Судьба собачья

 

Судьба собачья Егор Игнатьич шибко собак любил, а у барина, Луки Федоровича, их было пруд пруди. Целый отдельный двор был занят собаками. Тут тебе они всех мастей и пород, какие пожелаешь. Но

Егор Игнатьич шибко собак любил, а у барина, Луки Федоровича, их было пруд пруди. Целый отдельный двор был занят собаками. Тут тебе они всех мастей и пород, какие пожелаешь.

Но была у барина одна любимая нелюбимица — собака Шельма. Целыми днями сидела она взаперти. И не сказать, что в клетке, но и вольером сооружение это тоже не назовёшь. Вот ведь тонкости языка какие: ежели животному тесно, то сразу клеткой зовется, а коли пройтись где имеется, вольерой называется. Клетка — плохо, вольера — хорошо. Да только для того, кто внутри, ничего хорошего. Всё одно — тюрьма.

Не позволял Лука Фёдорович собаку с остальными псами выгуливать. Из клетки её — и сразу на цепь. Водит Шельму Егор Игнатьич по двору на цепи, а к другим близко не подпускает. Не велено. Пару кругов по двору обойдут, и обратно в вольеру.

Шельма, по первости, с цепи рвалась до хрипоты, но опосля привыкла, и на других внимания не обращала. Смирилась, горемычная. Хозяина своего, Луку Фёдоровича, признавать не признавала, да и он в ней собаки своей не чувствовал. А Егора Игнатьича, напротив — любила крепко, иной раз придёт он к ней, и она давай руки лизать ему, а то и лицо, прям всё целиком (язычака-то здоровенный). А Егор Игнатьич хохочет, аж заходится. Или придет он к ней, усядется в вольеру, положит она морду свою ему на колени, и смотрит. Да так смотрит, будто в душу заглядывает. Собаки по-особенному на человека глядят. Всё, что мирское и внешнее, им без надобности. Они душу видят! И глаза ведь, будто человечьи, да только человечьим не дано такого. Положит Шельма свой огромный нос и смотрит на Игнатьича. Знать, понимает, что не по своей воле взаперти-то её держит. Авось, не обижается.

А вот за что барин её невзлюбил, одному ему ведомо. Верно, за то, что на улице сама нашлась, сама ко двору прибилась, ещё и породистой оказалась. Да только, что толку с породы её, ежели ни хозяина, ни племенной книги у ней при себе не имелось. Прогнать или отдать животное, Луке жадность не даёт, а продать — здравый смысл не позволяет. Кто ж за неё заплотит за такую Вот и держит он её в вольере, а зачем и сам не знает.

Жалел её Егор Игнатьич, шибко жалел. И любил пуще прочих. Порой не спится ночью, усядется с ней рядом, и сидят вдвоем, ночной воздух нюхают, да звёзды смотрят. Обнимет её Игнатьич, и ну, давай, причитать:

— Бедная, ты бедная, собака. Что ж за жизнь собачья выпала тебе, всю её короткую в клетке провести. Резвилась бы сейчас с другими на дворе, иль жила в другом бы доме, где без родословных полюбить умеют…

Растрогается Егор Игнатьич, прижмет к себе Шельму, и плачет, взахлеб прям, по-настоящему. Слезы катятся по морщинистым щекам, да на собачью спину капают, и по шерстке стекают. Так в землю горючие и уходят. А Шельма тоже, знай, не дура, смотрит на Егора умными глазами, да лицо его от слез солёных, языком умывает. Успокаивает Егора. Мол, не грусти, Егор Игнатьич, я уже привычная. Собака я, и судьба моя собачья.

 

Егор Игнатьич мужик добрый. Животину любит всякую. Хоть кошка, хоть собака, а хоть и птица какая, всё одно ему — все в радость. Птицам хлеб свой отдаст, кошке похлёбки нальет. Сам голодным останется, но зверей накормит.

И как только угораздило поселиться у Луки Федоровича! Вот ведь судьба-судьбина! Повстречались на дороге. Из города Егорка шёл в тот день, а Лука на телеге ехамши. Разговорились, да Лука его и подвез. С тех пор и прижился Егор Игнатьич в доме Луки Фёдоровича.

Егор неприхотлив, много ему без надобности. Еда есть, крыша над головой имеется, какой рупь перепадёт, и то радость. Раз в месяц, в пятницу, с Федоровичем в город на базар съездят, Егор на скопленные деньги пряников сладких наберёт, и счастлив. Но Лука всегда внимательно следит, чтобы Егор не уходил далёко, не заплутал нигде, или, чего доброго, нарочно, куда подальше не подался.

Да не ведомо ему, что Егор и сам уходить не хочет. Как же он оставит Шельму-то одну Пропадёт совсем ведь в одиночестве. Кто на прогулки-то водить её станет Кто добрым словом утешит, безутешную Жалеет её Егор Игнатьич, от души, так, что сил нет, как жалеет, за жизнь её собачью. Порой в сердцах вспылит: «Зачем же это так с собакою! Даром ли, что я человек! Мог бы ежели меняться — обменялся б с Шельмой жизнями, не глядя обменялся б, и жил как пёс вместо неё!»

Да нельзя ему, сердешному, нельзя ему, сердобольному, человек он. Другая у него судьбинушка.

Эрл

Другие работы автора:

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *