Христос родился

Крисек проснулся рано. Его разбудили утренние кухонные звуки — грохот кастрюль, перезвон ложек.
Стояла серая горская зима. До рождества оставался всего один день. Мать суетилась в кухне — готовила фруктовый салат и макароны с майонезом. Поэтому на столе лежала куча грязной посуды и стояли два ведра с едой. Относительно чистых.
Крисек вылез из-под одеяла, стараясь не разбудить сестру, спавшую рядом. Не обуваясь, прокрался с столу и цапнул маленькой лапкой леденец.
— Не трогай! — фальцетом крикнула мать. — Это на рождество!
Они жили в неприглядном сером доме в колонии Чабакано. Мать продавала на улице желе и конфеты, а отец был плотником, но работу свою забросил и с тех пор только спал и ел.
Дом этот отличался тем, что в нём не было ни света, ни воды. Крисек же был настолько маленький, что не придавал этому значения, играя при свете фонарика и просыпаясь с рассветом.
Скоро проснулась сестра. За полгода она привыкла не ходить в школу. Вместо учёбы они с матерью шли теперь на рынок и продавали там всё, что у них находилось.
— Что будем кушать — спросила сестра, прыгая на одной ноге.
— Макароны! — рявкнула мать и бросила ложку в ведро.
— А салат зачем — спросила сестра.
— Ай, какая же ты недалёкая! — рассердилась мать. — Бабушке твоей отнесём.
Бабушку звали Лариз Дания Сенхонта, и то была женщина невероятных масштабов в ширину. Крисек, услышав о бабушке, скривился. Незаметно для всех всё же сунул в карман леденец.
Утро начиналось так же, как всегда. Недовольное ворчанье отца: «Что, опять макароны» Сиплый голос матери: «Что уж бог послал, то и жри». Звонкий голосок сестры в коридоре, поющей песенку из » Холодного сердца».
Но день должен был быть совершенно другим — Крисек знал. Они пойдут к бабушке и будет ёлка, и подарки, и фруктовое желе. Взрослые будут запускать фейерверки, а по телевизору будет смешное шоу, которое он, Крисек, не понимает.
— Приедет родственница из Америки! — хрипло сказала мама. — Эмигрантка, хорошей жизни добилась. Тварь.
Крисек не знал, что такое «тварь» и тихонько проверил — на месте ли леденец.
***
Дорога до бабушкиного дома была долгой. Шли пешком, мама тащила два ведра. Папа не тащил ничего.
Крисек дрожал в своих двух свитерах и ныл. Ему хотелось, чтобы мама села на маршрутку, но та отказалась сердито.
— Вот ещё, два песо тратить.
Серая грустная улица оживала потихоньку. Открылись кремерия и запатерия, маленький магазинчик на углу приподнял ставни. Крисек хотел попросить у мамы имитацию йогурта в баночке, но затем вспомнил, что ему уже два месяца не покупали ничего.
— Крис, маску надень! — сказала мать и легонько хлопнула его по щеке. — Вирус ходит.
Крисек натянул маску и представил себе, как по серым улицам колонии Чабакано ходит вирус, перебирая бесчисленными ножками. На плакате, что висел рядом со школой, вирус был зелёный, в китайской шапочке и со злыми глазами.
Дома у бабушки было людно и жарко. Дед ставил стол, Орлин с женой вешали гирлянды, туда-сюда носила тарелки их маленькая дочка Дания. Гостья из Америки сидела за столом в открытом вечернем платье. Она расцеловала мальчишку в обе щёки и презентовала ему плюшевого осленка. Крисек буркнул «спасибо» и отвернулся.
Из кухни выплыла достопочтенная Лариз и кивнула Орлину, чтобы тот принёс ей скамеечку для ног. Лариз чистила рыбу на кухне, поэтому пальцы бабушки были покрыты блестящими чешуйками. При виде семьи, пришедшей из колонии Чабакано, бабушка брезгливо надела маску.
Гирлянды мерцали. Мать, перекрикивая телевизор, жаловалась на жизнь.
— Ты-то плачешься, а ребёнок у тебя конфетки жрёт! — сказала бабушка, показав на Крисека пальцем.
— Крис! — снова фальцетом крикнула мать. Мальчик выронил леденец и заревел.
Солнце падало за горы быстро и неумолимо, золотые лучи его сгорали, словно маленькие жизни. Крисек ходил по дому и ждал вечера, мечтая о том, чтобы наконец-то появились подарки и сладости.
Родственники прибывали и прибывали. Вскоре приехали дядя Рубен с детьми и дядя Хуан со своей невестой — молодой полькой Кацей. Дядя Хуан без конца шутил и сам смеялся, Каця же была настолько печальна, что это заметил даже дед.
— Отчего ты такая грустная — спросил он по-английски.
— Я не знаю, — ответила Каця и стала тереть краем майки красные от слез глаза. Крисек поздоровался со всеми за руку, как взрослый, хоть и не нравились ему ни дядя Рубен, ни дядя Хуан.
Только когда был уже вечер, мать решила, что неплохо было бы помыть обоих детей в бабушкином доме. Времени, правда, хватало только на младшего. Она тихо встала и пошла включать нагреватель.
Бабушка загородила ей вход.
— Куда пошла — спросила она.
— Да вот нагреватель включу…- стушевалась мать. — Ребёнка помыть.
— Не включай, вода тёплая! — пробасила бабушка, упиваясь своей властью. — Мойтесь так.
Вода была ледяная; она затекла Крисеку в уши, отчего он весь посинел. Он плакал и вырывался, а мать мыла его и заламывала ему руки за спиной.
Вечерело. Когда мокрого, взъерошенного Крисека, наконец, выпустили из ванной, семья уже собиралась в церковь.
— Давай собирай его! — скомандовал отец.
— Так он весь сырой… — возразила мать.
— Ничего! — басом ответила бабушка. — По дороге высохнет, тепло!
Тепло Крисеку не было. Он чувствовал какое-то оцепенение и странную боль в ушах. Дания с сестрой бегали наперегонки, а Крисек плёлся сзади, и уже не смотрел по сторонам. Его как-то перестали интересовать гирлянды и уличные торговцы сладким хлебом, а ветер дул в лицо и нещадно обжигал щёки.
Церковь была под открытым небом, едва прикрытая навесом от солнца и дождя. Стемнело быстро. Вскоре начали собираться люди. Бабушка достала из пакета гипсового Христа в люльке и положила себе на колени.
Крисек сидел на пластиковом стуле и чувствовал, что от ночного холода не спасают ни два свитера, ни ботинки. Каця села рядом с детьми в своей меховой шубке, и, пока все молились, стала гладить Крисека по голове, как котёнка.
— Твоя женщина что, не уважает Бога — удивилась Лариз. — Все молятся, а она — гляди…
— Ах, мамá! — ответил Хуан. — Не трогайте её.
Детям хотелось поглядеть на вертеп, но видели они только широкие спины прихожан. Из-за холода глаза закрывались сами, и Крисек дышал всё реже и реже. Священник что-то говорил, выдыхая белый пар, но мальчик не понимал смысла его слов. Только потом, когда зажглись гирлянды и красные отсветы упали на лица людей, Крисек оживился и открыл глаза.
Люди запели. Грохотнул фейерверк. Бабушка качала в люльке маленького гипсового Христа, пока все остальные пели песню со странными словами — «а-йя ро-ро ниньо, ай-я ро-ро-ро».
Сестра сжала Крисека в объятиях. Люди встали со своих мест, и мальчик тоже хотел встать и пойти с ними. Его затолкали, чей-то зад упёрся в его грудь. Обладательница зада обернулась и пробасила: » Мальчик, подожди, не видишь — очередь! «
Грохотали фейерверки. Кто-то сунул Крисеку леденец; чья-то рука схватила мальчишку за капюшон и поволокла назад. То была бабушка: она всё боялась потерять внука в толпе.
Крисек лизнул леденец и почувствовал надвигающийся приступ тошноты. Хотелось в туалет и спать. Он глотал ртом холодный воздух, но отдышаться ему не дали: мать схватила его на руки и снова потащила куда-то.
…Это было третье рождество в его жизни. Первое он не заполнил: маленький был. Второе осталось в памяти мутным белесым пятном: гирлянды, китайские игрушки; он просил конструктор, который так и не купили. Это рождество было третье по счёту — с большим столом и гирляндой на зеркале. И Крисек пообещал себе, что на этот раз запомнит всё.
— Есть! — скомандовал папа.
Мать с сестрой начали уплетать макароны с мясом — быстро, по-голодному. Крисек не хотел.
— Есть! — пробасил отец, волоча сына к столу.
Вилка ударила Крисека по зубам и втиснула ему в рот моток макарон. А затем — ещё и ещё. И так — десять раз.
Глаза мальчика подёрнулись пеленой. В тот час странные мысли приходили ему в голову. То казалось ему, что он, Крисек, вовсе уже и не маленький мальчик, а мужчина, что стоит он на большой улице и вокруг него ходят трамваи. То казалось ему, что он прыгает со скакалкой по школьному двору, в шортиках и майке, и странные высокие дома вокруг него розовеют от утреннего света…
Его вырвало. Бабушка ругалась, мать бегала за тряпкой. Крисек вытер слюни рукавом и попросил воды. Ему налили противной лимонной газировки; она пахла уксусом. Крисек так и не стал её пить. От этого запаха его вырвало ещё раз — водянистой красноватой жижей.
— Боже мой, он весь горит, — сказала мать, трогая его лоб.
— Надо скорую, — с набитым ртом отозвалась американская гостья.
— Ничего не надо, пройдёт! — ответил отец, переключая каналы. — У мамы есть чеснок, пусть намажет ему лоб.
Тёртый чеснок, перемешанный с горчицей, завернули в тряпку и обернули Крисеку вокруг головы. Мальчик терпел — он был слишком слаб. Обмотанный одеялом малинового цвета, Крисек был похож на короля.
Его уложили на диван и оставили так. Гости смеялись над чем-то, старшие дети бегали по дому, сестра залезла под стол и хватала маму за ноги. Начались танцы, бабушка уронила майонезный салат себе на платье; все суетились, вытирали. Крисек наощупь нашёл плюшевого ослёнка, который сидел в его изголовье, и отбросил в сторону. Горчица с чесноком жгли ему лоб, будто маленький терновый венец.
Одна половина земного шара была погружена во мрак, на другой половине были свет и синева. В небе плавали облачные рыбы, где-то вращались огромные волчки планет, звёзды рождались и умирали, под водой роились мириады странных созданий, и лиса вылизывала новорожденных лисят, и маленький стебель поднимался из трещины в камне вверх.
Крисек всхрапнул, задыхаясь. Никто не услышал. Американская гостья за столом просила передать ей салфетки, весело покрякивал дед, комедийное шоу разразилось смехом. В ванной, сидя на холодном полу, истерически рыдала Каця, рыдала без какой-либо причины, но отчаянно и горько — от чувств, что были непонятны ей самой.
На мгновение Крисеку примечталось, что диван его — это жёсткие ясли Христа. Мир закачался, диван тоже, казалось, мерно раскачивался; плюшевый ослик жевал одеяло и смотрел на мальчика умным, осмысленным взглядом.
И пока обмякшее тело Крисека лежало на диване, завернутое в плед, часы начали бить. Мать осушила рюмку, сестра захлопала в ладоши, и казалось, что весь мир в одночасье запел «Христос родился, славите…»

Источник