Карты, деньги и усы

 

Карты, деньги и усы На тимуровском кладбище (есть в нашем городе такой район – тимуровский) пару лет назад появилась занятная достопримечательность. Поначалу никто на это не обращал внимания,

На тимуровском кладбище (есть в нашем городе такой район – тимуровский) пару лет назад появилась занятная достопримечательность. Поначалу никто на это не обращал внимания, пока однажды кладбищенский сторож дед Евсей не обнаружил аномалию. Особой популярности погосту это, конечно, не принесло – столичные телеканалы не снимали репортажи и не трубили повсеместно о появившемся чуде, но пару заметок в местной районной газетке было напечатано.

Пару недель дед Евсей самостоятельно боролся с обстоятельствами, но, приобретя богатый опыт в бодании с потусторонним, сменил неприязнь на заботу. Даже выбил у начальства банку специальной парикмахерской глины для укладки волос, деревянный гребешок и острые дорогущие ножницы. Руководствующие чины долгое время сопротивлялись, отмахивались от полоумного старика, но после нескольких инспекций, лично убедившись в правоте сторожа, снизошли с олимпа до обычных смертных и выделили денег на новые кладбищенские нужды.

С той поры дед Евсей и сторож, и экскурсовод, и заботливый личный стилист надгробной плиты Анатолия Фомича Богомолова. Каждое утро он сидит на лавочке за оградкой. Ровняет профессиональными ножницами хаотично отросшие волоски. Придаёт им солидную форму деревянным гребешком, смазывая его зубчики глиной на восковой основе.

– Дед, – окликает его вдруг мужской прокуренный голос. – Ты чего там мудришь

Сторож оборачивается и видит по ту сторону ограды мужчину. Не ровесника по годам, но внешностью близкого к этому. На мужичке коричневые вельветовые брюки, хотя на улице лето и с самого раннего утра у любого обычного человека уже пот в три ручья по спине. Да, думает Евсей, что-то ты, паря, не по погоде штанишки натянул. А мужик ещё и в пиджачок чёрный того же материала кутается, постоянно запахивая разъезжающиеся в разные стороны полы – пуговиц то, видимо, нет. Края рукавов с заметной бахромой. То тут, то там на пиджаке и штанах зацепки и потёртости. Вся одежда мятая, будто он всю ночь на ней топтался, глаз не сомкнул – оттого и мешки сизые под очами мутными.

– А что, не видно разве – отворачивается к памятнику Евсей. – Усы в порядок привожу.

– Хорош прикалываться, дед, – заливается хохотом незнакомец. – У тебя и усов то нет. Я, конечно, тяпнул солодового пол литра, но ещё не ослеп, чтоб меня на ровном месте любой старик облапошить мог.

– Выходит, что слепой. Посмотри внимательнее.

Сторож тычет гребешком в памятник. Обычная серая бетонная плита с позолоченными буковками и циферками. Однако вместо стандартной овальной фотографии на этом месте из серого камня торчат пышные, чёрные как ночь, гусарские усы. Даже не усы, а усища.

– Ну, народ, – продолжает содрогаться от смеха дотошный мужичок. – Ну, чудаки, чего только не придумают. Лишь бы сверкнуть, лишь бы чем выпендриться. Сам придумал или подсказал кто

– Чего подсказал – не понимает сарказма Евсей.

– Чего, чего – усы на памятник приклеить. Ещё сидит с важным видом, как цирюльник царский, умничает. Знаю я вас, чудаков.

– Да ты сам чудак, – не вытерпел дед. – Подойди да глянь поближе, хошь пощупай. Только аккуратно.

– Вот ещё – усы мужичьи щупать. Ты меня за кого считаешь

– Нужен ты больно, считать тебя, иди куда шёл и не мешай.

Сторож продолжает чесать усы гребешком, стараясь каждый волосок уложить ровнее. Мужичок топчется на месте, и уходить не думает. Дверка ограды скрипит, Евсей чувствует аромат свежего переработанного уставшим организмом солода.

– Ты не обижайся, старик, – слышит сторож всё тот же голос. – Что я, думаешь, не понимаю У всех свои причуды. А если уж горе такое, то тут, как говорится, каждый сам себе хозяин. Лишь бы полегче стало. Кто это Сын что ли твой

– Нет, не сын, – говорит, не оборачиваясь, старик.

– Хм. Тогда опять не понял, разъясни. Зачем на могиле незнакомых людей заниматься разведением усов.

– Да пощупай ты уже и убедись, что не приклеивал я ничего. Они сами тут выросли. Я поначалу пытался то лопатой, то ещё чем стесать их, так они на утро опять на месте. Только фотографию испортил, лица теперь не видать совсем.

Мужик дрожащей рукой потрогал усы на памятнике, подёргал их во все стороны с разной силой, но так и не добился, чего хотел. Оглядел каждый миллиметр, пощипал каждый волосок и, видимо, окончательно уверовал. Присел на лавочку рядом.

