Мы идем смотреть

 

Мы идем смотреть – Клара, эй, Клара – я трясу сестру за плечо. Она вздыхает и кликает мышкой, закрывая окно чата. Достает смартфон. Щелканье кнопок клавиатуры сменяется цоканьем ногтей по

– Клара, эй, Клара – я трясу сестру за плечо. Она вздыхает и кликает мышкой, закрывая окно чата. Достает смартфон. Щелканье кнопок клавиатуры сменяется цоканьем ногтей по экрану.
– Чего тебе – неестественный голос синтезатора речи звучит до обидного безразлично.
– Сходишь со мной в парк сегодня
Цок-цок-цок по стеклу.
– Нет, я занята. Сходи сам, не маленький.

Звук подключения устройства – смартфон ложится в разъем док-станции. Разговор окончен. Клара снова возвращается в чат. У нее очень высокая скорость печати – больше трёхсот символов в минуту. Как-то раз она написала программу, которая каждой кнопке на клавиатуре сопоставила ноту, и за время своей обычной переписки сгенерировала самую удивительную музыку, которую я когда-либо слышал.

А еще, в глубине души Клара меня ненавидит. По-сестрински любит и по-человечески ненавидит. Но никогда об этом не скажет. Мне никто никогда об этом не скажет – я единственный человек в мире, сохранивший способность говорить вслух.

Эта случилось лет тринадцать назад. Или четырнадцать. Все время забываю: кажется, что так было всегда. Мы привыкли. Люди привыкли. Конечно, когда все человечество вдруг мгновенно утратило возможность говорить, был шок, паника и… тишина. Только спустя несколько месяцев в блогах и новостях стало мелькать что-то вроде робкого позитива.

Люди заново учились любить мир. Как много мы, оказывается, упускали за пустой болтовней! Пение соловьев весной, шорох летнего дождя, тихое постукивание бабушкиных вязальных спиц зимним вечером… Пожалуй, это стоило некоторых проблем с коммуникацией.

Хотя, были ли они – эти проблемы Да, мы перестали говорить по телефону, но письменная речь никуда не делась. А для живого общения отлично подошел язык жестов.

Книги, разумеется, стали пользоваться бешеной популярностью. Сейчас даже в переписке в социальных сетях модно изъясняться сложноподчиненными предложениями и изящными метафорами.

А еще танцы. Это от пчел, наверное, идею переняли. Казалось, что бред, дурной флешмоб, сиюминутная мода, но уже почти десять лет социальные танцы – самый красивый способ общения, где каждое движение имеет смысл, где каждый обмен взглядами – диалог.

Вот и сегодня в парке танцуют, а Клара не хочет со мной идти. Что ж, ее право. Но мне не терпится снова услышать шорох юбок, цокот каблуков по брусчатке и музыку, которая будет дирижировать этим удивительным разговором. Я люблю танцы, хоть и никогда не танцую – не умею и вряд ли когда-нибудь научусь.

 

Одеваюсь медленно, ворчу под нос. Сестра злится, наверное. Она не любит, когда я много говорю – никому не нравится чувствовать себя неполноценным, я ее в этом очень хорошо понимаю.

И именно поэтому я никогда никому не говорил о чувстве вины, которое тринадцать (или четырнадцать) лет сидит в подреберье. Чувство ответственности за феномен мировой немоты. В тот день я нашел под подушкой что-то вроде плеера с двумя кнопками. И какая-то бумажка там была – инструкция, наверное. Я щелкнул одной из кнопок, и в тот же миг голос Клары, которая болтала по телефону, умолк навсегда. «Плеер» потом найти так и не получилось.

– Подожди, – слышится вдруг механический говор синтезатора речи. Клара перехватывает меня почти у самых дверей, спешно обувается, роняет смартфон, сердито бьет кулаком в стену. – Решила тебя сводить. Горе луковое.

И мы выходим на улицу, а на улице – майский вечер. Умопомрачительно пахнет тополями, мокрой землей, бензином, водой в фонтане и жареной картошкой из открытого окна кухни на первом этаже. А у теплотрассы сирень распустились – она там всегда цветет рано и пахнет отчаянно. Истерично почти пахнет. И птицы на все голоса поют.

Я делаю шаг, спотыкаюсь. Клара подхватывает меня под локоть, сжимает руку – «осторожнее, идиот, ну».

Смеюсь. Это единственный человеческий голос во дворе. Птицы испуганно затихают, в квартире у соседей что-то падает из рук хозяйки, и окно с жареной картошкой сердито захлопывается. Сестра снова стискивает мой локоть – «помолчи».

Мы идём смотреть танцы. И эта не-тишина вокруг так прекрасна, что хочется в нее одеться, накрыться с головой, ввести себе внутрисердечно и не отпускать никогда.

Я счастлив. Счастлив, несмотря ни на что. Я себя чувствую почти что прощенным. Почти что не виноватым, что тринадцать (четырнадцать) лет назад нажал не на ту кнопку. Не смог прочитать записку с инструкцией. Не смог найти потом то странное устройство. В конце концов, я и так сполна наказан за безалаберность: мне не увидеть тополя, сирень, фонтан, картошку, картины немых художников. И танцы-беседы тоже. И ту проклятую записку прочитать я все равно бы не смог. Я от рождения слеп.

Но мы идем смотреть танцы. Клара мне все объяснит: она потрясающий рассказчик и так быстро печатает. Цок-цок-цок по экрану, цок-цок-цок. И я буду смотреть, как умею. Вслух.

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *