Истории из жизни реальных людей
И не случилось ничего. Да и хорошо, что не случилось. Чем старше становишься, тем меньше хочется бурных страстей и потрясений. И славно, когда рабочий день закончился, а ты бредёшь себе к дому, и осень рядом с тобою бредёт, существует, влачится в сторону неизбежности: зимы. И уже то, что дождя нет, — замечательно. Повод, чтобы тихо радоваться. Вот сейчас приду домой, да как Тормоза рядом заскрипели. Даже вздрогнул от неожиданности. Какая-то машина, ну уж очень иностранного производства, остановилась вплотную с тротуаром, и стекло медленно вниз поехало. Опять хорошо: часто, когда иду из школы, мои бывшие ученики тормозят и до самого прямо дома подвозят. Такой вот, наверное, «бонус» за сорок лет работы.
За рулём мужчина. По виду мой ровесник. Ну, или почти. Не узнаю, хотя по глазам, теплом вдруг брызнувшим каким-то особенным, понимаю, что и он мой ученик. Только такой далёкий, что и не вспомню его.
— Степан Ильич! Здравствуйте!!. А я тут совсем недавно вас вспоминал. Подумал ещё: интересно, работаете ли ещё или уже на пенсии. Садитесь, пожалуйста. Всё равно куда, но я вас довезу, потому что совершенно не тороплюсь.
И распахивает передо мною дверцу. Сажусь на сидение рядом, придумывая, как бы «вспомнить» его имя. А он, умница, сам мне на выручку пришёл: сразу представился:
— Конечно, конечно, вы меня не узнали и не вспомнили. Я Сергей Селивёрстов. Учился плохо, а потому после восьмого из школы ушёл. А О чём вы спрашиваете Куда В ПТУ, конечно. У нас ведь выбор тогда небогатый был: или штукатур-маляр, или слесарь-сантехник. Я «соригинальничал» и на обвальщика мясных туш пошёл
Мы уже мчимся по осеннему городу, большому такому и обоим нас с Серёжей родному. Он и спросил только:
— Всё там же живёте Я помню, где это. Мы с классом, когда вы однажды заболели, проведывать вас приходили. Помню, как жена ваша суетилась и чаем нас всех поила. А мы расселись, где можно. Я тогда на столик ваш из оникса сел. И сломал его. Видел, как вы тогда побледнели, но ничего не сказали. А мне так стыдно стало, не знал, куда деваться. И так вам благодарен был за ваше «ничего страшного, это всего лишь старый камень». Тогда, кажется, понял, что такое настоящая интеллигентность Спасибо вам, учитель мой
И молчим оба. Он вспоминать, наверное, продолжает. А у меня вдруг в носу защипало что-то. Простыл, возможно.
Чтобы сломать затянувшееся молчание, спрашиваю:
— Ну, Серёж, и как же ты жил все эти года Семья, наверное, дети уже большие Внуков нет ещё
Он молчит опять немножко, чувствую, что думает, с чего начать. Потом заговорил всё же:
— Если я закурю, вам нормально будет Вы, помню, тоже курили.
— А вот давай вместе и закурим, — отвечаю.
— А знаете, что, Степан Ильич Давайте в кафе куда-нибудь заедем Там и поговорим, кофе выпьем А Как вы
— Ты, Серёж, лучше где-нибудь у сквера припаркуйся. Пройдёмся чуть, там и поговорим.
— Тоже идея,- отвечает и почти сразу же тормозит у облитой щедрой желтизной, но всё ещё густой купы деревьев.
Выходим и неспешно идём по почти пустой аллее: рабочий день ещё не окончен, а потому и людей здесь немного. Идём, молчим. Я не тороплю своего ученика бывшего с рассказом. Знаю, что после стольких лет разлуки надо с мыслями собраться, чтобы с самого главного начать. И он начинает:
— Нет у меня, Степан Ильич, ни детей, ни внуков. Да и жены тоже нет. Убили её, давно когда-то, вместе с сыном. Вернее, она беременная была. Но что сын родится, мы уже тогда знали. До родов далеко ещё было, она пока работала. Через неделю в декрет уйти должна была. Не ушла. Потому что этот гадёныш, сынок папика богатого, летел по улице, с управлением не справился и на остановку вылетел. А Оля там автобуса ждала. Ну, и сразу насмерть Я, уже когда на суде сидел, всё никак поверить не мог, что её нет на свете. Вообще нет. Сидел, слушал, как адвокат его всё рассказывал, какой он хороший и «пригожий», какую праведную жизнь ведёт и как родителей своих любит. А то, что в этот раз за рулём пьяным сидел, так это от стресса всё: девочка его бросила, а сама в Англию улетела и там за какого-то престарелого лорда замуж вышла. Вот он узнал про всю эту трагедию своей юной жизни и с горя напился
Окончательно очнулся только, когда приговор услышал. Знаете, думал, что у меня бред начался. Ему год условно дали. И освободили прямо в зале суда. Он, когда выходил, ко мне обернулся и сказал: «Вот и сиди теперь без жены и без денег. Не захотел тогда договориться, теперь получай» И разулыбался, светло так и безмятежно, словно ребёнок утром, когда проснулся и на маму смотрит
Слушаю я своего мальчика несчастного и вижу, что он старый совсем, куда как меня старше. И плачет при этом. И закуривает. И куда-то далеко вперёд, то есть, назад, в прожитое, смотрит. И понимаю я, что надо что-то мне сделать, чтобы ему не так больно сейчас было. И за плечи его обнимаю. И к сердцу дорогое своё дитя прижимаю. Но плакать нельзя. Мне нельзя. Потому что я ведь учитель, которому ребёнок о своём горе рассказывает. Мне его беречь нужно.
А он справился. В руки себя взял. И продолжает:
— Я вместо него в тюрьму сел, Степан Ильич. Дали мне восемь лет общего режима Потому что я его у подъезда трое суток на своей машине караулил. А когда он из дому вышел, так прямо вмял его в стену. Он тоже сразу как Оля на месте. И я на месте остался милицию ждать
И снова замолчал. Но уже не плакал. Мы курили и шли по утопавшей в мокрых от дождя или слёз листьях дорожке и что сказать, не знали.
А потом Серёжа мой снова заговорил. Но уже как-то совсем по-другому, словно в самом главном себе признавался, а не со мною говорил:
— Но, знаете, Степан Ильич, легче мне после этого не стало. И не становится Я вам сейчас скажу такое, чего пока ещё никому не говорил: всё боялся, что не поймут меня
Он закуривает ещё одну сигарету и только потом продолжает:
— Уже почти двадцать лет прошло с тех пор, как я сидел, руль обнявши, ожидая милицию у того подъезда И сейчас мне жалко. И мальчишку того жалко. И родителей его, которых я сиротами сделал.
Я понимаю, очень его понимаю сейчас. И что должен что-то сказать, понимаю:
— А Олю свою — а как продолжить не знаю
Он смотрит на меня своими мудрыми стариковскими глазами. Синие они, оказывается, у него. И удивительно спокойно отвечает, просветлев ликом:
— А Олю.. Олю я до сих пор люблю И любить буду Нашему бы сыну теперь было, наверное, столько же, сколько тому мальчику, ну, у которого я жизнь отобрал
Автор: