ДОЧЬ ПОДЛЕЦА

 

ДОЧЬ ПОДЛЕЦА . — Не-е-т! Прошу, не уходи-и-и! Я не смогу жить без тебя, слышишь И у нас… Виктор аккуратно притворил за собой калитку. И, не оборачиваясь, зашагал по узкой немощеной улочке,

.
— Не-е-т! Прошу, не уходи-и-и! Я не смогу жить без тебя, слышишь И у нас…
Виктор аккуратно притворил за собой калитку. И, не оборачиваясь, зашагал по узкой немощеной улочке, машинально перепрыгивая ямы с застоявшейся водой. На душе было гадко. Так гадко, что, не выдержав, он остановился и застонал. Но нужно было идти — подальше от заплаканного лица Любы, с черными потеками размазавшейся туши. От ее жалкого «не уходи», и ото всей этой истории, которая, начавшись так легко и просто, неожиданно переросла в драму. По крайней мере, для нее. Да и для него, чего уж лукавить

К своим сорока пяти годам Виктор Сергеевич уже давно постиг главную мужскую мудрость: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей». Да он и без всех премудростей знал, что нравится дамам. Высокий, статный блондин, с синими глазами и коротким, как говорит его жена, «греческим» носом. К тому же, при хорошей должности, хотя последние полгода зарплатой контора не баловала. Но тут уже ничего не поделаешь —всем плохо, когда огромная страна только что развалилась.

Виктор не считал себя гулякой, но, когда в его поле зрения попадала симпатичная молодая особа, иногда удержаться не мог.
Легкие, ни к чему ни обязывающие романы, никак не сказывались на его семейной жизни, тем более, что и за верность жены он тоже не мог поручиться. А тут такая истерика.

«Сказал же ей, что женат, — раздраженно подумал он. – Так нет же, любовь навсегда себе вообразила. Молодая еще, пройдет…». И ускорил шаги.

В этот провинциальный город он приехал налаживать новомодное оборудование на местном заводике. Частным образом, потому что и заводик был уже частным. Конечно, целый месяц торчать в этой дыре ему не хотелось. Но деньги обещали хорошие.

Первый вечер Виктор проскучал в почти пустой гостинице, где кроме него жили только один командировочный и семья беженцев с целым выводком ребят. Во второй – не выдержал и решил сходить в кино или кафе – что еще делать одинокому мужчине в чужом городе
Кафе он обнаружил за три квартала со всем набором провинциальной роскоши девяностых: пластиковые столы, тусклые лампы под потолком и бордовая, в рюшечках, штора, отделяющая «вип»-зал от обычного.
Здесь было пусто. Только в углу перетирала что-то свое компания угрюмых мужиков, да две девицы в вызывающе коротких юбках тосковали над своими стаканами.
— Если покушать хотите, то у нас только макароны и котлеты, — оторвала его от раздумий буфетчица. – Еще яичница…
«А она прехорошенькая, — заметил Виктор. – И молоденькая совсем еще».
А вслух весело сказал:
— Все буду, милое дитя. Голодный я, аки волк!
Буфетчица запнулась и заявила:
— Какое я вам дитя Мне уже двадцать два! И вообще, я на заочном учусь, в сельхзозакадемии!
Круглое ее личико раскраснелось, темно- вишневые глаза метали молнии, а лукаво изогнутые сочные губки сердито поджались.
— А вам идет, когда вы сердитесь, — улыбнулся Виктор и, получив ответную улыбку, с удовольствием отметил, что на ее свежих щечках обозначились премилые ямочки. И еще то, что вечер становится томным.

Приручать ее было интересно. Уже в третий вечер он заметил, что Люба ждет, когда он появится в кафе с маленьким знаком внимания в виде шоколадки или сорванного по дороге цветочка. И краснеет, как только его увидит.

Они даже немного побеседовали о погоде и ценах. Но, самое главное, она стала ему доверять, и уже не ершилась, когда он делал ей комплименты. И еще ей явно нравилось, что он не глушит водку стаканами, как другие посетители.
В один из вечеров Виктор вызвался ее проводить. И она не отказала.
Городок был почти погружен во тьму, где-то лаяли одинокие собаки, но сентябрь одуряюще пах умирающей листвой, отдавая странной паре, где мужчина годился девушке в отцы, свое последнее тепло.
— А у вас есть дети – спросила Люба, осторожно глянув на Виктора.
— И жена есть, и сыновья, — ответил Виктор. – Старшему — восемнадцать, младшему — шестнадцать… Старый я уже, в отцы тебе гожусь.
— Ну скажете тоже, — засмеялась Люба. И, поразмыслив, добавила. – Но вы хорошо сохранились. Очень!
— А у тебя, Люба, парень есть – поинтересовался Виктор.
—Да цепится тут один, — отмахнулась она. – Пьет много, но руки золотые.
Она тряхнула темными, распущенными по плечам волосами, словно отгоняя что-то неприятное и сказала, подходя к старой облупившейся калитке:
— Ну вот и мой дом.
— С родителями живешь – Спросил Виктор.
— С матерью, — погрустнела Люба. – Только она в больнице сейчас, еще долго будет после операции. Хворает у меня мамка…. И, улыбнувшись, сказала:
— Завтра выходной, а я за грибами собралась. Страсть у нас грибов сколько в лесах! Хотите, вместе поедем
— С удовольствием, — обрадовался Виктор.

