
Чего-то опять не стало внутри. Что-то порвалось, провалилось и рассыпалось прахом.
Для меня это частая история. Либо что-то новое побуждает во мне какое-то саморазрушение, либо что-то старое всплывает на поверхность, и гложет, гложет, черт возьми, пока не выгрызет свой ненаглядный кусок души и не уползет опять в свою нору до поры, до времени.
Так и сейчас.
Я не курю и не пью из принципа, зато сладким в такие моменты могу хоть обожраться. Потому в последнее время растолстел. «Тебе бы на спорт пойти, а», с сочувствием в глазах как-то предложил мне друг. Я записался в зал, сходил один раз и благополучно забил. Ну бывает, ну что поделать. Хотел было просто не покупать сладкое. Продержался 24 часа, потом очнулся уже на кассе в продуктовом с тортом и двумя пачками конфет.
Вот и сейчас я пришёл домой, сразу, не раздеваясь, приполз на кухню и стал заполнять душевные дыры вафлями. Вдруг из буфета на меня упала ручка. У меня по всему дому лежат ручки и карандаши, потому что… Ну, потому что. Я поднял ее с пола и долго пялился, как будто это была не ручка, а что-то невероятное, неизвестное и обязательно волшебное. Я вспомнил, что лет пять назад этой самой ручкой писал стихи в специально отведенном для этого блокноте. Это была не ручка, а перо — так я его называл. На самом деле ничего выдающегося: прозрачная шариковая ручка с колпачком и почти закончившимся стержнем.
Из оцепенения меня вывело очередное мерзкое посасывание под ложечкой и желание срочно доесть вафлю. Я бы ее доел, но тут увидел прямо под рукой салфетку. Черт знает, что меня потянуло провести на ней линию. Ручка исправно писала. «Недурно», подумал я. Потом добавил: «Еще ты молод, старый друг». Старый друг…
Я сел на стул, положил перед собой салфетку и начал писать:
Еще ты молод, старый друг,
А я измотан и подавлен,
Проблемы снова заедая,
Я превращаюсь в жирный круг.
И как-то на душе стало веселее. Я выбежал из кухни, забыв на столе недоеденную вафлю, достал из книжного шкафа чистый блокнот и продолжил этот стихотворный опус. Потом перевернул страницу, начал другое, более серьёзное стихотворение, потом еще одно, и продолжал так до тех пор, пока мне совсем не полегчало. Я даже не понял, как это случилось, но я как будто отдавал бумаге все накопленные за день волнения, переживания, грусть, и на их место вставало воодушевление и спокойствие. Лёг спать я с лёгкой головой и спокойным сердцем. Даже не пришлось считать баранов по привычке — я просто вырубился.
На следующий день, придя домой, я опять полез за едой. Просто потому что привык. Но на этот раз я сам себя остановил, взял ручку и снова стал писать. И на следующий день тоже, и через неделю. Это стало моим новым развлечением. Может быть, новой зависимостью. Я никогда и никому не показывал свои стихотворения — это были мои эмоции и мои секреты, которые я доверял только бумаге. Когда блокнот закончился, я его сжег. Даже не перечитывая. Все, что он хранил, все, что я в него вылил, все это гори оно синим пламенем!
Гори!
К чертям!