечал. Кто здесь, я спрашиваю А чего тебе Ты, Нечай Но Мы подошли. Дедушка Нечай сидел, по-татарски скрестив ноги, смотрел снизу на нас был очень недоволен. А ишо кто тут был Иде Тут Я слышал, ты с кем-то разговаривал. Не твое дело. Я вот счас возьму палку хорошую и погоню домой чтоб бежал и не оглядывался. Старый человек, а с ума сходишь Не стыдно Я говорю с ей и никому не мешаю. С кем говоришь Нету ее, не с кем говорить! Помер человек в земле. Она разговаривает со мной, я слышу, упрямился Нечай. И нечего нам мешать. Ходют тут, подслушивают Ну-ка, пошли. Дед легко поднял Нечая с земли. Пойдем ко мне, у меня бутылка самогонки есть, счас выпьем полегчает. Дедушка Нечай не противился. Чижало, кум, силов нету. Он шел впереди, спотыкался и все вытирал рукавом слезы. Я смотрел сзади на него, маленького, убитого горем, и тоже плакал неслышно, чтоб дед подзатыльника не дал.
Жалко было Нечая.
А кому легко успокаивал дед. Кому же легко родного человека в землю зарывать Дак если бы все ложились с ими рядом от горя, што было бы Мне уж теперь сколько раз надо бы ложиться Терпи. Скрепись и терпи. Жалко. Конешно, жалко кто говорит. Но вить ничем теперь не поможешь. Изведешься, и все. И сам ноги протянешь. Вроде соображаю, а запеклось вот здесь все ничем не размочишь. Уж пробовал пил: не берет. Возьмет. Серьга-то чего не приехал Ну, тем вроде далеко, а этот-то.. В командировку уехал. Ох, чижало, кум! Сроду не думал Мы всегда так: живет человек вроде так и надо. А помрет жалко. Но с ума от горя сходить это тоже дурость. Не было для меня в эту минуту ни ясной, тихой ночи, ни мыслей никаких, и радость непонятная, светлая умерла.
Горе маленького старика заслонило прекрасный мир. Только помню: все так же резко, горько пахло полынью. Дед оставил Нечая у нас. Они легли рядом на полу, накрылись тулупом.
Я тебе одну историю расскажу, негромко стал рассказывать мой дед. Ты вот не воевал не знаешь, как там было Там, брат, похуже дела были. Вот какая история: я санитаром служил, раненых в тыл отвозили. Едем раз. А «Студебеккер» наш битком набитый. Стонают, просют потише А шофер, Миколай Игринев, годок мне, и так уж старается поровней ехать, медлить шибко тоже нельзя: отступаем. Ну, подъезжаем к одному развилку, впереди легковуха. Офицер машет: стой, мол. А у нас приказ строго-настрого: не останавливаться, хоть сам черт с рогами останавливай. Оно правильно: там сколько ишо их, сердешных, лежат ждут. Да хоть бы наступали, а то отступаем. Ну, проехали. Легковуха обгоняет нас, офицер поперек дороги с «наганом». Делать нечего, остановились. Оказалось, офицер у их чижалораненый, а им надо в другую сторону. Ну, мы с тем офицером, который «наганом»-то махал, кое-как втиснули в кузов раненого. Миколай в кабинке сидел: с им там тоже капитан был, совсем тоже плохой, почесть, лежал: Миколай-то одной рукой придерживал его, другой рулил. Ну, уместились кое-как. А тот, какого подсадили-то, часует, бедный. Я голову его на коленки к себе взял, она вся в крове, все позасохло. Подумал ишо тогда: не довезем. А парень молодой, лейтенант, только бриться, наверно, начал. Доехали до госпиталя, стали снимать раненых Дед крякнул, помолчал Закурил. Миколай тоже стал помогать Подал я ему лейтенанта-то «Все, говорю, кончился». А Миколай посмотрел на лейтенанта, в лицо-то Кхэк. Опять молчание. Долго молчали. Неужто сын тихо спросил дед Нечай. Сын. Ох ты, господи! Кхм Мой дед швыркнул носом. Затянулся вчастую раз пять подряд. А потом-то што Схоронили Командир Миколаю отпуск на неделю домой дал. Ездил. А жене не сказал, што сына схоронил. Документы да ордена спрятал, пожил неделю и уехал. Пошто не сказал-то Скажи!.. Так хоть какая-то надежа есть без вести и без вести, а так совсем. Не мог сказать. Сколько раз, говорит, хотел и не мог. Господи, господи, опять вздохнул дед Нечай. Сам-то хоть живой остался Миколай Не знаю, нас раскидало потом по разным местам Вот какая история. Сына!.. легко сказать. Да молодого такого Старики замолчали.
В окна все лился и лился мертвый торжественный свет луны.
Сияет!..
Радость ли, горе ли тут сияет!
Автор:

Источник