Один день лета

Иногда мне кажется, что у всех был в детстве такой эпизод, который повлиял или сформировал всю дальнейшую жизнь. Быть может, в тот самый момент мы даже этого не осознавали, не понимали, не придавали значения. В череде бесконечных детских приключений и вороха беззаботных дней он проскочил незаметно, мимолетно. Но только спустя годы, оборачиваясь на свою жизнь и перебирая жемчужины воспоминаний, мы невзначай находим его.

Когда я думаю об этом, мне почему-то всегда вспоминается один день далекого лета. Лета, когда мне было тринадцать. Лета настоящих друзей. Лета приключений, стрельбы из самодельного лука, карты пиратских сокровищ и заброшенного аэродрома.

Каждый год на большие школьные каникулы меня отправляли к бабушке – в далекий поселок, затерянный в поволжских степях где-то на границе с Казахстаном. Бабушка жила в квартире, в пятиэтажке, одной из четырех на весь городок. И все четыре стояли рядом, квадратом. Создаваемый этими пятиэтажками двор целиком и полностью принадлежал детворе. Это был бесконечный и бескрайний полигон для пряток, казаков-разбойников, догонялок, гонок на велосипедах.

А за домом был пустырь с высохшим камышом. Наверное весной, в половодье, тут стояла вода. Но я не знал этого пустыря другим, я об этом даже не задумывался. Для меня он навечно останется густым знойным полем высохшего, высоченного, выше наших мальчишеских голов, камыша. Именно там у нас и была секретная база: тщательно утрамбованная поляна, к которой вели две тайные тропки.

Нас было пятеро. Мальчик-тихоня Саша. У него была дома была уникальная коллекция моделек автомобилей, неизменно приводящая нас в восторг. Но выносить на улицу ни одну машинку было нельзя, играть допускалось только у него в гостях. Саша был самым аккуратным из нас, за что он и был назначен хранителем секретной карты, по которой можно было найти и нашу базу на камышовом пустыре, и наши тайники с припрятанными нехитрыми, но драгоценными сокровищами.

Второй мальчик, Вовка, был самым бесшабашным, шкодливым и озорным. И безусловно самым храбрым. Он был нашим разведчиком.

Ближе всех из компании мне были Миша и Ксюша, брат с сестрой, погодки. Миша был самым старшим в компании и негласным капитаном, его слушался даже хулиганистый Вовка. А Ксюшка могла дать фору любому мальчишке: и бегала, и прыгала и стреляла из лука она ничуть не хуже нас. Настоящая пацанка. Только в лицо такого ей говорить не стоило, могла и в глаз зарядить. Не помню почему, но прозвище «пацанка» нам казалось обидным.

Ну и я, летний гость. И по совместительству автор и выдумщик почти всех наших игр и приключений. Я не знал, чем ребята занимаются, когда меня нет, я об этом не думал. Может, они просто замирали, исчезали, как и то камышовое поле, и появлялись снова лишь тогда, когда я вновь приезжал к бабушке на лето

В тот день, о котором я хочу рассказать, мы с самого утра остались вдвоем с Вовкой. Саша заболел и его на улицу не отпустили, а Мишка с Ксюхой уехали куда-то с родителями на весь день. Мы лежали вдвоем на подушке из камышей в своей секретной базе, отчаянно скучая, и вдруг мне в голову пришла мысль.

– Вовка, а ты как-то рассказывал о заброшенном аэродроме… – начал было я. Но продолжать уже было не надо, Вовка загорелся идеей моментально.
– Точно! Погнали, я знаю дорогу! Надо только воды с собой взять. У тебя есть бутылка Наберем из колонки по дороге.

Мы споро собрались – много ли надо двум пацанам, чтобы отправиться в приключение Распихали по карманам шорт яблоки и сливы, я стащил втихаря с кухни у бабушки пустую бутылку из-под молока. Спрашивать, конечно же, было нельзя, иначе бы бабушка спросила зачем и куда мы собрались, что могло погубить наш план на корню.

Мы бодро топали по дороге из мягкого, плавящегося под жарким степным солнцем асфальта. Весело болтали, радуясь своей задумке, и беспечно грызли свой походный запас, запивая его водой. Я все пытал Вовку, спрашивая его, что там интересного, но он партизанил, упрямо отвечая: «Сам все увидишь, когда дойдем». Но я сильно и не настаивал, чтобы он рассказал. В конце-концов, сам факт того, что мы побываем на заброшенном аэродроме, уже возбуждал мальчишеский интерес, что бы мы там ни нашли. К тому же я заподозрил, что Вовка и сам там никогда не был, а об аэродроме ему, наверное, рассказал кто-то из старших ребят.

Идти оказалось очень далеко. Мы съели по дороге весь наш запас яблок и слив, и уже дважды набирали воду в бутылку в попадавшихся по дороге колонках. Но назад мы, конечно же, не пошли. Ни мне, ни Вовке не могла даже в голову прийти такая мысль – сдаться и повернуть обратно – а уж озвучить ее, чтобы друг подумал, что ты трус и готов вернуться, не достигнув цели, и подавно.

Но признать то, что мы оба изрядно устали, было не зазорно. Последние дома поселка давно остались позади, мы дошли до развилки: в сторону от шоссе уходила прямая стрела однополосной дороги. Вовка сказал, что по ней до аэродрома два километра. Мы решили устроить привал перед финишным рывком.

Этот момент я помню особо, несмотря на то, что именно обратный путь, а не прогулка туда, вышел для меня таким сложным. Как на старой фотокарточке я вижу замершее мгновение: палящее солнце, словно застрявшее в зените на несколько часов, худющие загорелые ноги Вовки, сидящего прямо в пыли на обочине, и дорога. Уходящая вдаль по ровной, без единого холмика, степи асфальтовая дорога, над которой маревом танцует раскаленный воздух. И запах – пьянящий, густой, пряный. Запах разогретой степи и разнотравья. Нигде в мире не пахнет так, как в степи летом.

Немного отдохнув, мы двинулись дальше. Вскоре вдоль дороги по обеим сторонам появились тополи, высаженных для защиты от пыли. А еще чуть дальше начался плотный кустарник. Река, на которой выше по течению стоял поселок, в этом месте делала излучину, создавая естественный закуток – поле, ограниченное с трех сторон густым ивняком, росшим вдоль берегов. Именно на этом поле и был когда-то учебный аэродром.

Асфальтовая дорога закончилась внезапно, превратившись в мелкую грунтовку, ныряющую под низко склонившийся ивовый кустарник. И шагов через пятьдесят дорога вывела нас на поле аэродрома: мы дошли. И сразу же увидели свою награду – чуть в стороне, носом к нам, стоял забытый, закопавшийся передним шасси в землю самолет.

Хищный нос, два винта по бокам под широченными крыльями. Подойдя ближе, мы увидели выцветшую надпись по борту: “АН-26”. Сказать, что мы были в восторге от находки, значит не сказать ничего. Бросив друг на друга ошалевшие взгляды, мы метнулись наперегонки к боковому входному люку с другой стороны борта.

Сложно сказать, сколько времени мы провели, играя в летчиков и истребляя фашистов, не обращая никакого внимания на вырванные с корнем приборные панели, на мусор по углам салона. Кого и когда это в детстве волновало Только когда солнце наконец ушло из зенита и, словно сорвавшись с небесного крючка, быстро покатилось к горизонту, мы с Вовкой с сожалением поняли, что пора возвращаться. Тогда мы сделали еще два круга над вражескими укреплениями и повели самолет на посадку.

Беда случилась, когда мы стали вылезать из самолета. Чуть в стороне от люка на траве лежало несколько досок, вероятно когда-то бывших самодельными мостками, чтобы забираться в салон. Вовка почему-то решил, что десантируясь из самолета, надо непременно приземлиться именно на них. Остановить его я не успел.

Одна доска под его весом с треском проломилась, и Вовка вывернул правую ногу. Второй ногой он, стараясь сохранить равновесие, сделал неуклюжий скрестный шаг в сторону и со всего маха наступил на торчавший из доски гвоздь. Вовка вскрикнул и завалился на бок в траву. Обломок доски, как чудовищная лыжа, приколотая к стопе, взметнулся вслед за ним. На лбу тут же вышла испарина, из глаз непроизвольно брызнули слезы, Вовка зашипел, закусил губу, но не разревелся.

Я рванул к нему и первым делом помог вытащить гвоздь из ноги, точнее сказать – снять ногу с гвоздя. Остатками воды из бутылки мы промыли рану и залепили ее листком полыни, за неимением подорожника. Затем я сбегал до речки, заново набрал бутылку и вылил ее на вторую ногу, чтобы как-то остудить вывих. Толку от этого было немного: вода в реке была теплой, как в домашней ванне.

И только потом, после оказания этой нехитрой первой помощи, я задумался, что нам делать дальше. На километры вокруг не было ни души. Помощи просить или ждать было не у кого. Вовка отважно попытался сделать несколько шагов, но быстро стало понятно, что идти он не может. Вариант оставить его одного, чтобы сбегать до поселка, тоже не рассматривался. Оставалось только одно.

Я закинул Вовку к себе на плечи и отправился в обратный путь. Он был выше меня, но такой худющий, что весили мы, наверное, одинаково. Первые шагов двести я топал очень бодро, я даже подумал, что мы спокойно и без проблем доберемся до поселка. Но после первого же привала Вовка резко потяжелел, как будто успел набрать кирпичей за шиворот, пока мы сидели. К тому же, он уже не мог обхватить меня ногами за пояс. Пытаясь найти для них удобное положение, чтобы было не больно, он просто свесил их и держался за меня только руками. Каждый раз, когда он то одной, то второй ступней задевал меня по бедру, над ухом у меня раздавалось болезненное шипение.

Расстояние между привалами сокращалось. С каждым разом я проходил все меньше и меньше. Поначалу мы еще пытались шутить, но быстро перестали. Я шагал, натужно сопя, Вовка болтался за спиной и периодически шипел. Наверное, ему было больно. Наверное, каждый мой тяжелый шаг по раскаленному асфальту отдавался ему вспышкой боли в раненых ногах. Но признаться честно, мне уже было все равно. Я просто шагал, как мог, и сопел, шагал и сопел.

Я прошел, наверное, километров десять. Но вокруг ничего не менялось: все тот же асфальт под ногами, все та же идеально прямая дорога с маревом впереди, огненный шар солнца над головой и бесконечная степь вокруг. А вдоль дороги все так же стояли тополя – это означало, что до развилки с шоссе, я не прошел даже половину пути. А Вовка вроде говорил, что там только два километра. Мне казалось, что я оказался в одном из кошмаров, который снился мне иногда, в том, где я пытаюсь убежать от чего-то очень страшного, но, как бы ни старался, не могу двинуться с места. Но я упрямо переставлял ноги.

Я уже не поднимал головы, сгорбившись и упершись взглядом под ноги. Поэтому первым шоссе заметил Вовка. Найденному самолету на аэродроме мы не радовались так, как этой дороге, проявившейся сквозь дрожащий воздух впереди. До развилки было еще далеко, но мы хотя бы уже видели цель. Еще два-три привала, и финальный рывок. Мы дошли.

Сидя в пыли у обочины, мы с безысходностью смотрели на пустое шоссе: машин не было. Вовка полулежал на спине, задрав ноги повыше, а я с ужасом думал о том, что надо идти дальше, до поселка. И когда мы уже совсем отчаялись, а я, собравшись с духом, встал и сказал Вовке, чтобы он снова забирался на спину, мы увидели приближающуюся машину.

Нас подобрали, Вовку отвезли в больницу, откуда позвонили его родителям, а меня домой. Я думал, что мне крепко влетит от бабушки, но когда я ей все рассказал, она почему-то не ругалась.

Потом были и встреча Вовки из больницы, и пересказ ребятам наших приключений на все лады, со смехом и шутками. Мы даже хотели повторить поход, только уже всей компанией, но Вовка еще не мог так далеко ходить, а у меня закончились каникулы, и я уехал домой. На следующий же год этот план как-то забылся, были новые игры, новые приключения, так мы на заброшенный аэродром больше и не ходили.

С того дня прошла четверть века. В моей жизни было множество и хорошего, и плохого. Было много разных решений, и простых, и сложных. Но я отчетливо помню тот день: бесконечная дорога и танцующий воздух над ней, ослепительное зависшее солнце и Вовкины голые коленки, густой, ароматный, медовый запах горячей степи. Забавно устроена наша память. Если однажды мой сын попросит рассказать о каком-нибудь важном для меня моменте, я перескажу ему эту историю. Историю одного дня того далекого лета, когда мне было тринадцать.

Источник