Истории из жизни реальных людей
. По стеклам сползали вниз дождевые капли, пронизывающий ветер завывал в водосточных карнизах и закидывал пригоршни холодного, октябрьского воздуха за шиворот прохожим. Прохожие морщились, сутулились, и, согнутые в три погибели, спешили скорее добраться до теплого дома, офиса или маршрутки. Сухонькая женщина крепко обхватила себя за плечи и тоненько вздохнула. Взгляд, как по привычке, скользнул по знакомым выцветшим обоям, обрывкам каких-то постеров, старому компьютеру и остановился на фотографии. Румяная, розовощекая и полная женщина в цветастом платье, мужчина предпенсионного возраста, с усами, ухмылкой и пивным пузом, худенький, темноволосый мальчишка с угреватым лицом, испуганно отворачивающимся от камеры. Славка…
Как же давно это было. Уже и сам отец семейства упокоился на одном из московских кладбищ, не дожив до пенсии каких-то шесть лет. Осталась лишь паутина в туалете, пакетики с непонятной смесью трав, которые Толя, в порыве своего очередного сумасбродства заказал аж из Тибета, потратив на это отложенные на новую плиту деньги. Паук еще какое-то время торчал неподвижно на крышке унитаза, но потом исчез и он.
Семейная идиллия, прерываемая лишь незначительными скандалами и неумелыми попытками Славки выйти из под назойливого родительского контроля, обрушилась в один момент, тем хмурым октябрьским днем, когда они возвращались на дачу за забытой утварью.
Жигуленок, шедший по федеральной трассе, вильнуло влево и чиркнуло бортом о дорогую иномарку, шедшую на обгон. Обошлось без жертв, но выскочивший из машины человек в дорогом пальто без объяснений схватил ее мужа за шиворот и стал методично бить его головой о капот «Жигулей». Все происходило как в страшном сне, в замедленной съемке. Вот изо рта Толи тянется кровавая струйка, а сам он, бессильно поникнув головой, сползает вниз, к ногам обезумевшего водителя иномарки. Вот сбоку расплывчато мелькает чья-то тень и человек вдруг как-то неуклюже заваливается на правый бок и мешком оседает на землю. А над ним, сжимая в руках окровавленный камень, стоит ее сын, ее кровиночка, который и таракана-то на кухне боялся прибить.
Дальнейшие события происходили как будто бы в туманном мареве, в дымке, как будто бы она взирала на это со стороны. Вой сирен, суровые казенные лица вокруг, бесконечные протоколы, бумажки, явки, допросы, стук молотка. Из зала суда Людмилу Александровну выносили на руках. Через год стряслась новая беда. Неунывающий, вечно придумывающий какое-нибудь занятие супруг как-то сник, съежился, как будто погас неожиданно его внутренний огонь, вечно побуждавший его на различной степени нелепости действия. Он потерянно бродил по комнатам, перестал разговаривать с пауком, доживающим свой век на сточной трубе в туалете, забросил автомобиль, тихо ржавеющий в гараже. Он ушел ночью, без боли, без внезапного приступа, без жалоб. Съел без аппетита приготовленный ужин, лег спать и просто не проснулся утром.
Людмила Александровна на удивление спокойно перенесла вторую тяжелую утрату. Тихо похоронила мужа, перетаскала в гараж стопки ненужных журналов по ремонту и уходу за автомобилем и банки с непонятными отварами. Квартира окончательно погрузилась в состояние вечного, серого, сонного траура. Походы в магазин, аптеку, заказные посылки в незнакомый холодный край, тяжелый сон без сновидений…
Сухонькая женщина крепко обхватила себя за плечи и снова тоненько вздохнула. Этот безмолвный ритуал продолжался уже много лет, которым она потеряла счет. Стоять часами у окна, обшаривать подслеповатыми глазами автобусную остановку у дома, ища и выискивая родной материнскому сердцу силуэт.
***
…Их втолкнули в узкую длинную комнатку, тускло освещенную стоваттной лампочкой и облупившейся зеленой краской на стенах. Арестованные в количестве шести человек блаженно купались в тепле, исходящем от потрепанных батарей и растирали замерзшие руки.
— Петрович, эти пока пусть тут обретаются, после на дезинфекцию погоним. — Массивный охранник с лицом бульдога лязгнул связкой ключей и покинул комнату. В помещении остались лишь зэки и пара охранников. Вдруг дверь снова отворилась и внутрь втолкнули еще одного человека. Судя по форме его одежды, он не был одним из новоприбывших. От сильного тычка в спину он не удержал равновесия и упал на грязный зашарканный пол. Следом за ним ввалились двое сотрудников с дубинками в руках.
— Вы нахуя его сюда приволокли! тут итак первоходов деть некуда! — заверещал охранник.
— Так там этап пришел, все помещения заняли. С этим гадом профбеседу провести негде, — добродушно пояснил вошедший и запер за собой дверь. — А так заодно пусть и эти лунтики поприсутствуют, посмотрят, каково это — против режима переть.
Заключенные с тревогой и испугом наблюдали за происходящей картиной. Упавший неловко поднялся и, покачиваясь, сплюнул на пол выбитый зуб. И тут же отправился обратно на пол, получив мощную затрещину.
— В учреждениях пенитенциарного типа запрещено сорить, плевать на пол и тем самым нарушать устав данного учреждения. — Сказав эту фразу, охранник пнул упавшего по ребрам.
Избиваемый с трудом поднял голову. Улыбнувшись жуткой улыбкой сквозь выбитые передние зубы, он сплюнул еще раз и выдал такую энергичную фразу, касающуюся ментов, находящихся в комнате, их матерей, жен, дочерей и любовниц, что охрана, позабыв обо всем на свете, принялась его избивать.
Новоприбывшие пугливо жались к стенам и дрожали, невольно наблюдая за жестокой экзекуцией. Вдруг к ногам одного из них вылетел и негромко брякнул о кафельный пол некий продолговатый металлический предмет. Охрана не заметила этого в пылу избиения. Заключенный, выглядевший моложе всех, неожиданно для себя и незаметно для всех пододвинул странный предмет к себе ногой. Затем, неловко присев, проворно затолкал его за ботинок.
Тем временем мучители закончили избивать свою жертву, обхватили его за подмышки и рывком подняли на ноги, принявшись методично обшаривать каждый сантиметр его тела.
— Да было у него при себе мужики, зуб даю. — Недоуменно говорил один из охранников, продолжая обыск. — Проглотил он ее, что ли
Обыскиваемый тяжело дышал. Дыхание со свистом вырывалось из его легких, но он казалось, был сам обескуражен не больше остальных.
Тогда один из полицейских с бесчеловечной улыбкой повернулся к остальным, находящимся в комнате.
— Таааак, плесень ебаная. — протянул он. — Не успели прописку получить, а уже палки в колеса правосудия вставляем, значит — Он медленно прогуливался вдоль строя первоходов, пристально вглядываясь в лицо каждого. Зэки бледнели и отворачивались. По сигналу остальные принялись обыскивать каждого, выбрасывая найденное на пол. Барахла у заключенных было мало, в основном спрятанные сигареты, обрывки спичечных коробков, спички, какие-то тряпки. Наконец их поиски увенчались успехом.
— Так, рыба моя. — Нашедший заточку сильным рывком вытянул паренька на середину комнаты. Пацана трясло, он то и дело водил во всех стороны расширенными от ужаса глазами, но ничего не говорил.
— Ты хоть знаешь, за кого впрягаться полез, сука немощная — охранник резко ткнул его под ребра. Мальчишка согнулся, утробно закашлял, и из его горла вырвался какой-то сдавленный писк.
— Громче, сука! — гаркнул второй и отвесил ему смачного подсрачника.
— Мое это! — уже громче пропищал бедолага. Из шеренги заключенных вырвался вздох.
Тело пацаненка уже вовсе месили массивные ботинки. Еще какое-то время он кричал, плакал, утверждая, что нашел это во дворе, пока его вели, что в тюрьме он впервые, что ему страшно, честное слово, нужно защищаться, но после затих и охрана еще некоторое время месила безвольно обмякшее тело.
— Вот же падла упертая. — удивленно говорили вертухаи, вытирая ноги об одежду лежащего. — А тебе, Малой, гнида черная, не думай, что все так легко все с рук сойдет.
Охранники подняли оба тела и поволокли их из комнаты. На пороге они встретились с одним из провожатых.
— Куда мальца поволокли — недовольно спросил он.- Он только прибыл же, разве нет
— Прибыть то прибыл, да уже отметился. — ответили ему. — Щас на больничку его, а после на «бур»(барак усиленного режима для содержания особо злостных заключенных, прим.ред).
— Как фамилия-то его — Мент бегло пробежал глазами по списку.
— Сычев Вячеслав Анатольевич.
Он брезгливо посмотрел на бессильно повисшее тело и шагнул дальше, вглубь комнаты.
— Вновь прибывшие заключенные, перекличка, а после на санобработку! — донесся его голос.
***
— Не успел заехать, как уже начудил. И на внешний вид его не смотрите, этот звереныш мужика каменюкой забил, до смерти. Аффект приписали, но у нас он на славу посидит. — Чей-то казенный голос сухо и сердито звучал прямо над головой.
— У него же обширные гематомы, сотрясение, пара ребер точно треснуло. Как минимум неделю должен лежать! — возражал женский голос.
— Ничего не знаю. Два дня пусть в себя приходит, а дальше на подвал. Будет в следующий раз знать, куда нос не следует совать. Выполняйте, Наталья Евгеньевна.
Спустя два дня его выписали. Голова еще болела, ломило тело, ребра при каждом наклоне норовили воткнуться в какой-нибудь внутренний орган и причиняли немыслимые страдания.
Потом Сычев пять суток протрясся в карцере, на узкой и неудобной конструкции, в насмешку называемой кроватью.
Когда в замочной скважине, наконец, загремели ключи, он был почти рад этому, забыв на минуту о предстоящих ужасах. Но паника вернулась, когда его повели по коридору.
Конвоир остановился у железной двери с полустертым номерным знаком, выбрал из связки ключей нужный и принялся отпирать замок. С душераздирающим лязгом и скрипом дверь отворилась, в коридор вырвался приглушенный гул чьих-то голосов, пахнуло теплым, спертым запахом общей камеры.
— Давай, поршнями шевели. — буркнул охранник и втолкнул его внутрь. Дверь за спиной лязгнула и закрылась. В камере сразу же повисло молчание.
Это была тесная типовая камера советского образца, с нарами и общим столом посередине. В углу располагалась странная цементная конструкция, от которой исходил неприятный запах.
«Параша, наверное» — тоскливо подумал Сычев. Молчание продолжалось. В горле пересохло. Колени начинали предательски и медленно дрожать. Наконец, один из обитателей камеры, средних лет мужчина негромко кашлянул и жестом указал на свободную койку. «Что, вот так просто, без «прописки», без упавших полотенец, без вопросов по жизни» — панические мысли ураганом проносились в голове. Как во сне, Сычев дошел до указанного места, попутно присматриваясь, не располагается ли она каким-нибудь каверзным боком к вышеупомянутой «параше». Но кровать стояла далеко, а обитатели комнаты постепенно возвращались к повседневным делам. Он украдкой окинул всех взглядом. Мужик, указавший ему место, с кряхтением нагнулся, достал из-под матраса какую-то книгу и принялся читать. Молодой парень на нижних нарах зевнул и прикрыл глаза, готовясь задремать. Самый старый из зэков и вовсе отвернулся к окну, прихлебывая из обшарпанной побитой кружки какую-то жидкость.
Сычев неуверенно прилег и вскоре забылся неспокойным сном.
Разбудили его вновь грохот отворяемой двери, голоса и движение. Еще не успев открыть глаза, он почувствовал, как кто-то трясет его за ногу. Испуганно подобрав под себя ногу, он рывком приподнялся и сел на кровати, спросонья хлопая глазами.
На его кровати сидел его недавний знакомый, рассматривая его с веселым интересом. Под глазами еще остались несошедшие синяки и выделялись опухшие и посиневшие от побоев губы.
Малой оказался «смотрящим» за этим крылом. Оказавшись на подвале, он первым делом пустил по всему бараку весть о том, что молоденький первоход принял вину на себя и достойно выдержал все истязания.
Он сразу дал понять. Либо ты живешь с «блатным» миром и соблюдаешь его строгие, негласные понятия, либо ты волен остаться обычным мужиком, тихо досиживающим свой срок и не лезущим ни в какие дела. Сычев выбрал второе.
Тюремная жизнь была до боли однообразной, если бы не одно обстоятельство. Молоденькая медсестра, дежурившая в тот день, когда к ней в приемный покой принесли избитого до полусмерти Сычева, прониклась к юному заключенному сначала жалостью, а после в ее душе возникли и новые чувства. Бежали дни, медленно и величаво проходили годы. Паренек из зашуганного юнца превратился в спокойного, хладнокровного и уверенного в себе мужчину, которого весь тюремный контингент знал под кличкой Филин.
Когда срок подошел к концу, за тюремными воротами его уже ждал маленький веселый мальчишка, с ярко-синими мамиными глазами и обаятельно-застенчивой, отцовской улыбкой и молодая жена, ставшая еще краше за время томительного ожидания.
***
— Слава. СЛАВА! – Задремавший, погрузившийся в воспоминания Сычев вздрогнул и улыбнулся. У жены еще сохранились в голосе металлические ноты тюремного врача. Он, дурачась, поцеловал ее в нос, подхватил на руки маленького Славку, пускающего пузыри и выглянул в окно.
— Приехали. – Жена подхватила дорожную сумку и семейная пара пошла к выходу. Автобус высадил их на мокрой остановке и, фыркнув напоследок выхлопными газами, уехал.
Людмила Александровна вздрогнула. Пронзительно заливался дверной замок. Открыв дверь, она охнула, зажав рот рукой, и отступила назад. После чего стала медленно заваливаться набок, но две пары молодых и сильных рук бережно подхватили ее.
Поздно ночью, когда молодые уснули на их с Толей кровати, после приезда скорой, после слез, поцелуев и объятий, еще пары локальных обмороков, суеты, беготни, разбитой маленьким Славой вазы, Людмила Александровна сидела у изголовья дивана, легонько гладя по головке сопевшего во сне внука.
Ночник мягко рассеивал свой свет по бывшей комнате сына. Вдруг боковым зрением она уловила какое-то мелкое движение сбоку. Присмотревшись внимательнее, она увидела маленького паучка, деловито бегущего по направлению к туалету. Людмила Александровна нежно поцеловала в макушку спящего внука, и, провожая ночного гостя взглядом, улыбнулась.
Проигрыватель