Истории из жизни реальных людей
Я лежу на полу и думаю. В помещении душно, почти как в пустыне. Лучше бы это и действительно была пустыня.
В моих родных песках я могла бы встать на ноги и пойти искать еду. Это людям кажется, что там ничего нет. Для таких, как я, песчанная пустошь полна пищи — лишь бы у тебя были две руки, две ноги и чутьё. Здесь, взаперти, я могу только грызть кусок коробки. На вкус как высохшая кожа, но помогает заглушить голод.
Я почти не помню, кто я. Помню только то, что когда-то раньше вокруг была пустыня. Песок, камни, песок. Колючие кустарники. Еда и вода — не очень много, но мне хватало. И не было ни верёвок, ни изменчивых человеческих желаний.
В пустыне жить трудно, но возможно, если ты не дурак и слушаешься старших. Помню, как изредка мы подходили к брошенным жилищам и искали то, что осталось после людей. Находили всякое: обломки человеческих машин, обрывки одежды. Что-то мы уносили, чтобы сделать потом оружие или продать.
Однажды кто-то из старших привёл в лагерь человека. У человека был мешок на голове, и я помню, как мне хотелось рассмотреть всё получше. Человек жалобно стонал, и наши старшие завязали ему рот.
— Не ходите за ними, — сказал тогда отец. — И ничего тут не трогайте.
— Зачем нам человек — спросила маленькая сестра, которая играла на пороге в косточки. — Человек воет и стонет. Ему плохо.
— Взрослые привели, это их дело! — ответила мать. — Когда вырастешь, тогда и поймёшь, зачем.
А потом люди сами пришли к нам. Старики-родители, взрослые, молодежь. И маленькие, крикливые человеческие детишки.
— Как её зовут — спросил человеческий ребёнок с чёрными хвостиками на голове.
— Если бы я знал… — сказал черноглазый человеческий мужчина. — Как тебя зовут, чудовище
У меня не было сил убежать. Все мои земляки куда-то делись, и от наших юрт поднимался дым. Я вспомнила, что мы раньше жили здесь — мои мать, отец и две сестры. Теперь на песке валялись только кости.
— Господи! — сказал седой человек. — Что тут произошло, в самом деле
— Всех перебили, — ответил другой человек, помоложе. — Не знаю кто, не знаю зачем. Они, похоже, даже не защищались.
Люди связали меня, хоть в этом не было необходимости. И я пошла за ними, думая, зачем люди постоянно носят с собой верёвки, огненные палки и разные другие штуки для мучений.
***
Они долго придумывали мне имя. Человеческие дети кружили вокруг меня, то приближаясь, то отбегая назад. Они выкрикивали слова, которые были моими предполагаемыми именами, и ждали, когда я откликнусь.
— Надия — спрашивали дети. — Дина Аня
Наконец, мне это надоело. Я резко повернулась и сказала: «Хватит!» Дети бросились врассыпную. Что ж, это особенности моего родного языка. Для человеческого слуха он звучит резковато.
— Её зовут Хытыр! — пищала девочка с чёрными хвостиками. — Она сама сказала.
Так меня и стали называть словом, которое означает «хватит» в моих родных песках. Я быстро смирилась: людям ведь всё равно ничего не объяснишь.
Дети мне нравились — тогда, в первые дни. Они приносили мне свои игрушки и всё время пытались развязать мои верёвки. Но у детей были слабые тонкие пальчики, и ещё чистые добрые сердца. Может быть, поэтому человеческие дети не могли исправить то, что сделали их предки.
— Можно мне снять с неё маску — вежливо спросила девочка у старого человека, того самого, что меня связал.
— Она не даст! — хохотнул старый человек. — Лучше не подходи к ней. Она может покусать.
Мне было тоскливо слушать это. Я никогда в жизни никого не кусала. Тем более маленьких, глупых детей.
Та человеческая девочка всё же сгорала от любопытства. Она всеми правдами и неправдами пыталась уговорить меня показать ей лицо.
— Я уверена, что ты красавица, Хытыр, — говорила она. — Я обещаю над тобой не смеяться. Ты такая же девочка, как и я.
Я не открыла своего лица — всё-таки у нас этого не принято. Поэтому я решила не идти на поводу у людей, и девочка очень скоро потеряла ко мне всякий интерес.
Я ничего не помню. Помню только то, что сидела во дворе на привязи, и в моих глазах дрожал и расплывался мир. Я всё думала, что случилось с родителями и сёстрами, и не находила ответа. Я звала их по ночам, когда не могла спать, и за это молодой и сильный человек бил меня хлыстом.
— Ты мешаешь спать моей матери, монстр, — говорил человек. — Твои вопли слышны по всему дому.
Я всё думала о том, что у этого человека есть мать, а у меня есть только кости в пустыне, где я когда-то жила. Сильной была моя тоска, и я была готова грызть собственные руки, но защитная маска не давала мне этого сделать. Так я и засыпала — вытянувшись в пыли, и ткань моей маски была тяжела от слёз.
Очень скоро я поняла, что люди не очень умны.
— Это правда, что вы уносите детей, а потом едите — спрашивала человеческая женщина с лицом, похожим на морду ящерицы. Я говорила, что мы не делаем так. Что мы всего лишь обитаем в пустыне, пока глупые человеческие родители не смотрят за детьми. Что пустыня сама убивает маленьких людей за секунды. Но человеческая женщина не слушала, а только смеялась над моей речью.
Люди в этом доме были жестоки со мной. Их женщины кидали мне объедки, которые пахли гнилью, а мужчины справляли нужду на то место, где я спала. Но очень скоро всё изменилось.
Я очнулась на рассвете оттого, что кто-то до меня дотрагивался. Это была человеческая девушка, которую я раньше не видела здесь.
— Хытыр — она произнесла то имя, которое мне дали люди. — Ты живая, Хытыр
Я ответила ей, и девушка в испуге отбежала.
— Ох! — её лицо покраснело пятнами. — Какой у вас всё-таки ужасный диалект.
Рассвет растекался по небу как свежая кровь. Та девушка напомнила моих сестёр, и мне стало её жаль.
— Тихо, тихо, человек! — сказала я самым нежным тоном, на который только была способна. — Ты на свободе, я на цепи. Я не обижу.
— Не рычи на меня! — завизжала девушка. — Уберите отсюда эту тварь!
На её крики сбежались люди. Меня побили палкой, разбили мне лицо и заставили зайти в дом. Последнее, что я увидела во дворе, была человеческая девушка. Она плакала, и я поняла, что плачет она от стыда.
Люди забрали мою одежду и сожгли. У меня отобрали маску, которая столько раз служила мне в горючих песках, отобрали одежду, которая прикрывала мой срам, и загнали меня внутрь дома. И был это позор, который лёг мне на голову и на плечи, потому что все теперь видели меня. От гнева и стыда я разорвала кожу на моём лице. Полилась бурая кровь и скрыла меня от людских взглядов.
Люди не злы; они только мстительны. Иногда хозяйка кидала мне картон, пропитанный жиром, и смотрела — съем я или нет. Воду мне приносили ту, в которой хозяйка дома мыла ноги, и в которой подмывались её сыновья.
Я больше не сидела на цепи. Меня закрывали на ночь в помещении о четырёх стенах, где стояли только коробки и сломанные вещи. Утром, на заре, хозяйка будила меня пинком.
Во сне я снова помнила всё — лица родителей. Голоса земляков. Песни звёзд.
— Человек бунтует! — говорил брат моего отца, садясь на порог. — Не ест, не пьёт. Кричит. Лицо себе царапает.
— А вы его привяжите! — советовал отец. — Одну руку вправо, вторую влево. Может, сработает
— И то дело! — отвечал брат моего отца. — Я сам и привяжу ближе к ночи. Знаешь же, сам не сделаешь, никто не сделает.
Я сидела на песке и слушала. Больше всего мне было интересно, как выглядит человек.
— Ыр-Лар, — говорил мне отец. — Разожги костёр.
Хорошо горели колючие ветки. Я могла рассмотреть лица всех, кто сидел со мной. Иногда я снова слышала знакомые звуки — рёв скотины, смех детей, стоны того человека, которого мы привели. Кто-то заговаривал со мной, кто-то подходил — я всё помнила ночью и всех забывала на рассвете.
***
Наши дороги с той человеческой девушкой пересеклись ещё два раза. Первый раз был, когда её заперли со мной. На ночь.
— Ты наказана! — услышала я голос хозяйки. — Посиди тут, с пустынной тварью. Будет тебе на всю жизнь урок.
Та ночь выдалась неспокойной. Девушка колотилась в дверь и так отчаянно кричала, что я не могла ни помолиться, ни уснуть.
«У неё точно талант к пустынному языку!» — подумала я, и смеха ради сказала ей:
— Ойе, человек! Ляжешь спать или дальше будешь ломиться, а
Перепугалась она страшно. Но вопить перестала и молча прижалась к стене.
— Будет, будет! — я дёрнула её за рукав и показала на мою постель из тряпок и ветоши. — Ложись и спи, если не брезгуешь.
Она провела со мной целую ночь, до рассвета. Пока я кое-как чинила обувь при тусклом свете звёзд, моя сестра по несчастью спала, как убитая.
— Человеческая дочь, — думала я. — Какая наивность. Любой из нас отправил бы тебя в вечное кочевье, и был бы прав.
В ту ночь я не причинила ей вреда. Хоть и могла бы. Через месяц, а то и меньше, она снова пришла ко мне. На этот раз по своей воле.
— Хытыр! — девушка всё ещё боялась ко мне подходить и поэтому стояла в дверях. — Я взяла несколько уроков твоего языка. Смотри, как умею!
Она подняла руки над головой и издала настолько жалкие звуки, что я расхохоталась.
— Не говорить тебе на нашем языке! — сказала я, смеясь. — А руками не обязательно махать. Просто скажи, что тебе нужно.
Девушка прислушалась. Возможно, она меня поняла. Немного.
— Ыхгр, — вздохнула она, и мне снова стало смешно. — Ур хят ыл’гы, ули-ах.
И ушла, оставив на полу свёрток.
Внутри был ужин, ещё горячий. И бесполезные ложки-вилки — всё равно я их держать не умею.
Кое-что меня порадовало. В свёртке, кроме пищи, лежала наша защитная маска, сшитая из платка неумелой человеческой рукой.
— Вот это по-нашему! — Впервые за долгое время я была очень довольна. — Спасибо, сестрёнка!
***
Я жила с людьми долго, долго, — пока не настал тот день. Тогда солнце грело сильнее, чем обычно, а тени от кольев растаяли и больше не показывали на север, откуда меня привели.
В тот день люди все уехали куда-то и забыли запереть меня. В доме остался только один из них — тот черноглазый человек. Об этом я не знала: он сидел в дальних комнатах, и я подумала, что осталась одна. Опять.
Я вышла из своей комнаты, чтобы погулять без страха по дому. Мне хотелось найти чистой воды — не той, что обычно мне давали, а другой. Свежей, как в наших колодцах.
Люди оставили много еды. Я взяла себе половину: в конце концов это были просто объедки. Я завернула их с собой и хотела унести. Не получилось.
Человек появился из ниоткуда. Тогда мне стало жаль, что чутьё моё умерло — вместе с родителями, вместе с моей одеждой, которую сожгли во дворе.
— Это ты, монстр — спросил он. — Ничего, я не буду смотреть тебе в глаза.
Человек обнажил свой срам и начал двигать рукой, словно бы чесался ниже пояса. Человек подходил ко мне, и держал в руке свой срам, и смотрел мне прямо в сердце.
Что было потом — не помню. Помню лишь, как злился человек, когда понял, что не сможет создать со мной потомство. Что же, мой народ не похож на людей, и брачные ночи у нас другие.
— Тварь, — сказал человеческий мужчина. — Лучше бы в пустыне тебя съели черви.
Когда люди вернулись и не нашли свои объедки, то пришли в ярость. Хоть люди и говорят, что у нас ужасный диалект, всё же разгневанный человек звучит хуже нас.
— Это всё не твоё! — надрывалась хозяйка. — Ты на руку нечиста, да
Я терпела долго, а потом всё же прикрикнула на неё по-нашему.
Вечером меня заперли и больше не открывали дверь. Я долго пыталась понять, как открыть наружный замок, но не смогла. Нет у нас замков в пустыне, нет дверей.
Без еды силы покинули меня. На полу стоит отхожее ведро, которое принесла мне хозяйка. Так и проходят мои дни — в тоске, в запахе отхожего ведра, в серой пыли, которую ты вдыхаешь и не можешь выдохнуть.
Иногда ко мне приходят мои мать, отец и сёстры. Я вижу их, вижу их лица под защитными масками, слышу их тихие голоса.
— Ыр-Лар, — говорит отец. — Дай мне руку.
— Дочка! — голос моей матери похож на стон. — Пойдём со мной, солнце очей моих.
Я была почти готова, но у меня оставался вопрос — последний.
— Где тот человек — спросила я.
— Она ушла с нами той ночью, — ответила мать, качая головой. — Это была женщина. Скоро и ты уйдёшь в вечное кочевье, дитя.
Они приходят всё чаще и чаще, по мере того, как слабеют мои руки и испаряются мои мысли. Я вспоминаю, как мы с сёстрами плели корзины, и что мне почти исполнилось пятнадцать солнц. Песок был горяч, и пустыня красна на закате, и впереди меня ждала долгая жизнь.
Я лежу на полу и уже ничего не думаю.