Dеаdские сказки

Клик-клак

…А небеса рычат грозой, как лев за дверью, сильный, злой.
А дверь скрипит сильней вдвойне, чем лупит палка по спине.
И болью скована спина, как грудь кинжалом пронзена.
И кровью сердце истекло и ты не жив… не жив давно…
Уильям Хенли

Месяц назад я обнаружила себя на дне. На дне рождения. На своём пятом дне рождения без гостей, подарков, интима и чудес. Это была такая точка во времени и пространстве, где надо решить: или ты каким-то образом пытаешься выплыть, или роешь себе выход на другую сторону, или уже, в конце концов, обрастаешь чешуёй, чтобы безнравственно резвиться с разнузданными мальками.

Но поскольку плавать я не умею, а костюм развратной рыбёшки смотрится на мне как наряд с чужого порочного плеча, то решила выкопать себе тоннель, надеясь увидеть в конце если не свет мощного прожектора, то хотя бы отблеск маленького светлячка. Однако с тоннелем тоже не заладилось. Вместо него получилась двухметровая яма.
«О! – прикинула я. – Тоже вариант».

13:00
Я задумала сделать это в вишнёвом саду. Если уж и сводить счёты с жизнью, то без пафоса и театральщины не обойтись. А что может быть более театральным, чем вишнёвый сад…

И потом, судмедэкспертам стопроцентно будет приятнее на свежем воздухе.

13:15
Погуглила, что пишут в предсмертных посланиях, но варианты не впечатлили…

Что вообще можно нацарапать в такой ситуации «Спасибо за внимание» «Осторожно, не запачкайте сандалики»

Короче говоря, записку решила не оставлять.

13:30
Разместилась прямо на земле, под раскидистой шоколадницей. Высыпала таблетки перед собой. Руки машинально придали отраве форму сердца. Дашка всюду рисовала сердечки, а Лёня – домики… Думала, расплачусь, но только удивилась: рановато жизнь начала проноситься перед глазами.

13:45
Поднялся ветер, растревожил сонную духоту, всколыхнул запахи цветов и зелени. Воздух сделался таким вкусным, словно его приправили соусом песто.

После аварии я никак не могла понять, как мне дышать, и главное, зачем. А когда научилась заново, обнаружила огромную саднящую дыру в сердце, через которую высыпались осколки меня. Как бы я хотела её приглушить, ослабить, подвернуть и залепить пластырем… Не избавиться, нет. Если бы исчезла она, то и от меня бы ничего не осталось.

13:55
Заметила, как жук-щелкун пытается вернуть контроль над своим существованием. Примеряется, прищёлкивается, старается перевернуться, отвоевать у обстоятельств право на нормальное положение дел: конечностями вниз.

Клик-клак.

Как детская заколка.

Переломилось, хрупнуло… Мимо.

Клик-клак.

Затейливый прыжковый механизм подбрасывает тельце вверх. Жук переворачивается в воздухе и…
И так мне стало стыдно.

Какая-то козявка готова сломать позвоночник, чтобы просто перевернуться на другой бок. А я…

Допустим, наемся таблеток, прибуду в ту самую канцелярию, а мне скажут: «Быть тебе щёлкающей букашкой в следующей жизни, раз ты проебала такой прекрасный образчик».

Но букашкой мне нельзя. Как же я там найду своих Как же они меня узнают… Никак нельзя.

14:00
Иду на автобус, прикрывая душевную рану букетом рудбекий.

* * *
Китайские палочки

В первый раз она явилась, когда мне было лет двенадцать.

Я лежала в больнице со сломанной ногой и, как водится у нормальных подростков, ненавидела весь мир. Прошла уже неделя с момента моего фееричного падения при всём честном народе, а я до сих пор жалела, что линолеум первого этажа не дал мне провалиться сквозь землю.

– Попробуй ещё раз.
Я так увлеклась самоедством, что не заметила, как на край кровати присела женщина. На ней были джинсы и толстовка с капюшоном, из-за которого не представлялось возможным рассмотреть лицо. Однако голос был мягким и располагающим.

