Блокада

Наташа, 4 года. Ленинград (Наталья Павловна Абрамянц).

Мы жили в Ленинграде на Кировском проспекте в знаменитом и очень красивом доме архитектора Бенуа. Мама приехала в Ленинград из Луги, там оставались жить её мама и бабушка. Мама поступила на химическо-фармацевтический факультет первого меда.
Была уже замужем, родилась моя сестра Людмила (все звали её Милушка), когда мама на лестнице в институте встретила моего отца доктора Абрамянца. Ну и потеряла голову. Он красивый был, высокий. Мама его по имени-отчеству называла. А ещё – доктор Абрамянц.

Отец был не от мира сего. Бессеребреник, только о работе думал. Сидит как-то в комнате, пишет что-то. Слышит – стук со стороны чёрной лестницы. Пошёл открывать. А там стоит мужчина и просит отца:
— Нет ли у вас какой-нибудь одежды, поизносился весь
Отец идёт в комнату, достаёт из шкафа свой единственный костюм и отдаёт незнакомцу. Закрывает дверь и идёт опять с бумагами работать. Мама приходит:
– Где костюм
Отец:
– Я его отдал.
— Кому
— Тому, кому нужнее.

С детства меня спрашивали:
— Ната, кем ты хочешь быть
— Врачом, конечно, — безапелляционно заявляла я.
Подружки во дворе мечтали быть балеринами, актрисами. А я – врачом, и всё. У меня и мысли не было, что я стану кем-то ещё.

Война летом началась. Все дети, школы, детские сады за городом были, в лагерях. Так спешно везли их обратно, в автобусах, грузовиках. Женщины бегали среди этих грузовиков, искали своих. Паника была, неразбериха.
Бабушка с прабабушкой к нам в Ленинград из Луги приехали. Мол, такое время, надо вместе держаться. Поселились у нас в комнате. Спали на полу, на матрасе. Место мало, тесно, но все свои, никто не обижался.

Мне четыре года было, когда война началась. Сестра постарше, но тоже маленькая ещё. 8 сентября мы с мамой и её подругой тётей Наташей собирались в Петровский сад (так назывался парк недалеко от нашего дома). Мы там всегда гуляли, даже когда война началась. И тут по радио объявляют о начале блокады. Мама с тётей Наташей сели тогда на диван и заплакали. И мы с Людой заревели за компанию. Никто не знал, чем всё это кончится. Если бы знали – ещё громче ревели бы.
Ещё 29 июня дедушка хотел увезти семью из Ленинграда. Вещи уже паковали. А отец с первого дня войны в полевом госпитале, неподалёку. Знаменитый хирург, про него много книг написали. Приезжал один раз домой, когда его отпустили на выходной, и сказал, что ещё отпустят. Так мама упёрлась:
— Не оставлю мужа! Никуда от него не поеду.
Так и остались.
Дедушка работал на железной дороге, бабушка – бухгалтером. Дед пропал в самом начале блокады. Он на Витебском вокзале работал, встал с утра, оделся, позавтракал, пошёл на службу. И не вернулся. Пропал. До вокзала не дошёл, и домой тоже не дошёл. Тогда многие так пропадали. Может осколком задело, может стена рухнула прямо на голову.

У нас в доме была очень красивая лестница. Настоящая, дореволюционная, с чугунными решётками-перилами, украшенными коваными розами и листьями. Я маленькая, любила по ступенькам прыгать. Разгонюсь и лечу. Всё считала, сколько ступенек перепрыгну. В четыре года уже двух прыжков хватало, чтоб пролёт перемахнуть. А зимой обессилела совсем. Шла по лестнице мелкими шажочками, как старушка. По два шага на ступеньку. Смотрела на розы и чуть не плакала, когда вспоминала, как когда-то мне хватало двух прыжков.
Зимой голод был. Еды никакой. Дед пропал. Хлеб по карточкам. Холодно, свет пропадает, канализация не работает. Мы с мамой, бабушка и прабабушка сядем все вместе, навалим одежды и одеял на себя, так и греем друг друга. Мама рассказывает что-нибудь. Почти хорошо, если бы только кушать не хотелось, да за окном не грохотали артиллерийские разрывы.
Квартира потихоньку пустела. Кто-то уезжал, кто-то пропадал, как дед. Кто-то умирал. Дядя Петя, сосед, умер от голода, несколько дней лежал в комнате, пока нашли. С другой стороны евреи жили, осталась из всей семьи только Фая Сергеевна, пианистка. Комнату закрыла и к сестре ушла в другой дом. Больше я её не видела.
Мама в этой квартире с 1934-го года жила, когда заселялась – полная квартира была народа. В каждой комнате по трое, а то и по пятеро. Только в самой дальней – одинокая старушка. С этой старушкой некрасивая история вышла. Была она из каких-то бывших. Дом-то богатый, красивый. Уж чем эта старушка не угодила – не знаю. Но как-то пришли и забрали её. А комнату заперли со всеми вещами. Так соседи ходили, на двери поглядывали, всё думали, как бы эту комнату к рукам прибрать. Не успели. Война началась, вся квартира опустела. Хоть во всех комнатах ходи, если привидений не боишься.

Ещё канализация не работала. Все в вёдра ходили. Поначалу, пока силы были, вёдра по лестнице во двор выносили. Расплескают, конечно, по дороге, это всё замёрзнет. Того и гляди, чтоб не поскользнуться. А потом уже силы кончились, так прямо в окна выплёскивали. В окно выглянешь – все карнизы в жёлто-коричневых сосульках.

Милушку той зимой чуть не съели. Мать как-то выпустила её погулять на свежем воздухе. Там тогда фонтан был, качели какие-то. Милушка на качелях сидит, на снег смотрит. И подходит к ней женщина.
— Девочка, ты конфеты любишь
— Люблю, — кивает сестра.
— Ты здесь живёшь
— Да, вон там наша квартира, в пятом парадном.
— А я совсем рядом, вон в этом доме.
И машет куда-то неопределённо.
— Пошли, я тебя конфетами угощу.
Какие конфеты, Милушка со вчерашнего дня не ела. Как завороженная с качелей встала, уже к женщине руку протянула. Да про маму вспомнила.
— Я только у мамы отпрошусь.
— Не надо отпрашиваться, — машет рукой женщина. – Мы за две минуты – туда и сразу обратно. Конфеты вкусные, даже шоколадные есть. Мама и не узнает.
И тянется к сестре, уже за пальто её взяла. Милушка что-то в её лице разглядела, испугалась, рванулась и в парадное убежала из последних сил. Женщина кричала ей вслед, но догонять не стала.
Милушка в квартиру поднялась, маме всё рассказала. Так мама её потом до весны из комнаты не выпускала. Делает что-нибудь, спохватится, схватит Милушку за руку и плачет.

Из книги «Война девочки Саши».

Доктор Лобанов

Другие работы автора:

Источник