Про избушку

Однажды избушку на курьих ножках занесло в город. По делам, конечно. Старая Яга занемогла, лежала на печи, куталась в самобранку и кряхтела. Отвар из мухоморов не помогал, болотная водица лишь ненадолго приносила облегчение.

А давеча и вообще перестала с печи спускаться. От кашля Яги сотрясались стены, и избушке было очень страшно. А ну как помрёт — она же не Кощей, не бессмертная. Хошь и стоит правой ногой в нави, да всё одно — и Ягам рано или поздно приходит конец.

И избушка ринулась в город. Ноги, поросшие мхом от долгого сидения на месте, поначалу не слушались. Но потом ничего, приспособилась, разогналась. Куда идти — избушка не знала: она ведь предмет, хоть и большой, хоть и магический. Не-оду-шев-лён-ная. Так, нахваталась разных там эманаций, только и всего. Подобие разума, которое с кончиной Яги-Ягушки потихоньку иссякнет, и станет избушка снова простой покосившейся хатой, к которой кто-то шутки ради приделал две огромные индюшачьи ноги.

Итак, выбрав общим направлением город, избушка пошла, рассудив, что апте-куру найдёт на месте. Было, конечно, не вполне понятно, как общаться с тамошним знахарем, но куроногая надеялась, что Яга всё-таки очнётся, сама нужное зелье закажет.

Про апте-куру избушка слышала на радиве. Не любила его, орущее, свербящее, но вот поди ж ты — сгодилось. Полезную вещь подсказало.
Яга притащила то радива около полувека назад — шугнула разгулявшихся охамевших студентиков. Те много выпили, мусорили на соседней поляне, лапали девок, жгли ветки, кидали в костёр полынь и папоротник.

Вот Яга и озлилась. Пошумела немного, показала кой-чего, и девки перестали игриво визжать, а попадали в обморок. А парни, разом протрезвев, завели мотор, погрузили туда гитару и девок с бутылками и унеслись в сторону цивилизации, ломая трескучие ветки. А радива вот забыли. Избушке оно не нравилось, а старая слушала часто, особенно радиваспитакли и Семёныча. Семёныч хрипел и рычал, как Кощей. И всё о родных краях: про ядрёну вошь, про Лукоморье, про чуду-юду. А Яга вытирала краешком подола скупую бабскую слезу.

Потом Семёныча трын-сли-ру-вать перестали, а вместо него теперь стали какие-то кикиморы и упыри, судя по голосам. И вот это, то что называют «ликлама на нашей радиве». А в ликламе про апте-куру говорили всякие хорошие вещи. К тому же, не покидало избушку чувство некой сродственности. Всё-таки там про какую-то куру, и у неё самой ноги курьи.

Но в городе оказалось всё не так, как в лесу. Совсем не пахло магией, да и дома были какие-то нелепые, огромные. Громоздкие. Они нависали над избушкой с обеих сторон, сжимали, теснили. Повозки отчаянно воняли чёрной земной кровью и голосили без остановки: «гу-у-у-у!» и «би-и-и-и!» И избушка растерялась, застыла, затихла. Ей стало невыносимо страшно: какое всё кругом громоздкое и бетонное, а она маленькая и в перьях.

Так и стоит там, на проспекте Мира, прямо на проезжей части. Если не сложно, сходи, помоги ей. Купи для старухи мукалтин и вина для избушки. Проводи, если сможешь, до леса, а то сгинут ведь обе, и старуха и избушка.

Источник