Кое-что из моей головы. Чуть-чуть белиберды. Немного чуши, столько же и чепухи. Ни грамма здесь абстракции, лишь соль соленого глоточек моря слез в наперстке крошечном. Она сидит и плачет, вот глупая а я вокруг нее все вьюсь с наперстком. Наполняю его и снова пью. Соль.
Соль убивает почву. Я слышал от одного бездельника. Или от двух. Где два бездельника — там три. Я счет люблю. И в маленьком портфеле с собой его ношу. Туда-сюда. Домой, из дома. Бездельники, как корнеплоды, нет, как овощи. Сидят по кадкам с умным видом, читают газетенки.
А я полью их из наперстка, чтоб отсырели все их корни. Чтоб почва стала непригодной для газетенок чтения и умных видов. Черт!
Нельзя подглядывать, иначе в глаз соринка попадет. Острее острого. Острее острого. Острее острого! Да хватит здесь острить, перчить, солить, и так невнятный вкус.
Проклятый овощ с умным видом! В горшке стоит. На окне. Моем Нет, не моем. Ее. Кого Ну, ее же. Той с землетрясеньем, потрясеньем, сотрясеньем. Ну, той. Ты что, забыл
Ну той, что плачет. Солью.
Я здесь, ты нет! (закрывая глаза) Тебя здесь нет. Нет. Тебя. Здесь. Я здесь оди-и-ин. Совсем оди-и-ин!
Я предпочел бы, разумеется, сыграть в игру. Во что В игру. Ну в ту. Игру, которая милей тебе всего. Да! В прятки! Я закрываю глаз, второй. И счет я начинаю. А ты идешь отсюда вон. Пошла ты прочь из головы! Прочь! Прочь! Пусть сгложет тебя ночь. Клыки вонзит в твои эти бархатные плечи, в кисти «изящные и бла-бла-бла», а месяц кривой нож пусть хватит вдруг тебя. Поверь мне, лучше будет. Играем в прятки, да
Закрывая глаза и начиная считать:
— А, Б, В, Г, ты все еще сидишь здесь Можно тебя пнуть Ну пожалуйста. Уйди. Прочь из моей головы!
Ну ладно, хватит игр. Так может драка Как тогда Когда я тебя бил, а ты брыкалась И крики людей на улице. Когда я взял и стукнул со всей силы лицом своим твою карету. И коня. И конюха. И колесо запуталось в руке. Или рука в колесе Черт. Велела: едем дальше, мимо окровавленной лужи со стонущим в ней мной. Нет, не мной. Тобой. Ведь ты была в той луже. Без конюхов, карет и драк. Короткий стон — и все. И лужа.
Ты перестанешь плакать Вас было трое. Ну и дядя. Но дядю в счет никто уж не берет. Там были: ты, он и он. Они вдруг стали минус ты, и минус он. Остался он. Один. Вдруг. И холодно на сквозняке. Кхе-кхе.
Мне плохо, доктор. Болен, каюсь. Пилюлю-две, и я бегу опять. Дела Мне бы окно заколотить, ножи все в доме затупить и воском жидким скважину замочную залить, чтобы не дуло.
Ты плачешь Или просто вдруг прикидываешься И в чем же философия твоя В том ветре, что через замочную скважину решил задуть мне в глаз
Скажи мне, в чем твоя игра Я двадцать лет играю. Играл бы столько же, но вот беда: мой дядя подписал бумаги.
Да хватит плакать, чтоб тебя! Уже мне даже не смешно! Нисколько! Или нет, смешно: ха-ха. Нет, все же не смешно. Уныло, зябко, сыро. Мне больше нравится бродить, чем стул. Ну не люблю я стул. Сидишь, как овощ, с умным видом. Считаешь: раз, два, три. И пишешь: «раз, два, три» в тетрадь. Тетрадь в линейку. Ползет линейка вверх, ползет линейка вниз, вверх-вниз, вверх-вниз, и вот те клетка
Ну и сиди, и плачь себе! Не буду умолять. Парадной дверь хлоп за спиной. По-прежнему ревешь Дождь все идет проклятый дождь. Ступени: раз, два, три. Прости, привычка. Быть счетоводом не так уж плохо: ты выплакала три наперстка и еще примерно полведра. Соленая какая! Слезливая! Хотя, наверное, твой просто глаз вдруг зачесался. Тут есть одно у них лекарство от глазной чесотки. Слыхал, работает мгновенно. Не плачь прошу.
Наперсток так тяжел. Я все несу в нем слезы. Или вернее их остатки. Расплескивая. И что же будет, что случится и произойдет, когда я расплещу из него все Пальцы болят. Нести. Хватит. Держать. Или вернее содержать. Дядя сказал: устал. Непоправимо далеко, ушел давно, надежды нет. Привет.
А ты все плачешь. Горьки сожаленья. Или мне думать хочется, что так уж горьки. Не знаю. Ну, прости, прости меня. Ты хочешь, чтоб я на колени встал! Да никогда! Я не умею ползать. Мне сломали спину дважды или трижды Но не согнули. Я рожден стоячим. Тебе меня ни в век не сокрушить и с ног не сбить. Ну ладно, только если просишь. Вот я стою перед тобой здесь на коленях. Ну, ладно. Ты простишь меня уже
Орбита и планета. Круглая, как глаз. Я не люблю приборы со стеклами. Бинокли, трубы, телескопы. Сидишь и смотришь в телескоп, играя в прятки, пока крыса-крысюка грызет тебе твои розовые пятки.
И вся вина моя вина да. Что-то в горле пересохло. Еще глоток Но любопытство не порок. Черт! Не порок. Но за него урок! Урок! И точно в срок. Как в школе. Глупишь тебя по пальцам бьют. Считаешь плохо бьют по голове. Как же здесь шумно! Черт!
Любопытный был этаж. Прости меня за тот этаж.
А доктор как-то слишком фамильярен. Он бьет меня по голове ланцетом. Я не люблю такую фамильярность. Как будто я ему сказал, быть может, что-то важное, а он меня решил отблагодарить. Черт! Руки прочь! Не возбужден я!
Рубильник перемкнуло. И фонарь мяукнул, а кот мигнул. Я что-то ничего не понимаю. Ты так красива в гневе и холодной ярости. Не плачь. Ну, или плачь. Как хочешь! Подумаешь, и не таких видали!
Молоток и гвоздь. Я не люблю картины вешать. И почему я должен брать и вешать вдруг картины! Я занят! Я думаю о маятнике. И маятник не может ничего. Он просто машет сам себя.
Ты будешь долго плакать прекращать Черт, ты меня свела уже с ума!
Да, ты! Пошла ты прочь, прочь, прочь из моей головы!
Постой, но ведь то был не я! Не я тебя обидел! У меня ключ застрял в замочной скважине. Или это был глаз, когда я подсмотреть пытался, как это бывает, когда дама в пеньюаре ножом по горлу чертит другу своему сердечному улыбку.
Уродливое, черт, искусство! Кроваво-красный в белом шелке простыней. Да не подслушивал я честно. Считал я просто: Раз, Два, Три, последний хрип Нет, не последний. Пять. Шесть. Ну, может, хватит Нет, не хватит, значит. Живучий, черт!
Из школы! Черт! Я помню школу! Иду домой я раньше. Портфель и счеты в нем. Приду домой и поиграю. Во что-то
А ты же заигралась, крошка. Во что В кого, вернее. Глупая: в меня! Играть играла и сломала. Ну, так бывает, когда ребенка бьешь по голове, глядишь башка отпала.
Замочная скважина, ну прямо, прямо как глазница. Черна. Но на другом конце. Театр на проволоке. Пляшут, любят, режут, и окна вдруг распахиваются. Сквозняк сметает мои цифры.
А цифры любят счет. И деньги тоже любят счет. И бокс в порту на ринге любит счет. И каждый спор, и приговор, тюремный двор, в перчатках вор. Все любят счет. Но вот беда никто не любит тех, кто кто считает. Иду. А счеты: щелк-щелк! Костяшки: сто. Костяшки: двести:
И почему так чешется лоб Там, вроде бы, была какая-то примета По четвергам лоб чешется Черт, я не помню
Считать ступени: раз, два, три. Идешь домой. Или куда Из дома Нет домой: ты вверх идешь. Портфель в руке. И счеты в нем: щелк-щелк.
Считать ступени: раз, два, три. И двери, двери, двери. И кот перегорел, фонарь мяукнул трижды. Мяу-раз, мяу-два, мяу-три.
И доктор говорит: вы, милый мой, перевозбудились.
Кхе-кхе, я кашляю. Язык показываю. А он вдруг плачет (нет смеется): дружок, но я не тот ведь доктор.
Сквозняк. И почему тут такой холод Распахивает двери. Нет, окно.
Пилюлю мне от инфлюэнцы! Я просто, просто, просто кхе-кхе простыл и все тут. Я не люблю мужчин и фамильярность. И фамильярность от мужчин. Ну разве только на войне. Джек, он умрет. Сейчас. Через три пули. И ты его обнял покрепче перед боем. Или он тебя. И то только, чтобы не видеть печати крылатой черной дряни в глазах твоих. Ему тебя так жаль. Ты тоже почти мертв. А ты обнял его, чтобы не видеть той же печати-твари в его глазах. Через три пули.
Семерка, тройка, туз, и все козырные. А как же! Считать я хорошо умею. Но я не шулер, нет, не шулер. Берут меня. И за руки хватают. И доктор, который «дружок, но я не тот ведь доктор» бормочет что-то
А она танцует в пеньюаре, как мотылек порхает. И тени раз, тень, два, тень, три. От лампы тень Ну вот ведь дребедень. Но на полу ей тесно. И в комнате ей тесно. И даже в раме от окна ей слишком тесно. Эгоистка. Ей подавай манеж в три цирка.
