Истории из жизни реальных людей
Вчера мужчины похоронили свою женщину.
Оля её звали. А мужчин Мужчин очень даже просто звали: старшего Серёжа, и он был Олиным мужем, а младшего Витька. И был он Олиным с Серёжей сыном. Был. Это раньше. А теперь остался только Серёжиным, который, кажется, всё никак не мог поверить, что человек может так вот быстро сгореть и угаснуть.
Ещё в конце лета все втроём ездили на речку за город. И купались там, и смеялись, и ели все вместе то, что Оля дома приготовила и в корзинке сюда привезла… Ели и опять смеялись, когда вдруг смотрели друг на друга. А Почему, спрашиваете, смеялись Да просто так, нипочему.
Потому что любили друг друга да так сильно, что даже не замечали, что любят. Были просто всё время вместе и вместе. Сколько Витька помнил, ни разу они не расставались. Все шесть лет его счастливой жизни. А мама с папой так ещё раньше! Они же до Витьки ещё познакомились. И целый год ждали, когда он родится.
Вот и родился Витька, идя навстречу желанию ближайших своих родственников, как и полагается: три семьсот, пятьдесят один сантиметр и – лысый. Но, разумеется, самый красивый из всех в мире лысых, что жили до этого и живут сейчас на земле.
Когда Оля с Витькой возвращались домой из роддома, откуда их Серёжа забирал и всю дорогу, пока на такси ехали, улыбался и просил Олю, чтобы она ему Витьку хоть чуть-чуть показала. И спрашивал у неё, не может ли быть ошибки при выдаче ребёнка, своего ли сына Оля получила. А она всё улыбалась тоже и улыбалась и говорила, что Витеньку она бы и с завязанными глазами ни с кем не спутала… Так вот, когда Витька с мамой вернулись… тогда он, правда, не знал, что это его мама. Ну, то есть, знал, конечно, но не знал, каким словом её назвать, потому что и слов-то ещё совсем не знал, но чувствовал их, слова эти, внутри себя. И маму тоже чувствовал. А когда его на стол в комнате положили и развернули, тут Витька впервые и папу своего увидел. И сразу понял, что это – папа. Самый главный человек в его жизни… Ну, на втором месте по главности, конечно. Потому что с мамой же они раньше познакомились. И папа Витьке сразу понравился, потому что он смотрел на сына Витькиными глазами. Своих глаз Витька, правда, ни разу ещё не видел, но точно знал, что они у него такие же точно, какими сейчас папа на него смотрел. И обрадовался тогда Витька сильно-пресильно, потому что в этот самый момент, когда папины глаза на него смотрели, мама тоже на Витьку смотреть стала.
И он понял тогда (точно, говорю вам, — п о н я л!), что когда твои папа и мама прижимаются щеками друг к другу и на тебя смотрят,
— это и есть с ч а с т ь е самое огромное, каким только может наградить Господь человека. И хотел Витька обо всём об этом им сейчас сказать, но от волнения, скорее всего, все слова из головы у него вылетели, даже не успев ещё туда влететь, и он просто стал им улыбаться той самой «лысой», беззубой улыбкой, краше которой нет в том дивном мире, что подарил людям Бог.
Так вот и жили Оля, Серёжа и Витька, улыбаясь, до последнего августа…
В сентябре маму увезли в больницу, откуда больше она не вернулась…
В начале декабря Серёжа с Витькой её и похоронили…
Когда вернулись домой, то вместе пришли на кухню и у окна сели. Сели и сидят. И смотрят куда-то, каждый в своё. Но точно – маму Олю оба видят.
А декабрь заоконный, серый и непрозрачный какой-то, словно затаился. Чтобы не мешать горевать мужчинам. Снега нет. И ветра нет. И ничего нет. Так вот теперь у них в жизни: пусто, серо и… А что дальше, за этим самым «и» сказать, никто не знает.
Но папа заговорил, потому что мы же люди, и со словами нам жить легче, чем молча:
— Ты, Витёк, кушать, наверное, хочешь… Сейчас я что-нибудь приготовлю… Передохну только немножко. Что-то устал я сегодня.
Тут Витька опять понял всё про папу своего, а потому сказал:
— Ну и отдыхай. Я сам сейчас всё сделаю…
Сполз с табуретки и завозился у плиты-холодильника. А Серёжа и не заметил, как долго та возня продолжалась. Очнулся только после того, как сын за плечо его потряс и видно уже не в первый раз позвал:
— … ну, папааа! Иди руки мой и садись обедать.
Прямо как Оля сказал, у них ведь голоса с матерью похожи. И интонации одни и те же. Только она так вот протягивала «Серёёёжа»…
Когда папа вернулся из ванной, то, наконец, стол увидел. Две тарелки, возле каждой – нож и вилка. В центре стола – сковорода, в которой ещё вздувала пузыри глазунья, из которой вытарчивали куски докторской, кажется, колбасы, крупно порезанной. Рядом – банка с маринованными огурцами и хлеб нарезанный, который, как и заведено мамой было, лежал в плетёной хлебнице, куда подстелена была чистая салфетка.
Тут вот Серёжа и заплакал. Из-за салфетки этой самой.
А Витька руки на груди скрестил, как мама совсем, голову чуть набок склонил и на отца посмотрел. Потом обернулся к холодильнику, вынул оттуда оставшуюся с поминок початую бутылку водки, из шкафчика стеклянного лафитничек достал и на стол рядом с отцовым местом поставил:
— Ты, папа, попей водки… А я – не буду, никогда не буду: мама же не пила и говорила, что пить – это плохо. Но тебе сейчас так плохо, что от водки хуже уже не будет. Я знаю. Потому что я теперь вместо мамы в нашей семье…
Автор: