Суббота, воскресение

 

Суббота, воскресение Что я помню из своего детства Хм, дайте подумать. Наверное, самые яркие воспоминания, как с мамой в деревню ездили. Триста километров от города, четыре часа на поезде. Мама,

Что я помню из своего детства Хм, дайте подумать. Наверное, самые яркие воспоминания, как с мамой в деревню ездили. Триста километров от города, четыре часа на поезде. Мама, навьюченная сумками с едой и вещами, мы с Глебом рюкзаки несем. Еще полчаса пешком и как назло — всё в гору.

Помню, однажды совсем поздно пришли. Может, мне по малолетству так показалось: за городом быстро темнеет, а песчаные сельские дороги никак не освещаются.

Мама зажгла керосинку, поставила самовар по центру стола кипятиться. Лето было жаркое, и мы расположились в синей тьме прохладной веранды. Я наблюдал за тем, как шевелились листья у тени дерева на стене, мама вполголоса рассказывала какую-то сказку. Ноги гудели с долгой дороги, но я наконец-то ощутил умиротворение.

Не могу вспомнить, чем тогда занимался Глеб: может, он был в доме или бегал по улице. Знаю только, что когда пришло время пить чай, брат вдруг оказался за столом. Мама достала из сумки три конфеты «Гвоздика». Мы тогда так спешили уехать, что и не купили ничего толком, решив дождаться автолавки. Мама в тот вечер задержалась на работе, так что мы успели перекусить уже пирожками на вокзале. Эти конфеты показались мне тогда чудом. Я откусывал свою маленькими кусочками, запивая несладким чаем. Глеб же быстро расправился с выделенной ему «Гвоздикой», засунув её за щеку. Через минуту он уже был в истерике: конфета кончилась, сахара нет. Давиться несладким байховым чаем было выше его сил. Мама запричитала ласково: «Глебушка, ну нет больше конфет, где я тебе еще возьму У меня одна, у Коли одна».

Я устало вздохнул, догадываясь, что сейчас произойдет. Глеб не унимался. Мама, скользнув взглядом по моей обкусанной конфете, встала из-за стола, взяла нож и резким движением отрубила половину от своей «гвоздички». Только убедившись, что в текущей ситуации ресурсы были самым оптимальным образом распределены в его пользу, Глеб наконец-то угомонился и даже повеселел. Я пожалел маму и отпилил кусочек своей конфеты с нетронутого края. Мама слабо улыбнулась.

* * *
Я сделал это, сделал! Нервное возбуждение клокотало где-то в горле и мешало дышать. Ожидая новостей на улице, я всё ходил из стороны в сторону, не находя себе места. То расстегивал молнию на куртке, то застегивал назад. Мороз обжигал кожу, стоило распахнуться. Но давящий на горло воротник раздражал, и я даже не понимал, холодно мне или жарко.

Когда брат вышел из дверей больницы, я уже успел немного поуспокоиться. Не знаю, чего я ожидал, но произошло все как-то буднично. Возможно, я хотел, чтобы он пал предо мной на колени, моля о прощении под грохот фанфар. Но Глеб только лишь подошел ко мне, протянул руку: «Здорово, брат». Выглядел он неважно: какой-то серо-зелёный, вялый, но живой. Я взял его за подбородок, повернул голову вправо-влево, чтобы рассмотреть получше. Глаз заплыл, бровь рассечена, на скуле красовался красно-фиолетовый синяк. Когда я опустил руку, Глеб угрюмо подвигал челюстью.
— Кто тебя так — спросил я с непонятной интонацией.
Хотел строго, как должен бы старший брат, но вышло очень сочувствующе.
— Один хороший человек, — нехотя ответил Глеб. — Закурить будет
Я мотнул головой, хотя мятая пачка папирос ждала в кармане.
— Что ты натворил
— Магнитолу загнал, — брат сплюнул сквозь зубы. — Тачку вскрыл хорошую, звук — фирма. Деньжат поднял. Видимо, Витьку, через которого товар сбываю, прижали. Сдал, сука, не сунусь больше к нему.

Мне горло пережало так, что говорить стало больно. То ли от страха, что Глеба за кражу так отмудохали, то ли от злости. Я отдал пять лет жизни из-за сраной магнитолы.
— Много заработал-то — процедил я.
Брат взвился в ответ:
— Блядь, Коля, ты что думаешь, нам хватает что ли Мне мать, вон, через день жалуется, что им на работу польские наборы приносят. А она этой тушью из сажи мажется. Да что там, — Глеб махнул рукой, — жрать вечно нечего, одни макароны.
— А ты работать не пробовал
— Как ты, что ли Вчера в ларьке сто рублей, сегодня в ментовке сто косарей, а купить на них можно всё то же, что на те сто рублей

Я молча развернулся и пошел к дороге. Скупиться не стану, поймаю попутку, чтобы Глеба нормально довезли до дома. Все ж таки не каждый день возвращаю брата с того света.
— Твою мать, Коля, ну чего ты хочешь — Глеб поспешил следом за мной. — Мину-то попроще сделай. Чего ждешь, что я в ножки упаду тебе
— Через неделю восьмое марта, — невозмутимо отозвался я, встав на обочине и вытянув руку. — Я дам денег, купи ей эту косметику польскую, раз она так хочет.

Когда бомбила прижался к обочине, я сунул брату в руку несколько купюр: расплатиться, и чтобы на подарок хватило. Глеб посмотрел мне в глаза, и я только сейчас понял, что он на протяжении всего разговора избегал прямого взгляда.
— Спасибо, брат, — сказал просто, и в лице его промелькнуло что-то по-детски беззащитное.
— Твое счастье, что мне уже восемнадцать, — я даже улыбнулся. Криво, одним уголком рта. — В следующий раз у меня возьми. По-честному, ладно
Брат кивнул и напоследок попросил:
— Ты только матери ничего не говори, хорошо

* * *
— Передайте трубку маме, мы хотим поздравить сами! — пропищал я детским голосом в телефон. — Поздравляю с женским днем, — поменял тон голоса и, изменив тембр на более низкий, продолжил, — счастливую дочь социалистической родины.
Сквозь шумы в трубке я услышал, как мама смеется на том конце линии. Звонил я с телефона в отделении, и связь была ни к черту.
— Спасибо, Коленька. Ты приедешь сегодня
— Постараюсь, — пообещал я, хотя был точно уверен, что в праздник с работы вырваться не удастся. — Тебе понравился набор
— Какой набор, Коленька

Так и не купил, сучонок. Я тяжело выдохнул. Хрен с ней, с польской косметикой. Куплю маме французские духи.

* * *
Второй раз случился, когда я уже следаком работал. Хорошо, что период был относительно спокойный, иначе не знаю, как бы я вообще выдержал. Я как раз писал отчет по одному закрытому делу и, по большому счету, был одной ногой за дверью кабинета. Тогда мы уже начали жить с Софой, и я все реже задерживался на работе. Выгрызал время, чтобы чаще проводить вечера с ней. Софа была хирургической медсестрой, и её рабочий график казался вообще непредсказуемым.

 

Но в тот вечер попасть домой пораньше мне было не суждено. Стоило засунуть папку с материалами по делу в сейф и накинуть пальто, как на столе требовательно зазвонил телефон. Я колебался, нервно теребя пальцами пуговицу. Затем всё же в последний момент схватил трубку: «Старший следователь Суббота, слушаю». Чутье не подвело. Судмед звонил знакомый, со звучной фамилией Погибельный, но этот по пустяку дергать бы не стал. «Подъезжайте, Суббота, тут труп интересный». Вместо отдыха с женщиной, даже мысль о которой вызывала невероятный прилив нежности, пришлось ехать в морг. Но не зря.

Погибельный ждал меня не в морге. С некоторых пор курение в помещениях больницы было подвергнуто остракизму, и медицинский персонал переместился в бетонный подвал. Там я и нашел Погибельного в окружении валяющихся на полу бычков. Сам судмед держал в руках жестяную банку, в которую интеллигентно стряхивал пепел:
— Вы курите
Я мотнул головой. Софа не любила, когда от меня пахло дымом, и я, не без страданий, но бросал эту пагубную привычку.
— Видите ли, Суббота… — Погибельный старался быть деликатным, насколько это вообще возможно для представителя профессии, имеющего дело с самым простым и честным аспектом бытия. — Я хотел сначала неформально уточнить, нет ли у вас близнеца.
— Мы погодки, — ответил я. И все же закурил.