– Так надо родственников попросить новую фотку сделать.

– Не приходят к нему. Как схоронили два года назад, так никто и не был. Только я хожу. Каждый день с той поры, как приметил это чудо.

– Плохо дело.

– Почему ж Он не буйный.

– Кто – памятник

– Покойник. Сперва, как я принялся с его усами бодаться, чудил немного, а теперь спокойный. Усы никто не тревожит, и он никого не беспокоит.

Мужичок, сидевший всё это время рядом, отсел немного в сторону, почесал в затылке. Несколько раз поворачивался к сторожу, не решаясь продолжить беседу. Но любопытство взяло верх:

– То есть, хочешь сказать – видел его

 

– Покойного то – тут же отозвался Евсей. – Да вот, как тебя, в сторожке за столом напротив друг друга сидели.

Мужик огляделся по сторонам, соображая, видимо, сможет ли перескочить через оградку в случае чего.

– Так это знакомый твой получается

– Нет, что ты. Я, когда усы увидел, начал их с памятника удалять всячески. Пару дней вроде ничего. Сшибу, наутро вырастут. Опять срежу. На третью ночь в половине третьего ко мне в сторожку стучится кто-то. Думаю, заплутал что ли кто. Дверь то отворяю, а там он – один в один, как на фотографии.

– Да это тебя разыграл наверно кто-то.

– Если бы. Слушай. Как на фотографии, в общем, только без усов. Синий весь. А там, где усы были, красная такая кожа, аж багровая. Я со страху коленками задрожал. Говорю, вам чего, мил человек. А он мне – ты чего, дедушка, к усам моим пристаёшь, помешали они тебе что ли Говорю, прости, сынок, не помешали, просто ради порядку общего старался.

– А он чего – втиснулся в рассказ мужик.

– Ничего. Говорит, порядок, значит, любишь – это хорошо. Меня, продолжает, усы всю жизнь кормили, усы да карты. Игрок он был неважный. Зато усы имел уникальные. Пойдет в карты играть, весь до нитки проиграется, потом усы на кон ставит. И всех так завернёт со своими усами, что уж и карты никому не нужны, а все ставки делают – правда ли он все усы свои по волоску щипцами выдергает. Соберёт банк и давай народ потешать, усы щипать. Домой в итоге уходил без усов, с красной кровавой губой и с хорошими барышами. Утром очнётся – усы на месте.

– Брехня какая-то, дед.

– Брехня, – согласился сторож. – Сели мы с ним за стол. Картишки раскинули. До первых петухов играли. В итоге ушёл он и мои десять тысяч унёс. Отличный игрок, оказывается, когда надо проиграет, потом отыграется. Напоследок говорит – ухаживай за усами, меня кормили, и ты сыт будешь.

– И как Помогла тебе чем эта щётка

– А этого тебе, друг, знать не надобно, – хихикнул дед. – Всё равно не поверил ни единому слову.

Мужик встал и, молча, ушёл, опустив голову. Больше дед с ним говорить не захотел.

Следующей ночью, в половине третьего, в дверь сторожки постучали. Дед Евсей, кряхтя и скрипя суставами, отворил гостю. На крылечке стоял крупный, высокий, широкоплечий мужик ростом в два с лишним метра. Весь синий. На голове местами проплешины. Верхняя губа багровая.

– Здорово, старик, – голос его раскатывается по сторожке так, будто там Харлей Дэвидсон взвыл на максимальных оборотах.

– Доброй ночи, Толя, – отвечает сторож и отходит в сторону, приглашая гостя войти внутрь.

Богомолов входит, громко топая сапогами по полу.

– Вот, держи, – протягивает здоровенную синюшную пятерню, в которой пятитысячная купюра выглядит, как фантик от конфеты.

– Неужели клюнул – улыбается Евсей.

– Ещё как клюнул. В ту же ночь явился с канцелярским ножом усы с памятника резать. Ну, я к нему и наведался, как он уснул, трофей под подушкой спрятав. Правда, у этого любителя солода только пять тысяч было. Остальное профукал на напитки.

– Ну, ничего, Толя, ничего. Нам и это в радость. Куплю красочки, подновим оградки да могилки заброшенные. Он, дурья башка, всё равно пропьёт, а мы в дело направим.

Богомолов, молча, кивает, разворачивается и уходит, растворяясь в дверях, как утренний туман с приходом солнца.

Следующим утром сторож снова торопится на могилку, где стоит памятник с настоящими усами. Он снова их подстригает, расчёсывает, ухаживает.

– Дедушка, – слышит он милый певучий женский голосок за спиной. – А что это такое интересное Вы там делаете

Евсей оборачивается, улыбается незнакомке и говорит:

– Разве не видно Усы в порядок привожу.

Крафт

Другие работы автора:

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *