Красная стрела

 

— Я работал в московском метрополитене сколько себя помню. Пришёл ещё молодым наивным пионером в конце восьмидесятых. Мужики меня быстро втянули — цепь там смазать, кабель прокинуть, а там и девяностые не за горами. Мало кто знает, что лихие года сотрясли не только поверхность, ну, людей там, карты все эти политические, самое главное что ноосфера тогда тоже пострадала, раскололась.

Слушал я эти байки недоверчиво, хихикая, да только вот со временем поводов для смеха поменьше стало. Впервые со мной это случилось когда мы работали над гермозатвором на Пушкинской. В старой ещё инструкции был у нас кодовый позывной, звучал он как «Заря». Сейчас его наверно и нет уже, а тогда каждый про него знал, и я, к счастью.

Так вот, стою я на козлах, под самым потолком, примус там починяю, как чувствую — ветер недобрый такой пошёл, как сквозняк, или как будто вот-вот из соседнего тоннеля электричка вылетит, да только нету ничего. Тревожно стало — жуть, решил слезть вниз, просто унять дрожь в коленях, да Примы стрельнуть, а вокруг-то и нет никого. И свет какой-то приглушённый стал, ночью-то лампы в полсилы светят, а сейчас и вовсе померкло всё.

Поднимаю глаза то на переход, то на лестницу на поверхность — и что-то светло больно там, так неестественно, да неприятно, что понял я, что войду туда — душу Богу отдам, тьфу-тьфу-тьфу.

Стою я, значит, один на всей станции, позвал несколько раз в пустоту — тишина. Ну, думаю, дело дрянь, вырубились там все в подсобке все что ли Решил отчего-то просто спичку достать, не по себе от темноты такой было, чиркаю о коробок — а кукиш! Ни искры даже не вылетело. Вот тут-то я и понял что влип. Смотрю я как баран на этот логотип Балабановской фабрики, и со всей силы надеюсь что они просто отсырели, хотя как Минут пять назад только изоляцию спичкой стягивал. Чиркаю, чиркаю, пока сера с края коробка не начала уже на ладонь сыпаться. Холодно совсем стало, пальцы уже задубели, сую их в карманы, сжимаю этот злосчастный коробок, а вокруг всё так же, темнота и ни души.

Тут щёлкнуло что-то в сознании, вспоминается вдруг “Заря” эта. Ну я и давай робко так в воздух: “Заря! Заря!”. Сразу же слышу рядом шебуршание какое-то, ну, думаю, приплыли совсем. А вокруг-то и нет никого, не видно. Тут мне совсем поплохело, отошёл я к колонне, спиной облокотился о мрамор, озираюсь в панике на каждый шорох. У страха глаза велики, но как до сих пор помню — свет-то из тоннелей вниз стелился, словно жидкость какая. Темнота подземная, она как масло плавно заполняла станцию, колеблясь под потолком, клянусь, я видел круги, разбегающиеся на глади! И ровным слоем свет, тот самый, бездушный, холодный свет стелился поверху, как туман над утренним озером. И понял вдруг я, что в темноте этой я гость непрошеный, словно заявился в чей-то дом без разрешения, и хозяевам не по нраву это. Тут уже совсем сердце в пятки ушло, начинаю всё чаще звать “Заря! Заря! ЗАРЯ!”, а в горле сухо уже. Слышу уже сзади колонны от рельсов звук какой-то, не то булькающий, не то шепчущий, мысленно преставился уже, чувства до предела обострились все. Тогда я понял, что не сразу заметил, но когда смог переключиться обратно на зрение, посреди станции висел огонёк. Просто, из воздуха, что спичка зажжённая. Намочил я тут горло из последних сил, и шепчу громче: “Заря! Заря!”, а огонёк словно того и ждёт, осторожно указывает обратно на гермозатвор, прямо под лучами этими. А сзади, чтобы там ни хлюпало, ей-богу, всё ближе становится, чувствую спиной, что аж колонна дрожит уже. Отстраняюсь, а спецовка аж прилипла к мрамору, спина вся мокрая уже. Иду деревянными ногами, словно сам не свой, и всё силюсь не поворачиваться, чувствую ведь, в спину что-то меня ощущает. И ведь не смотрит, не слушает, не осязает — а именно… не знаю, свои у него органы чувств, слова-то такого наверно и нет. На середину станции уже вышел, иду за огоньком, а он как чувствует, всё ведёт меня за собой обратно к гермозатвору. Подхожу туда, мимо козел, а он выше плывёт, но прямо под поверхностью “темноты” останавливается. Я прямо уже вижу как всё оно плещется, и воздух вязкий, начинаю подниматься по ступенькам, свет этот мешает, не видно уже ничего, и огонька не видно…

Когда я глаза уж открыл, сижу я на ступеньках, дрожу, а вокруг меня ребята стоят, кто-то накрыл брезентом, какой рядом был, рядом кружка крепкого чая горячего, с сахаром. Говорят, бледный был как сама смерть, первые минуты на даже имя не отзывался, только лопотал как младенец “Заря”, да “заря”. Не повезло мне за стрелу тогда попасть, так быстро. Вечером тем меня отпоили конечно, поставили гранёный за храбрость, да и полегче говорить стало.

Только вот, малой, в чём беда была. Когда я про спички заговорил, встревожились парни, говорят, не обронил ли я там чего случайно Запускаю я руку в карман, а там коробок, мятый-перемятый весь, но смотрю я на него и понимаю, что спичек на пять-семь там меньше, чем было. Помрачнели все тогда, да сказали что век мне ещё ходить потом, спички эти собирать. Что за стрелу попасть можно лишь пройдя через нечётное количество арок в метро, а как именно оттуда выйти — мало кто знает, только если заметит вовремя кто, да спичкой черканёт, “на этой стороне”.

Был я там ещё несколько раз, и не скажу тебе, что было легче, даже хуже было, парень. Несколько спичек я собрал, их течением там разносит — иной раз и на другой станции могли найтись. Кхе, после того как я нашёл одну такую на Сокольнической линии, нам пришлось уговорить начальство пустить Красную стрелу — он был своего рода “Заря” того времени. Не ездил Это поезд такой, только вот не ради ностальгии он спроектирован, а чтобы из простых горожан как можно меньше таких как мы с тобой оказалось. Да-да, и такие невезунчики были, и ты здесь не последний.

 

Я уже молчу про Красные ворота, видал эту станцию Там даже самым светлым днём темно как в пещере. Если выберемся — советую, не ходи там больше, тьфу. Гиблое дело. Сейчас-то метро переделали — арок везде чётное количество, но иной раз бывает, откроют новый перегон, или на свежей станции проходов недосчитаются, аль вовсе эскалатор на ремонт отправят — не удивляйся, даже такие мелочи! Значится, коли рядом не проезжает Красная стрела, считай, пропал. Носи спички с собой, молодёжь, твои эти зажигалки бензиновые ничем тебе не помогут.

А Красная стрела-то, он как работает. Люди могут войти в метро из разных мест, и пройти разное количество арок. Тогда даже на одной станции стоять будут — не увидят друг друга в упор, потому что не та сторона. Красная стрела освещает ту границу, и ты можешь даже не заметить что там оказался. Да, именно, а как по-твоему столько людей метро вмещает Потому что два метрА работает там, парень, два. Только не дай Бог, Красная стрела когда-нибудь остановится, быть беде. Но нам-то это уже не грозит, верно

Ты извини меня, парень, я не во всём разобрался. Я надеялся тогда, что шесть спичек было, а их было семь. Может, и из-за меня мы тут оказались, не знаю. Мне-то уже неважно, я уже своё отжил, многое повидал. А ты борись. У меня уже всё, сил нет. Держи.

Старик протянул дрожащему студенту спичку. Морщинистая рука недвижимо застыла в воздухе, в ожидании пока молодой парень сможет унять дрожь и не выронить крохотный полувековой брусок дерева. Студент расстегнул молнию на сумке от ноутбука, трепетно и внимательно убедился что спичка не выпадет.

— Иди, иди. Я тут посижу. Мы с ним встретимся как старые друзья на пороге дома, который я слишком давно не посещал. Иди и не оглядывайся, парень. И помни — считай на входе арки!

Студент почувствовал как начинает вибрировать земля. Как что-то мягкое, но невообразимо громадное осторожно прощупывает его мысли, как его огромное бесцветное тело плещется о края станции. Парень осторожно развернулся, следуя напутствию. “Заря”. “Заря”. Огонёк медленно плыл к переходу со станции Краснопресненской на Баррикадную. Журчание, хлюпанье, и неведомое чувство тревожно подстёгивали дрожащий шаг. Шаг вверх по ступеньке, ещё один. Дрожащий под аркой свет уже начал слепить глаза.

Заря. Поверхность густой темноты всколыхнулась, свет стал тише. Старик улыбнулся, проводив взглядом паренька. Привстал, облокотившись рукой о пол, попав рукой на что-то твёрдое. Распрямился медленно, раскрыл ладонь. В ней лежал металлический значок, какой обычно крепят на портфели. Благодарность за донорство крови, новый, блестящий. Старик почувствовал как собственные мысли и воспоминания покидают его, сжимаемые крепкой хваткой темноты. Он улыбнулся в последний раз, когда капилляры в глазу налились кровью.

— Значит, скоро увидимся, парень. Я подожду. Мы подождём.

Из сети

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *