Ярило

Колдобистая сельская дорога уходила вперёд, сливаясь с горизонтом, и терялась в пышных луговых травах. Под ногами чавкало и изредка хлюпало, я оставлял за собой в грязи чёткие отпечатки ботинок. В воздухе пахло влагой, отсыревшими и оттого ещё более душистыми летними травами, свежим сеном. Я начинал уже думать, что не зря бабушка выгнала меня.
Ну, как выгнала… Сказала, что мне бы погулять, развеяться. Отбросила за спину полотенце, дрожащими руками протянула пирожок с ягодами и почти что вытолкала на крыльцо. Попрощались. Сухой горячий поцелуй до сих пор жёг лоб. Беспокойная она сейчас.
Одно поле неохотно сменялось другим, а я бестолково мял в руке пирожок. Есть не хотелось. Не хотелось и опускать руки, потому что один лишний взмах — и щедрый бабушкин дар будет вовсе невозможно употребить в пищу. Щебетание птиц оглушало, стоило только вернуться из воспоминаний к реальности.
Ромашки по краям поля. А когда-то ведь я заучивал все названия и свойства растений этих лугов. Каждое знал на вид, на запах и даже на мимолётное прикосновение листа. И где всё это сейчас Забылось за ненадобностью, стёрлось под колёсами легковушек, выбилось из памяти формулами городской жизни.
Бабушка, тогда ещё полная и дышащая силой, каждую неделю усылала меня в лес за малиной. Я ползал на коленях и втягивал носом воздух рядом с кустами, стараясь собрать все самые ароматные ягоды. С тех пор она очень изменилась.
Мама буквально вытолкала, выперла меня из города, и я думал, что попаду в сети деятельной деревенской старушки, но всё оказалось чуть иначе. Вместо того, чтобы гонять меня, как в детстве, она старалась всюду угодить. С неудовольствием я смотрел, как высохшая сгорбленная фигурка носится по огороду. Где же такое видано!
Разломил пирожок и, как раньше, принюхался. Без малины. Что же с нею, бедной моей, стало
Поначалу меня раздражала эта деревня. Спустя столько лет я вернулся сюда взрослым человеком, а вместо того, чтобы доверять, надо мной кудахчут!
И вёдра не носи, и кур не корми — тебе вредно. А где оно, то «вредно» И языческие фигурки тоже хотелось сорвать из красного угла, вытащить на двор да и растоптать там. А они ведь не виноваты, что мне всюду взгляд мерещится. Как отвернусь от статуэток — будто бы следят, будто бы уйти не дают. Жутко, одним словом.
Нормальные люди языческим богам не поклоняются. Хотя какая разница, кто у них там в углу за тряпочками Хоть Ктулху! Адекватные же, добрые селяне — разговаривают приветливо, кормят вкусно, никого средь бела дня не убивают. Одно плохо — я для них городской, чужак.
Пирожка всё ещё не хотелось. Прямо посреди дороги села на кочку наглая, лощёная сорока — угостить просит. А если просит, то почему бы не угостить
Я отщипнул немного мякиша и аккуратно положил на кочку, чтобы не изгваздать в грязи. Сорока глянула на меня своими умными, чёрными глазами и в пару мгновений склевала кусок пирожка. Ну раз уж понравилось, пусть весь забирает.
Я раскрошил пирожок и оставил на траве. Сорока с удовольствием села рядом и начала трапезничать. Вскоре к ней присоединились ещё две таких же сороки, и полдник поделился на троих. Вот, хоть кому-то вкусно.
Пошёл дальше, всё так же нелепо чавкая ногами. И всё у меня не так, всё не то. Нет мне веры. Здесь даже о богах пришлому говорить не хотят. С самого детства так — спрашиваю, а деревенские в ответ: «Ярило». Ко мне повернутся, потом к «богам», кивнут своим мыслям. Даже бабушка. Только она последние дни плачет и всё твердит, что Ярило не виноват. А в чём не виноват, загадка.
Я мог бы читать старые сказки или статьи в Википедии, но никогда не считал, что мне это нужно. Я же программист, какие язычники Знаю, что Ярило — это бог солнца вроде бы, на том и хватит.
Когда был маленьким, молчание и услужливость не бросались в глаза. А сейчас… Бабушка всегда говорила, что человек — не зверь, и относиться к нему надо по-человечески. А они молчат. Молчат только звери — людям говорить надо.
И как в ответ на мои мысли, издалека поднялся, встрепенулся да и полетел монотонный гул. Он становился всё громче, значительнее, и я стал разбирать в нём некое подобие музыки. Те самые люди, которым надлежало говорить, вдруг запели, а я пошёл на звук мелодии, будто околдованный.
Воздух стоял тяжёлый, густой, солнце просвечивало высокую луговую траву, а песня неслась и неслась вперёд, звенела под ногами, обволакивала землю, как плотный беловатый туман, обтекая контуры моего тела.
Вдруг в глухой, степенный рокот вмешался бойкий девичий голос. Он зазвенел колокольчиком, заплакал раненой птицей. Девушка пела о цвете и красе лета, о приходе нового дня, о пряной ночи, полной звёзд, и душном закате…
Горло сжало спазмом восхищения и какой-то томной боли. Как ободранные крестьяне падали на колени перед образами, так и мне захотелось упасть в грязь и поползти дальше. Ближе к тому священному таинству, чьим свидетелем я невольно стал. Неоткуда мне было знать, что эта песня особенная, но сердце кричало, болело, разрывалось на куски от невысказанных в ответ слов.
Я побежал вперёд, запнулся, упал в грязь, испачкав штаны. Поднялся, сорвал пучок травы, наскоро обтёр колени, побежал дальше. Было так радостно, волнительно на сердце, что я забыл обо всём — о молчании деревенских, о слезах бабушки, о равнодушии матери, о собственном забытьи порядочного горожанина. Казалось, что моё место здесь, в деревне, где солнце большое и круглое, где дышится гуще и правильнее, где физический труд не отвращает.
Как будто мои старинные корни проснулись, и кровь запела во мне, чтобы позвать на сенокос, потом на выпас коров, а после тяжёлого дня вывести к гульбищу. И девки будут кружиться вокруг меня, и парни в деревянных масках, глотая самогон, затянут силой помериться и через костёр, может быть, попрыгать.
Видения невероятной красоты и яркости плясали перед глазами, а может, и не видения, а прошлое. То, что уже видели до меня сотни горячих юных человечков, которым всё по плечу, когда рядом девка поёт. А девка поёт… Близко поёт.
Я выбежал на поляну, где вокруг невысокого костерка кружились деревенские девушки. Они пели и смеялись, держались за руки. На головах у них венки из луговых цветов, а ноги босые, а руки в ленточках. Вокруг парни прыгают — и правда, в масках. Размахивают руками, приседают, голосят, и кажется уже, что вокруг селянок скачут лисы, зайцы, волки и даже медведи. А девушки заманивали, закликивали «зверей» к костру, чтобы испытать, далеко ли прыгнут, высоко ли.
Увядающий, багряно-алый солнечный луч особенно ярко высветил моё лицо. Одна из девок обернулась, откинула косу и тут же замахала руками. Перекрыв громким речитативом прежнюю певунью, она обратилась то ли ко мне, то ли к остальным:
— Ярило-солнышко в дом пожаловал, перстом указывал, велел праздновать!
Деревенская молодёжь тут же отпрянула от костра и двинулась ко мне. Я уж было испугался, что помешал им веселиться, но люди обступили меня и начали зазывать с собой.
— Пойдём гулять! — басовито смеялся над ухом какой-то парень.
— Сделай честь осеннему урожаю! — вторили девки.
Сначала я неохотно шёл вперёд, то и дело получая лёгкие тычки в спину, но затем меня подхватил, закружил весёлый хоровод. Я пел во всю глотку, танцевал так, как будто больше ничего не осталось, и смачивал охрипшее горло какой-то жидкостью из фляги, которую мне любезно подавал один из парней. Или парней было несколько..
Пойло было пробивное. С ароматом берёзы, прелых яблок, липового цвета и дрожжей. Я пил и не мог напиться, начал заигрывать с той девкой, у которой самая красивая лента на запястье, а потом прыгнул через костёр. И ещё, и ещё раз. Я подскакивал высоко и лихо задирал ноги, а деревенские смотрели на мои выкрутасы, разевая рты.
Пока мы веселились, солнце медленно, величаво закатилось за горизонт. Ещё через некоторое время вечер сгустился вокруг костра, плотный, как желе. Кто-то воскликнул:
— Солнце проводили!
— А Ярило
— И Ярилушко сейчас… Малашу зовите!
Я махнул рукой, мне дали глотнуть ещё бражки. Потом крутанулся вокруг себя, схватил за руку ближайшую девку, спросил:
— Кто такая Малаша
— Старуха умная, она нам скоро будет нужна.
— А Ярило Это бог ваш
Девка отвела глаза.
— Нет, не бог.
Я уж было хотел спросить, кто, если не бог, но кто-то из парней оттащил меня от костра к дереву.
— Отдохнуть тебе надо, Яр.
— А откуда ты знаешь, что я Ярослав Разве я говорил — рассмеялся я.
— А ты и не Ярослав.
Парень лукаво улыбнулся и накинул мне на плечи какой-то расшитый плед. Я прислонился к дереву, опёрся о него головой и уставился на творящееся вокруг празднество.
Деревенские теперь водили хоровод вокруг меня, как если бы я был костром. Они пели, смеялись, перекликивались и перемигивались. Потом начали дотрагиваться до меня, руками проводить по моим плечам, ладоням. Весёлый гул в голове всё нарастал и нарастал, пока я не улыбнулся девкам в последний раз и не захрапел.
Сон был сладок, но не очень приятен. Просыпался я плохо, будто бы продираясь сквозь разлитое вокруг подсолнечное масло. Было тепло и сухо, сзади в спину упиралась какая-то твёрдая поверхность, но я не мог понять, лежу ли.
Открыл сухие, даже как будто воспалённые глаза и тут же
зажмурился. Очень светло. И тепло, даже жарко.
— Ярило-солнышко, пора лето орошати, пора в землю врастати!
— Даруй нам урожай выше, чем колени крепкие, больше, чем дюжая лошадь свезти может.
— Защити нас, кормилец! От печенега уберёг, от татарина уберёг, от поляка уберёг, от француза уберёг, от немца уберёг, теперь и от прочих ворогов да бед убереги.
— Да будет вера наша крепче косы железной, сильнее реки горной. Как стояли, так и выстоим, только прими помощь нашу, Ярило.
— И помоги нам, — вороньим карканьем ворвался в гул молодых голосов старческий. Ребята вторили ему.
Я дёрнулся было, да не смог. Попробовал пошевелить рукой — не выходит. Только сверху посыпалась кора. Еле задрал голову — голый дуб, без ветвей, покрытый старинной копотью. Огляделся, как оглядываются бешеные собаки. Прямо передо мной так же бушевал хоровод, только деревенские возносили ко мне руки, как будто молясь. Рядом стояла морщинистая старуха с лицом суровым, она держала в руках свечку.
— Пожнём же! — торжественно произнесла бабка.
Девки и парни начали доставать свечки и поджигать их от неярко горящего костра. Они закружились снова, только свечи выпадали из их рук… Прямо мне под ноги. Трава вокруг затлела. Я с трудом нагнул голову и понял, что мне по колено наметено соломы и веток. Края нового костра уже занялись.
Я протяжно закричал от непонимания и страха. Старуха Малаша подняла с земли блестящую косу, поднесла её к слабому огню.
— Ярило, Ярило, пожать время! Отдать время! Ярило-солнышко, намети колосьев!
— Да кто такой этот ваш Ярило! — заорал я, мечась и пытаясь вывернуть связанные по другую сторону ствола руки.
— Ярило — это наша жертва солнышку! — рассмеялись девки.
Малаша закатала рукава, завела руку, чтобы размахнуться косою подальше, искривила тонкие сухие губы.
— Ярило — это ты.
Коса далеко достала, поймав лезвием отблеск от костра. Солома окрасилась кровью.

Источник