Ночной полет

Город пах тоской и нечистотами, перекликался рокотом моторов и отзвуками голосов. Над плоскими крышами домов догорало закатное солнце. Я стоял у открытого окна с кофейной чашкой в руках и смотрел, как надвигается с юга грозовая туча.

Ночью будет дождь. Поскорей бы. Смыть хоть ненадолго вонь трущоб, амбре немытых тел и перегара, запахи прогорклого масла, гнилых овощей и безнадёги — и этот город станет лучше. Пусть даже самую чуточку.

Внизу хлопнула дверь, и в переулок выпало пьяное тело. Кепка набекрень, пальто застегнуто в лучшем случае на половину пуговиц, шнурки волочатся по земле — типичный облик местного забулдыги. Кого же ещё можно увидеть, когда живёшь тремя этажами выше грошовой наливайки, да ещё и в самом криминальном районе мегаполиса Редкий день обходится здесь без стрельбы и поножовщины.

Вот и сегодня… Вывалившись из переполненного трамвая на своей остановке, я заметил вдалеке сутулые фигуры полицейских и заранее понял, что увижу. И действительно. Меловой абрис тела на асфальте, пятна свежей крови — Лестница в Небо встретила меня со всем доступным ей радушием.

Лестницу построили двести лет назад. Тогда на крутых склонах холма планировалось возвести элитный жилой район, а его плоскую вершину должна была увенчать гигантская телевышка, самая высокая в стране, а то и в мире. Но потом началась война, война долгая, кровавая и совершенно бессмысленная, и стало как-то не до того. А после войны, в годы разрухи, сюда начали переселять беженцев и сирот, нищих и калек всех мастей. Всех тех, кого не хотелось видеть на главных улицах и в приличных кварталах. Продолжалось это много лет, и когда власти наконец опомнились, было уже слишком поздно. Лестница в Небо, вопреки поэтическому названию, превратилась в одну большую клоаку.

Я много раз пытался представить себе легендарную вышку — тонкую иглу, вонзившуюся в низко нахлобученные тучи, торжество человеческого гения, но так ни разу и не смог. На Лестнице в Небо нет места красоте, нет времени, чтобы смотреть вверх и мечтать о чем-то высоком. Здесь правит бал посредственность, здесь каждый норовит найти щель поудобнее и никогда не высовывать оттуда носа.

Пьяный громко икнул и, приспустив штаны, пристроился у стены на корточках.
— Пошел вон! — завизжал женский голос. Из окна второго этажа выпала и прилетела точно в голову пропойце большая картонная коробка. Тот потерял равновесие и упал на колени, нелепо оттопырив голый зад. На голове у него остались овощная ботва, рваный пакет и что-то гнилое, смердящее так, что хоть нос зажимай.

По переулку долго носилось гулкое эхо ругани, иногда перекрикиваемое гудками пролетающего внизу маглева. А затем, когда пьянчуга, казалось бы, убрался, наконец, восвояси, вдруг зазвенело выбитое стекло. Оскорбленный до глубины души, алкаш, как видно, вернулся мстить. Вот только, ничего уже в злости не соображая, перепутал окно и высадил стекла вовсе не тем, с кем ругался.

Били его долго и со вкусом. Катали ногами по грязному асфальту, с размаху лупили по лицу, охаживали по ребрам, чтобы отпустить чудом живого, обшарив напоследок карманы.

Я не хотел на это смотреть и закрыл окно, не успели еще пьяницу повалить на землю, но доносящиеся из переулка звуки невольно привлекали внимание, мешая смотреть телевизор. Сколько жестокости… А впрочем, чего еще я ожидал Это ведь Лестница в Небо.

Ее улочки слишком узки и извилисты, а жители слишком бедны и предприимчивы, здесь немногие отваживаются заводить автомобиль. Общественный транспорт не ходит дальше подножья. А потому каждое утро триста тысяч жителей Лестницы спускаются вниз, в большой мир большого города, сияющего огнями реклам, дарящего надежду на лучшее, а каждый вечер снова карабкаются вверх по бесконечным двухсотлетним ступеням. Кто легко и энергично, кто тяжело и с одышкой, останавливаясь в конце каждого пролета. Карабкаются, потому что впереди новый день, потому что не все ещё потеряно… Просто потому, что пока живы, наконец. Если, конечно, подобное существование вообще можно назвать жизнью.

Совсем уже стемнело, когда я снова открыл окно. В комнате стояла полумгла, телевизор бубнил о политике. Гроза прошла стороной, и в небе над Лестницей одна за другой зажигались тусклые звёзды.

Я смотрел на эти крошечные огоньки, и мысли мои были печальны. Сколько уже длится наша миссия Шестьдесят два года, шестьдесят три Вот черт, все время забываю. В любом случае — долго. И чего же мы, на словах такие умные, такие сильные и справедливые добились Кого смогли подтолкнуть к добру, кого спасти

Вот стоит под фонарем одинокая фигурка. Щуплое, почти детское тело, опущенные плечи, длинные волосы скрывают лицо… Несчастная идиотка, вынужденная торговать собой. Ее клиенты — рвань из местного кабака, люмпены, не замечающие ни текущей слюны, ни обезображенного родовой травмой лица юной проститутки. Они платят ей мелкими купюрами, выпивкой, иногда наркотиками. Если к утру девчонка не добудет хотя бы пару сотен, мать изобьет ее до слез. Изобьет ловко и подло, не оставляя видимых следов. Она и ее похожий на пекинеса сожитель даже не пытаются найти легальный заработок, погрязнув по уши в пьянстве и долгах, в похоти и злобе.

Как вытащить малолетнюю дурочку из порочного круга, как спасти от родственников, от всего ее гибельного окружения, от себя самой, наконец Забрать на нашу лунную базу, отправить прямиком на Землю… вместе с миллионами других таких же Или броситься прямо сейчас на известный адрес, схватить этих двух поганцев за их цыплячьи шеи, сдавить как следует, тряхнуть… А может быть — высадить десант прямо на крышу президентского дворца, сменить правительство на наших агентов, начать новую эпоху, в каком-то смысле эру милосердия… Но нет, ничего из этого нам делать нельзя. Только наблюдать, только мягко подводить общество здешних людей к эволюционным изменениям. Да надеяться, что они не успеют поубивать друг друга раньше.

…А вот ковыляет под окнами старик, весь день слонявшийся по улицам города в поисках заработка. Ему не привыкать к тяжелому и грязному труду, он все еще крепок, и все же несколько месяцев сидит без работы. За плечами у старика пять лет тюрьмы, а на руках изрядно не хватает пальцев. Пытаться устроиться официально, через общую базу вакансий ему можно даже не надеяться, клеймо бывшего уголовника уже ничем не вытравить из личного дела. Ну, а те немногие, которые готовы предоставить рабочее место человеку без документов, ищут кого помоложе. И осуждать их за это нельзя.

Нищенской пенсии старика едва хватает сводить концы с концами, у него нет денег на лекарства, нет денег даже на одежду. Ещё один замкнутый круг, выход из которого один — смерть. Впрочем, нет, бедняга все ещё может продавать наркотики или снова начать воровать, переступив через убеждения. Вот только ничем хорошим подобное не заканчивается, и он знает это не хуже меня.

Вырвать деда из клыков нищеты кажется делом несложным. Случайно найденный кошелек, завещание богатого дядюшки, чек на предъявителя, выписанный анонимным доброжелателем… Вот только всех нуждающихся ведь не облагодетельствуешь. Да и долго ли пропить внезапно обретенные капиталы! Нет, как бы ни хотелось помочь всем и каждому, причем незамедлительно, мы обязаны бесстрастно взирать на происходящее, вмешиваясь очень осторожно, только в исключительных случаях и только после одобрения Центра. Очень редкого, надо сказать, одобрения.

И все же мы стараемся делать для своих подопечных хоть что-то, порой вопреки всем инструкциям. Спасаем не до конца пропащих, защищаем попавших в беду, делимся знаниями, деньгами, пищей. А бывает и так, что достаточно просто дружеского разговора.

Мы обогнали здешнее человечество в развитии как минимум на три тысячи лет, мы знаем и умеем гораздо больше и даже, наверное, превосходим его так же, как превосходили когда-то боги древности своих смертных детей. Но мы — все еще люди, и сердца наши вовсе не из камня.

Решено, завтра надо будет связаться с Заречным районом. Может быть, получится пристроить старика в доках. Да и с девчонкой в конце концов что-то надо решать…

— Эй, дяденька, не хотите приятно время провести — донёсся снизу голос идиотки. Я закрыл глаза. Как же больно…
— Сколько
— Ой, да мне много не надо, хватило бы только на мыло!
— На кой еще хер..
— Мамка говорит, чистой надо быть, мыться надо каждый день, а то никто со мной не захочет… ну, этого самого.
— Ха, правильно твоя мамка говорит. Ладно, пошли со мной, не обижу…

Я ещё долго стоял, закрыв глаза. Ни о чем больше не думалось, ничего не хотелось. А потом на руку, щекоча кожу усиками, уселся крупный ночной жук.

Я аккуратно взял насекомое в пальцы, и оно загудело, как маленький моторчик. Круглый панцирь жука был ярко-зелёный в черную крапинку, длинные усы шевелились, толстые ноги бешено сучили. Он совсем не был похож на земных собратьев, и всё же слова родились в голове сами собой.

— Божья коровка, полети на небо, принеси нам хлеба, — сказал я тихо и выпустил насекомое в окно. — А ещё, если выдержат крылья, принеси в этот город хоть немного радости, ладно Отсюда, с вершины Лестницы, до неба ведь совсем недалеко.

Назначенный божьей коровкой жук ничего мне не ответил. Сердито застрекотал и скрылся во тьме.

Источник