– Попробовать – переспросила я в недоумении.
– Ну, ты же хочешь сбежать отсюда – это прозвучало, скорее, как утверждение, а не вопрос. – Вот и прыгай.
– Мы на седьмом этаже. Я разобьюсь!
– Тело – да, но ты будешь уже далеко.
– Где
– Не здесь.

Мне отчего-то очень хотелось оказаться в этом «Нездесь», но папа обещал купить черешни после работы…

– А там есть черешня – решила уточнить я, стыдясь своих приземлённых желаний. Показалось, что незнакомка опешила от этого вопроса. По крайней мере, уверенности в её голосе поубавилось.
– Хм… Боюсь, что нет, – чуть помедлив, ответила она.

Спустя двадцать лет, зимой, отца не стало. Я сидела на оледеневшей скамейке и всматривалась в небо.

Солнце едва пробивалось сквозь наслоившуюся серость, будто с той стороны светили фонариком. Тем самым, папиным, с огромными пузатыми батарейками и лампочкой за треснувшим стеклом.

– Надумала
Я даже не удивилась. Длинное чёрное пальто, неизменный капюшон…
– Что-то вы зачастили, – попыталась пошутить.
– Можно серьёзнее – откликнулась собеседница. – Решайся. Тебя тут больше ничто не держит. Яд, инсульт, несчастный случай или, может быть, что-то эксклюзивное… Кстати, черешня больше не проблема.

Заметив поодаль грузного старика, моя знакомая медленно встала, потёрла хрустнувшее колено и направилась в его сторону.

Остановившись позади пенсионера, она закатала рукава и стала совершать какие-то пассы длинными мумифицированными пальцами. Это выглядело, как попытка подцепить рисовую лапшу китайскими палочками. Когда «трапеза» подошла к концу, дед уже не дышал.

– Слушай, а нельзя со мной такое проделать – поинтересовалась я, когда новоиспечённая приятельница вернулась. – Ничего не могу придумать! Всё не то…
– Нельзя! – в голосе появилось раздражение. – До восьмидесяти восьми лет клиент самостоятельно выбирает фасон прерывания реальности. Если что, у нас есть каталоги…

Я бы хотела перестать быть ранним летом, пока солнце ещё нежное, пока его лисье бешенство не прогрессирует.

Я бы хотела перестать быть в глубоком кресле движущегося вагона.

Я бы прижалась щекой к пыльному стеклу и закрыла глаза, ощущая на лице случайные тени того, что остаётся быть дальше.

Я бы…

– Поздно, – донёсся шёпот, и над головой защёлкали китайские палочки.

* * *
Донашивая изношенное

Я действительно очень старалась. Казалось, мои усилия могли бы заставить вселенную сложиться гармошкой, но были тщетны относительно хрупкой оболочки, внутри которой я застряла. Не помню, когда и почему перестала пытаться. Видимо, в какой-то момент почувствовала разницу между «сдаться» и «признать поражение».

Большую часть времени компанию мне составляет Гном. В миру Гнома зовут Люся. Она — квалифицированная медсестра и обладательница чертовски забавного голоса. С таким тембром, как у неё, обычно озвучивают мультяшных уродцев вроде говорящего пня или сумасшедшей лягушки.

«Здрстй, Светчк, хрошг дня», − каждое утро она отсыпает мне положенную порцию скомканных звуков, предваряющих суету и хлопотания, о которых могу лишь догадываться.

Иногда наведывается Ромашкина и знакомит с местными новостями. Я её тихо ненавижу, равно как и себя. Всегда хотела прочитать Голсуорси, но откладывала на потом. Теперь вместо жизнеописания Форсайтов слушаю, как Родион Засосевич, член танцевального коллектива «Айседора», собирает аншлаги в домах престарелых.

Периодически меня навещает Артём. Что-то рассказывает, стараясь говорить неторопливо и чеканя каждое слово, будто общается с умственно отсталым ребёнком, а мне хочется взвыть: «Я не идиот, я всего лишь в коме!»

И, конечно, мамочка. Она всё больше молчит. Мне понятна её отрешённость. «Остаётся только ждать», − разводят руками врачи.

Вот мы и ждём, но, к сожалению, разного…

Источник