Песни бардов

Забавное это чувство встречаться со старыми друзьями и знакомыми, приезжая в родной город после нескольких лет отсутствия. Идешь по улочкам, до боли знакомым, и воспоминания не заставляют себя ждать.
Вот старый парк с потрескавшимся асфальтом, который, кажется, никогда не меняли. Чудом уцелевшие лавочки, на которых вечерами двадцать лет назад сидел с друзьями, пил дешевое теплое пиво и горланил песни под гитару. Даже бетонные урны сохранились, только теперь из них торчат редкие сорняки да полевые цветы.
Вот местная «заброшка» — когда-то строившийся панельный дом, в котором мы коротали холодные зимние ночи, если выгоняли из подъездов вечно сердитые бабки. Стены исписаны граффити и похабными словами, но на одной из стен я нахожу памятные надписи и воспоминания тоже лезут в голову: «Лёня, Ника, Гек были тут», «Ханси лох», «Борян баран», «Лешка я сердце тебя». Уголь, которым были нацарапаны надписи, лишь немного истерся, а сколько в нем тепла.
Вот стадион, на котором мы гоняли мяч днем, и гудели до утра ночью. Он зарос травой и сорняками, асфальт беговой дорожки испещрили трещины, а рамы ворот погнул кто-то буйный. Но на одних воротах до сих пор висел обрывок сетки. Пожелтевший от пыли и дождей, но все же целый. Во время матчей на этот обрывок вешались куртки, пакеты с учебниками и шапки, большая часть из которых все равно валялась на утоптанной ногами земле.
Вечером идешь в ресторан на встречу с друзьями. Все давным-давно сменили стиль и превратились в обычных людей. Вот Ника, когда-то щеголявшая в майке с Летовым и рваных джинсах, целуется в щечку с Лёней, любившего группу Cannibal Corpse и майки с репродукциями их альбомов. На Нике сейчас легкое платье, волосы уложены в модный пучок, а на шее скромное ожерелье. Лёнька обзавелся пузиком и костюмом «тройкой». Он чуть полысел, чуть погрузнел, но голос все тот же, как и блеск глаз.
Анька, изводившая тонны «белил» на готический макияж, превратилась в уютную тетеньку с морщинками в уголках глаз. Она показывает фотографии своих детей Лёшке, который хвастается своей дочуркой. Лешка раньше щеголял в моднейших «камуфляжных» штанах с цепью на боку и майкой Коррозии на тушке, а теперь одет в легкую тенниску, свободные брюки и мягкие, кожаные туфли. Боря все тот же, только ирокез исчез, а на его месте сияла лысина. Он улыбается беззубым ртом, когда я тыкаю его пальцем в живот и говорю, что трудовой мозоль слишком большой. Я тоже изменился: исчезли длинные волосы, черные майки и черные джинсы с отцовскими берцами. О прошлом напоминает лишь маленькое серебряное колечко в левом ухе. Все изменились.
Кроме Мишки, который, опоздав, врывается в ресторан со своей любимой гитарой за спиной. Поеденная молью «Трембита» еще в бою, покрыта шрамами и выцветшей наклейкой со смайликом Нирваны.
— Эт чо за сборище пенсов! изумленно рявкает он, заставляя вздрогнуть посетителей ресторана, а потом, засмеявшись, бежит обниматься. Мишка единственный, наверное, кто не изменился.
Да, под усталыми глазами мешки, короткие волосы торчат во все стороны, ибо Мишке всегда было лень расчесываться, но это Мишка. Тот самый Мишка, чьи песни заставляли девичьи сердечки трепетать в груди и с обожанием смотреть на поющего доходягу, носящего в нашей компашке прозвище Ханси. На Мишке та же майка, которую он наверняка битый час искал в шкафу, с картинкой альбома нежно любимых им Blind Guardian, черные джинсы с дырой на колене и стоптанные берцы.
Облапав всех, он падает с выдохом на свое место, заказывает себе что-то из меню, и моментально включается в разговор. Все галдят, а потом, потихоньку, начинают распадаться на пары. Я болтаю с Борькой и Мишкой, Лешка смеется над рассказом Ники, а Анька показывает Лёне очередные фотографии своих детей.
Мы сидим долго, а потом, осоловев от выпитого и съеденного, негромко переговариваемся. Ника тихо рассказывает о своей работе и нудных клиентах, мы усталые и расслабленные. Все, кроме Мишки, который хмурится, потом встает со своего места, словно Уильям Уоллес собственной персоной.
— Не, так дело не пойдет, — мотает он головой, после чего отодвигает стул и копается в карманах, ища кошелек. Работы свои и детей оставьте до завтра. А сегодня мы в прошлое вернемся.
— Да, ладно те, Ханзи, — бормочет Борька. Мы старые и унылые. Не порть людям праздник
— Сейчас я изгоню из вас уныние, — обещает Мишка, после чего заставляет всех расплатиться и выходит на улицу.
Мы идем довольной компанией по нашему старенькому парку. Обнявшись и неоднократно сбиваясь с шага. Пока не находим свободную лавочку. Она находится чуть дальше от пешеходной дорожки, но Борька тут же заявляет, что «темнота друг молодежи. В темноте лица не видно» и все соглашаются переместиться на лавочку, тем более, что остальные заняты молодежью да воркующими парочками.
Лёнька без стеснения обнимает Нику, я пристроил голову на Лешкином плече, а из темноты уже выбегает Мишка, гремя пакетами. Он выуживает две «сиськи» нашего любимого пива, пакет сухариков со вкусом носков и хохочет. Его глаза горят, как тогда, в далеком прошлом, когда удавалось найти мелочь на пиво и закуски. И пусть пиво теплое, а сухариками можно выдолбить пломбы, каждый прикладывается к бутылке и запускает руку в шуршащий пакетик.
Мишка кладет на колено гитару, негромко бренчит, крутит колки, хмыкает, потом откашливается и начинает петь. Тихо, чуть дрожащим голосом, но он поет как тогда В далеком прошлом. Поет наш «Ханси» свою любимую песню, а мы с глупыми улыбками сидим рядом и подтягиваем, старательно пытаясь вспомнить позабытые слова. Мишкины пальцы ласкают струны, над парком льется мелодия и даже молодежь умолкает, услышав его пение.
— Now you all now,
The bards and their songs.
When hours have gone by,
I’ll close my eyes.
In a world far away,
We may meet again,
ut now hear my song, — поет он мягким голосом Ханси Кюрша, да так, что и не отличить. За это его и прозвали «Ханси». Он поет, а мы старательно подтягиваем, и лишь дойдя до припева, Мишка замолкает, берет секундную паузу, хитро смотрит на нас и бьет по струнам. Теперь вступает наш хор, а Ника утирает скупую слезинку и улыбается, подпевая Мишке.
— Tomorrow will tae us away,
Far from home.
No one will ever now our names,
ut the bards’ songs will remain, — мощно звучит наш хор в вечерней тишине старого парка. Лишь молодежь смеется где-то неподалеку, слушая наше нестройное пение. Но нам плевать, ибо с каждым аккордом наш хор становится громче. Забытые слова восстают из памяти, как и воспоминания, что вернул нам худощавый «бард».
И вот мы не загруженные жизненными проблемами усталые люди, а наивная и веселая молодежь, пьющая пиво на покосившейся лавочке в парке и горланящая любимые песни. Да, завтра все снова станет, как раньше. Ника уедет в Питер, а Лёнька внезапно поедет с ней, я в Москву, Борька с Мишкой на работу, Лешка к дочке, но сейчас мы на миг снова молоды и горланим «Песни бардов», срывая голоса и вызывая смех у прохожих, как добрую тысячу лет назад.
Как мало порой надо, чтобы вернуться в прошлое к старым друзьям. Для нас оказалось достаточно сыгранной на гитаре любимой Мишкиной песни. А для вас
Гектор Шульц
Другие работы автора:

Источник