Я не любитель стульев. Себя на них, их подо мной. Я не любитель жестких спинок. И молотков, и игл, и прочего. Мне просто скучно.
Война внутри. Война снаружи. Мой кашель мне достался по наследству. От мамы. Да, от мамы. Она болела. Только ведь не знал никто. Пока она не умерла.
И не смычками они пилят по струнам дерзким, то звон мечей на ваших горлах струн идет игра. А потом со свистом в окна падают, сгорают, и ныряют в собственную кровь, там, на брусчатке.
И не меняют маски, и не грим это. На лицах мертвых мертвенная бледность, и краска высохла во всех театра кладовых, да, друг мой, да то кровь. Она, она Ты погляди, как блеск ее на нет исходит, как пятна и потеки густеют, высыхая.
И лампа светит. Лампа слепит. А я на стуле. Они вдруг стали минус ты, и минус он. Остался он. Один. Вдруг. Холодно на сквозняке. Кхе-кхе. Она их поцеловала. У них любовь. И страсть. На весь им свет плевать. Она им всем ля фем фаталь! Она — их роковая дама! Она носила боа, шляпку и вуаль, и сигаретку тонкую на длинном мундштуке. Помадой черной-гуталиновой накрашены обильно ее губы, глаза шальные будто пули, и перстни, перстни с воронами душат пальцы, браслеты на ее руке. А шубка, друг мой, из кожи человечьей с оторочкой из людских волос. Чулки, как сети, словно невод, которым она тянет свой улов. А платье ее фигуру обрисовывает, как бокал. Оно из красно-белых все полос. И белый здесь то мел, расходный материал, а красный
— Кровь
— О нет, отнюдь! То выжимка сердец, а в сердце нет, нет не кровь, одно вино. Вино страстей и страха марки «Ля ви классик», что в переводе значит: «Жизнь. Стандарт».
Вы слишком близко встали, доктор. Я чувствую ваш запах. Пот Мерзавец, вы вид закрыли из окна мне. Да прочь пошел! И я не кашляю уже. Мне помогло.
— И маятник все качается.
— Маятник
— О да. Часы. В замочной скважине в квартире в том футляре из стекла.
И ты уже не плачешь Ты просто смотришь, мама Черт! Смотри. Что ты наделала. Смотри.
Он извинился. Изменился. Ушел и изменил. Вернулся. Во всем признался. Зачем тебе окно Сквозняк приводит к стулу. А стул к чему-то там еще.
С ума сошел! Сошел с ума! Я шел в начале по уму, потом сошел. Ну-ну Не стоит возвращаться мне домой. Когда меня там ждет или не ждет. Окно. Распахнутое настежь. И алое на простынях. Но я вернулся.
Моргнуть пытаюсь. Раз. И два. Эй! Аккуратнее ресницы! Расческа для ресниц. Эй, доктор, где мои пилюли Ах, да, вы ведь не тот.
Они вдруг стали минус ты, и минус он. Остался он. Один. Вдруг. Холодно на сквозняке. Кхе-кхе. Мне холодно на сквозняке. И я гляжу, как ты вдруг прыгаешь и прыгаешь. Нет, только раз.
Да, доктор отойдите от окна! Вы все загородили, черт, собой!
Они вдруг стали минус ты, и минус он. Остался он. Один. Вдруг. Холодно на сквозняке. Кхе-кхе. Остался я один. Сперва увидел все, потом один остался. А дядя подписал им все бумаги. Сказал: давайте. И они дают готовы. Болван ты, дядя, и всегда тебя я презирал. Я не ушел. Я здесь. Зову тебя. Но близорук ты, глух на оба уха. Старуха. Старуха надо мной склонилась. Пытается она мне заглянуть в глаза. А, нет, фу-у-ух, не старуха, а старик всего лишь доктор. С иглой в руке и молотком в другой. А я на стуле. Сижу, как овощ с умным видом.
Игла касается белка, и молоток стучит по ней. Орбита. И лоб вдруг зачесался на какое-то мгновение. И умер он, затих, когда последняя мелодия затихла в голове его.
/Разгадка-перевод/
Мальчик вернулся домой из школы, с уроков математики, зашел в парадную, поднялся на свой этаж и услышал что-то. Заглянул в замочную скважину и увидел, как мать перерезает горло отцу и прыгает в окно. (Измена, признание, отчаяние, неспособность простить). От этого зрелища мальчик сходит с ума. Дядя отправляет его в психиатрическую лечебницу. Но годы проходят, и содержать его больше он не может. Дядя подписывает бумаги для трансорбитальной лоботомии. Доктор проводит лоботомию. Перечитай, зная все это. Или не перечитывай. Забудь.