Истории из жизни реальных людей
Какая пошлость. Выдыхаю дым в чашку, где плещется тьма с острыми нотами перца. Пальцы холодит тонкий пластик пропуска на Арену. Сегодня изменится всё.
До старта новой Игры меньше четырех часов. Пора бы писать завещание, да только что завещать бродяге Разве что душу, да и та обглодана. Разве что память, да кому нужны разбросанные обрывки. Разве что свет, так и он не мой. Белый лист. Черный кофе. Пусть всё остается так.
Кофейная гуща на белом блюдце, а в ней тишина. Вселенная не говорит с самоубийцами. Улыбающаяся рожица на ключах укоризненно смотрит вслед, оставаясь лежать на кухонном столе. Дверь захлопывается за моей спиной. Я никогда не вернусь. Даже если выживу, вернусь уже не я.
Документы, подписи, подписи, подписи. Да, я добровольно вступаю в Игру. Да, я осознаю, что могу (и скорее всего) умру. Да, я знаю, что в случае победы получу крупную сумму и неприкосновенность. Да, да, да Лист за листом, росчерки на автомате. Глупые правила страшной Игры.
Пятнадцать минут до старта. Внутри гуляет сквозняк и одинокое перекати-поле шуршит по дорогам вен. Сегодня нас будет четверо. А значит всё закончится быстро. Организаторы не любят затянутых сессий. Зритель ждет смертей, крови и застывшей вечности в остекленевших глазах. Зритель отвлекается, устает от ожидания. И не доведите боги, зритель может успеть привязаться к игроку. Никому не нужен бунт.
— Опустите карты в магнитные замки. Обратный отсчет начинается. Десять, девять, восемь Добро пожаловать в Игру. Теперь вы сами по себе.
Вспышка. Яркий свет. Так горят мосты, оставшиеся позади.
Рассвет
Солнце выжигает глаза с уверенностью серийного маньяка. Отражаясь от кристаллической пустыни сотни раз, вгрызается в сетчатку, пытаясь добраться до пульсирующего болью мозга. Несколько секунд до срабатывания фильтров кажутся вечностью.
Где-то там, на другом конце нереального мира есть выход в обыденность. А сразу за ним желанный чек и статус. И кто знает, что важнее. Деньги, что позволят попасть во все точки мира, где кто-то ждет (а ждет ли), или статус неприкосновенности, вместе с которым вводится укол отключения совести. Никогда не сомневайся в своих поступках, и никогда не отвечай за них. Почувствуй себя богом. Если судить по многолетнему опыту, мертвым богом. Победители быстро возвращались на Арену, чтобы встретить даму в черном.
Пробираюсь по острым кристаллам. Они быстро окрашиваются красным. Одно неловкое движение и заточенная грань с каменной нежностью вскрывает кожу. Одно неловкое движение и она вопьется в горло, захлебываясь пряной влагой.
— Только не так, — глухой рык зарождается внутри.
А кровь впитывается в камень, а небо раскрашивается кармином. И проливается дождь болезненными плетями по открытым участкам кожи.
Видимость нулевая, под ногами смертоносный каток. Кристаллы поют под дождем, и песня их подозрительно напоминает похоронный марш. Я уже представляю осколки, прошивающие меня насквозь, навсегда приковывающие к своей тверди. Как бабочку к белому листу.
Свет фонаря прорывает сплошную завесу, оголяет спрятанные камни, позволяя протиснуться между занесенными лезвиями. Мне не хочется думать, что вторая рука может направлять дуло револьвера мне в голову. Как минимум, это будет не так болезненно.
Полдень.
Револьвер есть, но в кобуре на поясе. А еще есть протянутая рука, пронзительный взгляд и спирт, омывающий зудящие раны.
— Спасибо, — настороженно смотрю, ожидая подвоха.
Он молча кивает и идет вперед по бархатным пескам пустыни.
На Арене редко помогают друг другу, тут скорее можно ждать нож в спину. Впрочем, как и по ту сторону купола. Машинально проверяю карманы, где лежат трофейные орудия смерти, когда-то вкусившие моей крови. Металл холодит сквозь тонкую ткань и возбужденно дрожит. Я могу метнуть их в широкую спину. Не промахнувшись, позволить своим малышам впиться в податливую плоть и принести смерть. Могу, но кто сказал, что буду Отвечать на добро подлостью не в моих правилах. Даже здесь.
Он замедляет шаг и оборачивается, вопросительно смотрит. Он ждет, что я пойду следом. В глазах нетерпение и усталость. Нет желания сопротивляться и идти по заведомо ложному пути, лишь для того, чтобы не принимать помощь. Шаг за шагом, по теплому песку, что помнит тяжесть ступней. Говорят, что можно победить командой. Как же они ошибаются.
Воздух взрывается отчаянным криком. Ретрансляторы усиливают сигнал, заполняя им каждую точку пространства. На сетчатку передается последние несколько минут жизни первой жертвы. Она где-то неподалеку, среди нежных песков. Слишком нежных, чтобы быть безопасными. Песчаные черви вырываются наружу. Пули гладят их огрубевшую кожу, словно крохотные камешки. Изгиб, рывок, зубастая пасть смыкается. Песок жадно впитывает еще теплую кровь.