Утренний автобус-доходяга, фыркая, выехал из города и бодренько выплюнул их на совершенно пустой лесной остановке. Люба привычно шла по извилистой тропинке, Виктор же опасливо косился на клубящийся в низинах туман, подмечая то следы копыт, то невиданную большую птицу прилетевшую совсем низко.
— А ты прямо следопыт! – Пошутил он, едва поспевая за девушкой.
— Так у меня бабка с дедом здесь жили, в деревне неподалеку. Бабушка травки собирала, людей лечила. Я тоже всякие травки знаю, но в кафе больше заработаешь. – Серьезно ответила она.
Грибы пошли почти сразу. Люба радовалась, как ребенок, шустро наполняя свою корзинку.
«Нельзя мне с ней, — подумал Виктор, вполуха слушая ее болтовню. – Наивная еще, непуганая, нельзя ломать этот цветок… Пусть это будет просто… дружба».
Он был уверен в себе – не мальчик, в конце концов. Но во время привала Люба села слишком близко, и до него донесся слабый запах ее разгоряченного тела. Будто медом пахнуло. Или гречишным полем, когда каждый росточек под жарким солнышком источает свой дивный аромат. Верхняя пуговка ее тесноватой блузки предательски расстегнулась, обнажая белоснежную пышную грудь. И еще этот ее взгляд… Дразнящий, призывный и немного испуганный. Он терял голову и ничего с собой не мог поделать. И другого не оставалось, как прильнуть к этим жаждущим губам, впитывая ее молодость и свежесть, смять это мягкое щедрое тело, не укоряя себя ни в чем.
После они долго лежали глядя в прозрачное осеннее небо.
— Милый, не переживай, – шепнула она. – Я сама так хотела. Я как только тебя увидела… я.
Ничего не отвечая, Виктор нежно закрыл ей рот поцелуем. Он тоже ни о чем не жалел, но подленькая мысль, что в этот раз все может пойти не так, как с другими женщинами, не отпускала его.
И все же он согласился переехать к Любе, пока ее мать была в больнице. К тому же через две недели его пребывание здесь заканчивалось, а значит, и их роман. Он ведь ничего не скрывал от Любы, она должна все понимать.

С Любой было хорошо. Она ухитрялась где-то доставать продукты и кормила его вкусными блюдами, угадывала любое его желание и часами готова была слушать его философские рассуждения о смысле бытия.
Иногда она пыталась побольше узнать о нем, расспрашивая о жене, и робко намекая на то, что с ним он был бы счастливее. Но Виктор информацию держал при себе, а насчет будущего отделывался шутками. В любом случае, он ничего ей не обещал. Но Люба снова и снова повторяла свои попытки, постоянно уверяя в своей вечной любви. Конечно, она великолепна. Но… любовь Да еще с такой разницей в возрасте
Особенно ему не понравилось, что, когда он собрался на почту звонить жене, Люба устроила истерику. Это она посмела ревновать его к жене! Вот же, наивная дурочка!

В какой-то момент он понял, что тяготится собачье преданностью своей случайной подруги – захотелось домой, к семье. И он начал собираться в дорогу, благо до отъезда оставалось всего три дня. Адреса своего и телефона оставлять не собирался – мало ли. Плавали, знаем. А Люба с каждым днем все больше мрачнела и почти перестала с ним разговаривать.

В день отъезда она, как кошка, бросилась ему в ноги и, обняв его колени, заголосила по-бабьи. Ему было ее жалко, но безмерно стыдно за нее. Он злился на себя и хотел лишь одного – поскорее отсюда уйти. В общем, гадко.
Вот и сейчас, перешагивая через лужи, он ощущал стыд. Взрослый же мужик, а не уберегся. И ее не уберег.

Тридцать лет спустя

 

В палате он был один – соседа выписали позавчера, а нового еще не заселили. Аккуратно отгибая серебристую пленку творожка, Виктор Сергеевич вздохнул: «Все лучше, чем больничная пища».

Лет десять он уже жил практически один. Супруга дома появлялась наездами, постоянно «гостя» у их старшего сына в Польше. А младший спился окончательно и с трудом ориентировался в действительности.
Тяжело одному, когда тебе семьдесят пять, вон, даже в больницу прийти некому. Но что поделаешь, так уж жизнь сложилась.

А вообще, Сергей Викторович ждал своего лечащего врача. Женщина молодая, приятная, ровная со всеми. Но вот Виктора Сергеевича почему-то выделила. И за две недели, пока он здесь валялся после микроинфаркта, успели даже немного подружиться. То есть, какая-то симпатия возникла взаимная. Может, оттого, что они странным образом похожи И глаза, и губы, и нос. Даже голову она поворачивает также, как он когда-то. Это сейчас уже остеохондроз замучил, а раньше… Удивительно!

Заслышав стук знакомых каблучков, Виктор Сергеевич поправил рубашку и сел на койке, пристально разглядывая уже знакомый до мельчайших подробностей облик Веры Викторовны: синие глаза, аккуратный «греческий» носик, светлые, какого-то особого оттенка, и явно свои волосы. Высокая, стройная, в общем, породистая.
— Ну как дела, Виктор Сергеевич Скоро уже и выпишем вас, кардиограмма неплохая для вашего возраста. – Приветливо сказала она, садясь рядом с ним.
— И как же я будет без вас, Вера Викторовна – Пошутил он. – Затоскую без своего доброго ангела.
— А семья – осторожно спросила она.
— Своими делами живут, не до меня им, — сдержанно ответил он. И поинтересовался:
— А у вас, Вера Викторовна, семья есть
— Есть, — просияла она. Муж хороший, тоже медик, дочь скоро в школу пойдет. Я ведь из маленького городка, мама умерла три года назад. Я сама пробивалась. А уж почему медицина, так и не могу сказать. Говорят, прабабушка травницей была. Может, и передалось.
Виктор Сергеевич дернулся, как от удара – эта милая женщина была родом из того городка, где он был когда-то. И сердце его тяжело забилось.
— А как звали вашу матушку – Учащенно дыша, спросил он.
— Любой…
— А когда вы родились
— В июне девяносто второго. — Она с тревогой посмотрела на него. – А что вы так разволновались Мама у меня хорошая была, только заболела… алкоголизмом. Ну да, в кафе всю жизнь, при спиртном…
Отчимы разные были, целых три. А отца родного так и не знаю. Мама как-то, выпивши, говорила, что погулял с ней месяц один командировочный, да и бросил. А потом я появилась. Виктором звали Сергеевичем. А фамилия неизвестна.

Она запнулась, ошарашенно глядя на побледневшего Виктора Сергеевича, и тень догадки промелькнула в ее глазах.
— Значит… Нет, не может быть, это нереально… — пробормотал она, нервно теребя трубку фонендоскопа.
— Может, — глухо сказал Виктор Сергеевич. – Я и есть тот самый командировочный подлец.
Вера вскочила, с ужасом глядя на него:
—Ты! Что ты сделал с мамой! Со мной! Я так ждала тебя… я…
Сгорбив плечи, быстрым шагом, она пошла к двери. Но на пороге выпрямилась и ровным голосом сказала:
— Сейчас придет сестра, сделает вам укол.

А больше Виктор Сергеевич ничего уже и не помнил, погрузившись в пучину забытья.

Но, видимо, Господь отчего-то решил оставить его на земле. И говорили, что Вера Викторовна к этому приложила руку. Очухался он в палате, но лечащий врач у него был уже другой. А Вера то ли отпуск взяла, то ли просто перевелась в другое отделение.

Выздоровление шло туго. Лежа на больничной койке, Виктор Сергеевич все перебирал в памяти то сумасшедшее лето. На душе было погано. Также, как и тридцать лет тому назад. И то, что произошло недавно, он расценил, как справедливое ему наказание. Равно как и свое постылое одиночество. Пусто прожил жизнь, неправедно. И ничего уже не исправить.

Его выписали, когда белые вестники зимы уже танцевали воздухе. Зажав под мышкой пакет с вещами, Виктор Сергеевич медленно брел по больничной аллее. Красная маленькая машинка, непонятно как оказалась у него на пути. Но Виктор Сергеевич, погруженный в свои мысли, не обратил на нее внимания. И только когда хлопнула дверца, поднял голову.

Он не привык видеть Веру без медицинского халата, и даже не сразу ее узнал. Но синие, такие же как у него самого глаза, смотрели на него с любопытством. И… надеждой…

— Доченька, — выдохнул он, шагнув к ней. И осторожно стер слезу, проложившую дорожку по ее щеке…

Автор:

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *