Истории из жизни реальных людей
В своей жизни я видел счастливых людей всего три раза. Помню, был случай совершенно простой. Однажды я ехал на электричке в подмосковный город Ступино. Ехать было долго, почти два часа; на улице стоял сильный мороз такой, что окна покрывало узорами, а изо рта шёл пар. Садилось солнце, зимой оно садится как-то по-иному: и цвета немного другие и солнце само кажется очень далеко. В такие моменты, особенно если ни чем не занят, а только смотришь и думаешь, становится немного грустно, и начинают лезть в голову воспоминания плохие и хорошие.
Ноги мои промокли, вспотели и запрели. От долгого хождения по митингам, государственным и оппозиционным, легко можно заработать какую-нибудь болячку вроде гиперпотливости. Целых три дня до того я не снимал меховых ботинок с утра до ночи, всё ходил и собирал для газеты материал. И теперь ноги вдруг начали бешено чесаться. Снимать ботинки в электричке моветон, а чесались самые мысочки, и вот, наверное, я выглядел, будто какой-то Чарли Чаплин или танцор немого кино, стуча ботинками один о другой и шаркая ими о пол. Даже бабушка напротив посмотрела на меня удивлённо и, зуб даю, уже готова была покрутить у виска пальцем.
На станций электричка тронулась, но почему-то вдруг дёрнулась и заглохла, точно старый Жигуль. «Кто, падлы, дёрнул кран!» закричал машинист. Пробежал по вагону его помощник. Но ни через минуту, ни через две мы не поехали, дело было явно не в кране. Стояли минут десять.
Именно тогда в электричку зашёл счастливый человек.
Какой-то паренёк вдруг оторвал взгляд от планшета, а женщина закрыла книгу и провожала его поражённым взглядом, словно мимо неё идёт Иисус Христос; двое маленьких детей, сидящие у родителей на коленях, улыбались и показывали на него пальцем, будто он герой из их любимой сказки.
Только женщина со скамейки справа смотрела с ужасом смотрела на него, точно думала: «»Это невозможно! Счастья нет и не может быть.»
Дойдя до середины вагона, он сел на краешек лавочки, где у окна сидели я и бабушка напротив. И бабушка тоже взглянула на него со странным чувством: уж не умерла ли она и не ангел ли это пришёл за ней И я сам вдруг стал ощущать непонятный покой, точно мне исполнилось недавно четыре года всё стало вокруг ясно и прекрасно, будто на миг освободился от чего-то и не было спиной тяжести прожитых лет.
Почему-то, не удержавшись, я завёл с ним разговор. Говорил он тоже обычно и не видел ничего странного в том, что с ним заговорил незнакомец, не удивлялся откровенным вопросам. Я узнал, что работает он комплектовщиком на каком-то складе и получает двадцать пять тысяч; а ещё у него есть два маленьких сына и одна дочка; жена умерла год назад.
Мне стало чувственно и я спросил: «Страдает ли он»
«Когда кто-то умирает, обычно мы плачем не о нём, а о себе и том, что остались одни. А как можно за себя переживать, когда мир прекрасен» ответил он так спокойно, словно говорил вовсе и не про смерть.
А потом я проснулся. Бабушка напротив осудительно смотрела на меня: сначала ботинкам шаркал, а теперь уснул и развалился на половину лавки, словно типичный бездомный. Электричка подъезжала к городу Ступино.
* * *
Ребёнок
Первого счастливого человека я увидел ещё в детстве. Мне тогда было около пяти лет или больше, я и не помню. Я поехал с бабушкой в настоящий цирк. Это было начало девяностых, и автобусы тогда были не угловатыми, а овальными; как у игрушек, у них были круглые, похожие на глаза фары, большие решётки радиаторов казались носами (как нос-картошка), и бамперы их тоже, казалось, улыбались. А ещё они трещали каждый раз, как водитель менял передачу: «Тр-тр-тр!» — и было слышно, как работает громко мотор. На таком автобусе мы и поехали, давно я их уже не видел.
Во время представления на задних лапах ходили слоны. Не знаю почему, но мне становилось от этого грустно, и я всё дёргал бабушку за рукав: «Бабушка, слоны ведь ходят на четырёх лапах. Им ведь, наверное, не хочется ходить на двух.» Но бабушка не понимала вопроса и отвечала: «Всё с ними хорошо, смотри какие они весёлые». Но как я ни пытался разглядеть лица слонов, весёлости в них так и не увидел. Ещё там летали на канатах акробаты, делали на канатах сальто, но меня это почему-то не удивляло. А потом были клоуны.
Когда представление закончилось, клоуны позвали детей (и бабушка заметила, что это не входит в программу). Дети побежали к клоунам. Многие остались, остался и я, ведь был не очень общительным ребёнком. И вот я впервые увидел взрослого счастливого человека.
Внизу было пять клоунов, но среди них выделялся один, и постепенно у него стало собираться большинство детей. Все клоуны выглядели счастливыми и весёлыми, но только казалось, что один из них, наверное, по ночам плохо спит и плачет, другой, быть может, ругается на жену; другие два были очень весёлыми, но чувствовалось почему-то, что изображая весёлость, они хотят от чего-то забыться. А пятый был просто как ребёнок.
Он щипал детей, говорил им глупости, жмурился или на миг чего-то по-детски невинно пугался. Наверное, среди людей, которые должны играть дураков, он выглядел, как дурак. Ему было приятно с детьми, и он чувствовал себя среди них своим. Я наблюдал это сверху, и виделось мне, что, наверное, такой же он и дома, в метро и на улице. Я понимал, что он выглядит, мыслит и чувствует не так, как другие взрослые. И сейчас понимаю, что это просто был счастливый человек.