Он садится на бархан, песок сыплется сквозь пальцы золотой рекой. Я в недоумении смотрю на абсолютное спокойствие. Где-то здесь, под метрами мертвого песка спрятаны вполне живые и голодные чудовища. Как по мне, то стоило бы поскорее убираться, пока монстр, попробовавший плоть, не захотел добавки.
— Песок не мертвый, — улыбается он, а голос его обволакивает жарким ветром, — Идем, не бойся.
Послушно иду следом, пытаясь понять говорила ли я что-то вслух. Видимо, солнце плохо действует на созданий тьмы, потому что я этого не помню.
Закат.
На краю пустыни вырастают монолиты многоэтажек, крыши которых теряются в густом дыму. Дышать больно, словно горячее солнце сняли с небосвода и затолкали в глотку. И оно царапается внутри, сжигая слой за слоем. Кажется, что кровь закипает и рвется наружу, подальше от огня.
Тонкие струйки крови стекают к губам. Вытираю лицо и с оцепенением смотрю на багровые полосы, остающиеся на ладони. Раскаленная пустота внутри. Мне кажется, что внутри сгорают звезды. Прижаться бы спиной к холодному бетону, остудить бушующее пламя. Стена рядом, два шага в сторону.
— Не смей, — рычит он и отдергивает меня, цепко сжимая в объятьях.
А новый крик разносится по улицам мертвого города, дребезжит в выбитых окнах, вплавляется в асфальт.
Закрываю глаза, не хочу видеть ее смерть, но организаторам не откажешь в жестокости. Картинка всплывает на изнанке век. Я вижу ее. Лицо испачкано пылью и кровь. Черно-алое на белом. Она прислоняется к стене, чтобы больше никогда от нее не отделится. Бетон плавится, мгновенно прожигая кожу, добираясь до позвоночника. Несколько секунд и остается лишь только рябь на поверхности стены и хлопья пепла, медленно опускающегося на асфальт.
Тело сводит судорогой, кашляю кровью и захожусь истеричным смехом.
— Мы остались вдвоем. Поздравляю, — тщательно спрятанное безумие рвется наружу.
— Дыши, — шепчет он и несколько мгновений держит в объятьях.
Тьма сгущается, вечер опускается слишком быстро, тяжелым камнем давит на плечи. Он разжигает фонарь поярче и ведет вперед.
Закат
Пустыня переходит в лес, мрачности которого позавидовали бы старые-добрые братья Гримм. Впервые чувствую себя неуютно под кронами вековых деревьев, шелест которых напоминает многоголосый шепот.
Обожженные легкие жадно хватают прохладный воздух. Голова кружится и с трудом удерживает в себе мысли, что мотыльками кружатся вокруг света. Выход совсем рядом, я чувствую это. Говорят, что это чувствует любой Игрок. Бросается к двери и…умирает. Никто не обещал, что на последних шагах не будет расставленных ловушек.
— Интересно, кто живет в этих чащах, — почему-то улыбаюсь я, всматриваясь в черноту между стволами.
— Оно все живое, — откликается мой спутник, с тревогой посматривая на меня.
— Мы почти у выхода, да — глупая привычка озвучивать очевидное, чтобы поверить в его реальность.
— Да, — какое-то слишком безразличное да.
В тишине мое сердце стучит слишком громко. Предательски громко.
— Иди, — от поддельного спокойствия передергивает даже меня, — Иди к выходу.
Он хмурится и внимательно смотрит куда-то вглубь меня. Мне кажется, что его взгляд разрезает кожу, раздвигает плоть, проникает между ребрами. Мне кажется он исследует меня изнутри и недовольно шипит.
— Вперед, — улыбаюсь я, делая шаг назад, — Победа твоя. Я бы осталась еще в самом начале, мертвой бабочкой под иссушающим солнцем. Арена никогда не была командной Игрой, ты должен это знать. Всё это лишь красивая сказка для романтичных зрителей. Подготовка к кровавому предательству в самом конце. Я избавлю тебя от этой участи. Уходи.
Бросаюсь с тропинки в чащу, под ногами противно чавкает топь.
— Дура, — кричит он, но его голос тонет в крике.
Я в замешательстве смотрю на мелькающие кадры.
Корни деревьев поднимаются сзади молодого мужчины и ударами плети опускаются на тело. Я слышу противный хруст сломанных костей и застывающую вселенную в остекленевших глазах. Ветви подхватывают падающее тело, поднимают вверх и разрывают на куски, орошая все кровавым дождем.
Меня тошнит, и горло сдавливает тугой удавкой. Кровь пульсирует слишком сильно, заглушая перепуганные мысли.
— Нас было четверо. Всего четверо, — шепчу я, пытаясь осознать происходящее.
Он ухмыляется и аккуратно выводит обратно на тропу, отодвигая живые ветви в сторону. И она послушно расступаются под его руками.
— А кто сказал, что я Игрок — мягко спрашивает он, касаясь моей руки.
— А кто сказал, что я хочу победить