«Воображение»

Сижу на лавочке возле подъезда, воздухом дышу. Запыхался после магазина, а тут еще и лифт не работает. Надо дыхание перевести, сами же знаете, как у нас, у старых пердунов, бывает. Не отдохнул, застрял между седьмым и восьмым этажами и опал, как озимые.
Сижу, дышу воздухом с запахом нестиранных носков, отдыхаю и смотрю на двух ребят лет двенадцати, которые мнутся у подъезда, кутаются в разноцветные пуховики и морщат красные носы.
— Холодно, — говорит один.
— Скучно, — говорит второй, шмыгает простуженным носом и добавляет. Может, ко мне В «Соньку» поиграем.
— Давай, — кивает первый и они уходят, не давая мне поворчать по-старопердуновски. С другой стороны, мы тоже залипали у друзей в приставки, если родители разрешали пару часиков «посажать кинескоп» в какие-нибудь «Танчики» или «Черепашки-ниндзя». А если нет Гуляли, конечно. Даже поздней осенью, когда слякоть, холодно и даже дворовые собаки не сношаются, предпочитая греться на трубах на дне вырытой коммунальщиками ямы посередине двора. В дождь и мокрый снег, один черт гуляли и находили себе приключения на задницы.
Та же яма в центре двора, которую коммунальщики обязательно оставят до следующей весны, мигом притягивала внимание разномастной детворы. Когда рабочих не было видно, яма заполнялась визгом и смехом.
Табуны отчаянных носились по смёрзшимся кучам земли, рискуя переломать себе ноги или пробить голову, упав оной головой на горячие трубы, торчащие из-под земли, как кости древнего мамонта. Кто-нибудь обязательно расшибался, а потом через два часа возвращался к догонялкам, щеголяя забинтованной головой, аристократической бледностью на щеках и крестьянским румянцем на заднице после воспитательной лекции суровым родителем.
— Пацаны! Гляньте! Краска! вопил один из убегающих, наткнувшись на заначку коммунальщиков пять трехлитровых банок с темно-красной и коричневой краской.
— Еее! вопили остальные. Давай в «Мортал Комбат» понарошку!
Мигом яма преображалась во Внешний мир, забинтованный и бледный становился Шао Каном, а грязные плиты превращались в арены, на которых с диким ором сражались бойцы.
— «Ледяная подножка», — верещал один и неловко пытался подсечь ногу соперника.
— «Блок и апперкот», — парировал второй, отправляя первого в вымышленный полет и тут же добавлял. Фаталити!
— Ааа — с душераздирающим криком, от которого бились в припадках мокрые коты, нашедшие приют меж горячих труб, проигравший летел на дно ямы, где земля еще мягкая и падать не так больно. Победитель хватал выданную ему банку краски и с пафосным видом разбивал её вдребезги об трубы. Часть краски шлепала на плиты, часть попадала на проигравшего, который начинал шипеть, как породистый змееуст, ибо мама накажет на две недели за испорченную куртку.
— Чистая победа, — возвещал забинтованный и бледный «Шао Кан» и переходил к другому поединку, если его не прерывали вернувшиеся с обеда рабочие.
— Пидорасы! Усю краску попортили! орал усатый дядька в грязной робе, тщетно пытаясь догнать бледного и забинтованного, который с грацией Давида Белля скакал по кучам земли, а затем нёсся к спасительному подъезду, где его ждали остальные.
— Няхай с има, — успокаивали его другие мужики и, покурив, возвращались к работе.
Но мы знали, что скоро им надоест копаться в яме и они уйдут в зимнюю спячку. Знали это и дворники, принимавшиеся по утрам заваливать яму прелыми и мокрыми листьями. Знали они и то, что в этот момент за ними наблюдал десяток любопытных детских глаз, и стоило дворникам исчезнуть, как двор снова наполнялся визгом и смехом.
С промерзших куч, ставших трамплинами, в центр засыпанной листьями ямы летел один счастливец, зарываясь по колени. Следом второй, стараясь не размазать сапогом нос первому. Бледный и забинтованный решался на трюк и, выполнив кривое сальто, нырял в кучу прелых листьев головой, откуда его выколупывали всем двором. Иной раз приходил какой-нибудь заблудший дворник, орал матерно и махал метлой из жестких веток, да и уходил обратно в свою дворницкую, понимая, что детей от ямы прогнать невозможно. Яма была достопримечательностью того двора, в котором её вырыли. И чужим места в ней не было.
— В свой двор, блин, валите и там играйте! важно и воинственно озвучивал правила наш дворовой хулиган кучке робких ребят из соседнего двора.
— У нас ямы нету, — робко отвечал ему кто-нибудь из них.
— Ладно. Пять «чупа-чупсов» и играйте, — великодушно разрешал он и толпа пришлых неслась к ларьку за требуемым.
Утром яма пополнялась новыми листьями, а вернувшиеся со школы обалдуи, не успев поесть суп с тефтелями и сделать уроки, неслись на улицу. Нырять с головой, скакать и веселиться. Пока кто-нибудь, перетянув на себя внимание, не предлагал новую забаву.
— В войнушку давай!
— Ооо! Давай! рассыпалась по домам детвора и снова собиралась в кучу, хвастаясь игрушечными автоматами и пистолетами: «импортными» пластмассовыми и суровыми советскими, из натурального «чугуния», который пробивал головы не хуже труб на дне ямы. Забинтованный и бледный, не пожелавший идти домой за оружием, ибо загонят, находил себе «винтовку» из какой-нибудь коряги и успешно ей воевал.
— Убит! орал один, изображая стрельбу очередью.
— Сам убит! орал ему второй, не прекращая жать на пластмассовый спусковой крючок своего карликового пулемета.
— От убитого слышу! рявкал первый, не желая сдаваться, и противники сходились в рукопашную, пока кто-нибудь не улетал в кучу прелых листьев, ломая копчиком свой автомат, ну или автомат ломал ему копчик, если был советским.
— Ааа! трагично завывал забинтованный и бледный, скатываясь по куче земли в яму и не замечая сурового укора в глазах отца, вернувшегося с работы пораньше. Забинтованный и бледный словил шальную пулю, но все уже знали, что через десять минут он словит шальной подзатыльник от папки, а потом и шальной удар ремнем по заднице за испачканные куртку и штаны.
Забинтованный и бледный возвращался через две недели, когда яму засыпал снег и твердый мусор, сваливавшийся туда предусмотрительными бабульками с артритными ногами, которым тяжко было идти до мусорки с пластмассовым синим ведром, на дно которого обязательно прилипнут картофельные очистки. Но на яму всем уже было плевать, потому что забинтованный и бледный вытаскивал из кармана петарды диавольское приспособление, из-за которого бабульки хватались за сердца, а взрослые разражались красочным матом, когда крохотная «штучка» бабахала рядом.
Все затаивали дыхание и смотрели на забинтованного и бледного с уважением, пока не выходил Вася, выносивший из дома «Черную смерть». Здоровенную петарду, от грохота которой в подъездах расползались трещины по побеленной штукатурке и бабульки роняли сердце в сердцевину белых панталон. Тотчас собирался совет: «Как бабахнуть громче и круче». Высказывались различные идеи, кто-то обязательно дрался, а забинтованный и бледный робко пытался напомнить о собственных петардах, но всем было на него начхать, ибо совет решил взорвать петарду в подъезде, где жил дед Афанасий. Деду мигом припомнили и оттянутые уши, за которые он конвоировал сорванцов, обдиравших его абрикосину, и жалобы родителям, из-за чего многие получили домашний арест или целительных ремнем по заднице.
Торжественная процессия двинулась к подъезду деда Афанасия, подождала, пока рядом не окажется прохожих и кивнула Васе, который поджег черный цилиндрик и швырнул его в открытую дверь подъезда. От раздавшегося грохота на втором этаже вылетели стекла, заорала какая-то женщина и осенил себя крестом Диавол в преисподней, а мы уже неслись к спасительной яме, где все принялись делать вид, что играют исключительно чинно и вежливо в неопасные игры. Вечером все расходились по домам, а утром с радостью узнавали, что ночью ударил мороз и растекшаяся ледяными соплями футбольная площадка превратилась в несколько неровный, но все же каток.
Гоняли потрепанную шайбу, играя диковинными клюшками. Кому-то не везло и ему доставалась клюшка от хоккея на траве, а забинтованный и бледный, поскользнувшись, летел на дикой скорости в деревянный бортик поля и со смачным хрустом впечатывался в занозистое дерево. Затем поднимался, отряхивался и снова шел играть, пока над двором не разносился протяжный крик мамы:
— Гектор! Домой!
*****
И вот сижу я возле подъезда на лавочке, дышу воздухом, покуривая тайком сигаретку и улыбаюсь. В ушах звучит старенький DevilDriver, а в голове воспоминания. Да, у нас было воображение, из-за чего даже промерзшая яма мигом становилась ареной для занятных и весьма опасных игр. И как себе еще никто шею не свернул и не травмировался на всю оставшуюся жизнь. Не иначе какое-то божество удачи виновато. А так, да. Лучше в тепле погонять в какую-нибудь игру на «Соньке». Целее будешь.
Шульц

Источник