* * *
Незаметный
Когда мне было двадцать два года, коллеги пригласили меня на один крупный концерт. То была известная иностранная группа, и приехало её послушать, как помню, не меньше двух тысяч человек. Честно скажу, я любитель музыки тяжелее, и группа сама мне казалась скучной, но от двух её композиций у меня действительно вставали на коже дыбом волосы. Народу было в здании точно в бомбоубежище, если б город начали внезапно бомбить. А ещё меня никак не хотел пропускать металлоискатель, и чтобы пройти, мне чуть ли не пришлось снимать штаны.
Во время концерта, уже пройдя разогрев, фанаты ощутили прилив неистовой радости и прыгали, трясли руками, устраивали слэмы. В это время они становились молоды, живы и полны сил. А я всё стоял у стенки и ждал тех самых двух композиций, чтоб на миг стать так же, как все, молодым и живым.
От скуки мне стало интересно наблюдать музыкантов: солист тряс головой, прыгал и делал лицо, точно хотел кого-то убить. Он чем-то напоминал тяжелоатлета: так сильно раздувались вены на его лбу. С какой-то скоропостижной невинностью затягивал соло гитарист, и когда оно оканчивалось, он оглядывался и опоминался: вот он здесь, на концерте, а не в своих сказочных мечтах. Однако казалось, что всё это было лишь хорошей актёрской игрой, привычкой для публики.
Но вдруг я увидел счастливого человека. Он сидел в углу сцены, почти незаметно. Это был огромный и толстый барабанщик с лысой, блестящей от пота головой. Представьте себе мальчика, которого в гостях, желая чем-то занять, посадили за пианино, а он неожиданно для всех стал бить клавишам руками и сам безудержно радовался этому новому увлечению. Таким же выглядел он. Барабанщик то высовывал язык, то тряс головой, иногда освобождал руку и махал людям, затем трепетно смотрел в зал, и видя, что людям нравится, долго счастливо улыбался и бил по барабанами ещё сильней.
Позже я прочитал, что барабанщик был создателем этой группы. Сколько же трудностей, предательства, обмана он перенёс, чтобы её создать и сохранить! Он писал все тексты, музыку, даже партии ритму и басу. И даже на фото всегда стоял где-то за спинами и был неприметным. Его не замечали и не было этого нужно. Каково же видеть каждый день, как тысячи людей любят тебя, подумал я тогда. Это больше, чем проза картины или гениальные стихи. Он словно чувствовал, что на концертах переставал быть человеком и становился музыкой. Люди любили эту музыку. Не зря один мудрый сказал, что творчество больше чем твоё лицо, тело и мысли, это чистейший ты, и только в нём люди могут увидеть тебя настоящего. Тогда только я понял эти слова.
* * *
Демон
Был ещё и четвёртый счастливый человек. Мне не очень-то хотелось о нём говорить. Он был майором в одном из дальних сибирских райцентров, в котором мне довелось работать в полиции специалистом по связям с общественностью.
Он выглядел весёлым и добрым человеком: по тому здоровью, которое разилось на его розовых щеках, и тем добрым словам, которыми он в случае чего подбадривал коллег или подчинённых. И как он шутил и как он по-дружески тепло смеялся, когда пил с другими в столовой чай! А после чая непременно считал своим долгом сказать поварихе хорошее, сдавая посуду.
Он частенько любил философствовать и однажды говорил сержанту, от которого ушла жена: «Человек обязан быть счастлив, иного не может и быть, иначе это неважный человек, человек плохого строения. Он обязан добиться чего-то чтоб на него не стыдно было смотреть. И любить своих…» И много было у него подобных рассуждений твёрдых, как камень.
Когда в городе ловили какого-нибудь торговца наркотиками, майор весь загорался, и глаза у него становились радостные и страшные. Он вёл его в спортзал и там злобно истязал, пытал, мучил. Он заставлял людей быстро пить кипяток, он бил стеклянные бутылки и требовал танцевать на стекле. Даже бывалые сотрудники, люди суровые и твёрдые, пугались его и просились уйти. А он только радовался, истязая, и лицо его становилось счастливым, как у клоуна, играющего с детьми; он словно наполнял новыми силами свой дух на месяцы, недели и годы. Потом я только узнал от одного человека, что у него умерла от наркотиков дочка.
Вечером, после очередного счастливого дня, майор садился в свой непонятно откуда взявшийся Лексус и ездил по дорогами быстро, и моргал дальним светом людям на обычных машинах, когда ему что-то не нравилось. «Я на дороге главный,» как бы говорил он. И это, видимо, тоже доставляло ему какое-то удовольствие. Ещё в начале моей тамошней карьеры он однажды подвозил меня до дома и по пути замечал, когда люди не пропускали его с второстепенной дороги: «Ездит тут по дорогам всякая шваль», подразумевая как бы значительно, что шваль это не «свои» и те, кто ездят на более дешёвых машинах. Сколько бы неприятных слов не выслушали от него чужие люди, среди своих он, однако, всегда считался добрейшим и благородным человеком. А отношение к другими «свои» просто решили не замечать.
И странно было знать всё это и понимать его как счастливого человека. Но разные у людей мерки счастья он тоже был счастлив. Странное всё-таки это слово: «счастье».