В тот раз пришлось вызывать частников, тут Погибельный пошел мне навстречу. Смерть Глеба Субботы не фигурировала ни в каких официальных документах, как и её причина. Раньше и возможности такой не было, любое воскрешение проходило через государственные больницы, сегодня — любой каприз за ваши деньги. Хотя судмед по-отечески намекнул мне, что пять лет жизни того не стоят, разогнув серую руку брата и проведя пальцем по битым венам. Я промычал что-то невнятное. Конечно, он не мог знать, что я делал это не в первый раз. После завершения процедуры я не стал дожидаться, пока брат очнется. Всё внутри меня стремилось наконец-то очутиться дома, рядом с Софой, зарыться носом в рыжие кудри и вдыхать успокаивающие ароматы спирта и лекарств, которыми пропитались её волосы. Но перед тем, как я ушел, Погибельный поманил меня пальцем и подвел к зеркалу. За один вечер я стал седым.

Тогда же случился мой первый инфаркт. Когда Софа открыла дверь квартиры и в шоке отпрянула при виде меня, я почувствовал укол в груди. Я зашел внутрь, в прихожую, Софа начала стягивать с меня пальто, причитая: «Коля, Коленька, что случилось…», но я уже не мог ей ответить. Привалился спиной к стене и открывал рот как рыба, оказавшаяся без воды. Слева за грудиной пылала лава, будто к сердцу приложили раскаленный утюг. Софа быстро схватила телефон и вызвала своих, скорая была у нас уже через пять минут. Я выжил.

* * *
«Коля, Коленька, ну верни его, ты же молодой здоровый мальчик, сейчас такие технологии», — мать выла мне в трубку.

Это было не мое дело. В том смысле, что как следователь я им не занимался. Но, по стечению обстоятельств, я знал, как умер Глеб в этот раз. Это была банальная авария, хотя я ожидал, что он скорее сторчится, чем умрет за рулем. Я ожидал, что однажды увижу рапорт, в котором бы значилось, что тело моего брата было обнаружено во время спецоперации. В какой-нибудь сомнительной квартире с наркопритоном или в туалете ночного клуба. Чтобы причиной смерти значилось «угнетение дыхательного центра» или банальный передоз.

Я мог простить украденные деньги, инфаркт, но не это. Я не знаю зачем, и никогда уже не узнаю, но в тот день Глеб явно мчался ко мне. Может, он искренне торопился повидать брата.
Я набираю номер поста, наверное, уже сотый раз за сутки.
— Могу я осведомиться о состоянии больного
— Софья Сергеевна Суббота в реанимации.
— А ребенок
— Мне жаль, но…
Я, не в силах дослушать, обрываю звонок.

«Коля, Коленька, ну верни его…» — не могу. Если я и пожертвую снова пять лет своей жизни, если мое сердце и выдержит, я сделаю это для своей жены. Пару минут назад я еще мог подумать «для своей беременной жены», «для своей жены и ребенка», но к нынешнему моменту у меня остался всего один вариант. Мои жизненные силы могут понадобиться, и я поберегу их для Софы.

Она любила гулять в лесопарке через дорогу. Мне не нравилось отпускать её одну: ранней весной на дорожках сплошь и рядом встречался тонкий ледок. Мое воображение то и дело рисовало мне разные пугающие картины. Я боялся, что она упадет, поскользнувшись, или что какой-нибудь урка нападет на неё ради сомнительной добычи: сотового телефона и небольшой суммы наличных. Но Софа смеялась надо мной. Говорила, что работа влияет на меня негативно и я фантазирую себе всякие страшные вещи, а беременным полезны прогулки на свежем воздухе. Я представлял себе всё, что угодно, но не это.

Вероятность, что обстоятельства сложатся таким образом, была очень мала. Но произошло так, как произошло. По окраинному проспекту со спокойным движением Глеб разогнался до ста двадцати. Я не знаю, что подстегивало его вжимать педаль газа до упора. Наверняка это было что-то срочное, может, бывшие друзья поставили на счетчик. Понадобились рабочие связи брата в милиции. В любом случае, причины уже не имеют значения.

Сначала Глеб сбил Софу, возвращавшуюся с привычной прогулки и так не вовремя оказавшуюся на пешеходном переходе. Затем вывернул руль и сам въебался в фонарный столб.

Мать, разумеется, не знала, что я уже дважды воскрешал брата. В её глазах я был эгоистичной скотиной и полной мразью. Но как я ни пытался отогнать это неуместное детское воспоминание, оно то и дело всплывало перед глазами: как мать, прежде чем поделиться с Глебом своей конфетой, оценивающе оглядывает мою.

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *