Шарика — серого болонистого милягу, мой домовладелец в Лоо дядя Паша, подобрал зимой на вокзале, где оголодавший пёс подвизался в поисках пропитания. Он не обладал особой статью, потому, мыкаясь по улицам, обучился полезному трюку, ставшему его «фишкой».
Стоило кому-то произнести волшебное слово «проси», собакевич тут же вставал на задние лапы и крутился юлой, каким-то чудом умудряясь не терять «контакт с клиентом» — не отрывать умильного взгляда и одновременно покачивать сложенными у груди лапами.
Голодные времена оставили на психике пса неизгладимый след — услышав сакраментальное слово, Шарик, даже будучи сытым по горло, всё равно подпрыгивал как ужаленный и начинал бешено вертеться, выклянчивая еду.
Настало лето, посёлок заполонили шумные и нежадные отдыхающие и собакевич словно сошёл с ума. Он просил, просил и просил — нередко, возвращаясь с пляжа, люди покупали курицу-гриль, шашлык или ветчину именно ему, Шарику.
Однажды ко мне подошёл дядя Паша — двухметровый седовласый хохмач с лукавыми голубыми глазами, и, хитро косясь на дверь, таинственно шепнул:
— Слышь, Юлёк! Пойдём-ка, покажу чего.
Донельзя заинтригованная довольной озорной физиономией пожилого мужчины, я двинулась следом.
Мы вышли на улицу. Стоит упомянуть: свой дом дядя Паша обустроил так, что дверь на хозяйскую половину выходила на спускающийся к морю тротуар. А по периметру строения располагались номера, открывающиеся во внутренний дворик со столом, виноградной беседкой, телевизором и уличным краном, расположенным у калитки.
Шарик лежал на тротуаре у порога и стерёг очередное, не поместившееся в утробу, подношение. Раздутое пузо делало его похожим на беременную самочку. Рядом, в пыли, лежала почти нетронутая курица.
— Зажрался… — с восторженным умилением произнёс дядя Паша, складывая на груди крупные ладони. — Нет, ты посмотри на него!.. Брюхо аж лоснится, но этим… Этим — всё равно не даст ни кусочка!
Под «этими» имелись в виду сидящие чуть в стороне соседские коты, не отрывающие жадных взглядов от пыльной курицы. Словно отреагировав на высказывание дяди Паши, троица зашевелилась и «незаметно» придвинулась чуть ближе. Шарик, на изменение дислокации противника отреагировал ленивым брёхом и незадачливые воришки на всякий случай вернулись на прежние места.
— Так это ещё не всё! Погодь!
Дядя Паша нырнул в дом, но через минуту вернулся, неся в вытянутой руке пластинку хорошей ветчины.
— Шарик, проси!
Пёс тяжко вздохнул — «эх, пути наши бренные!» — неохотно оторвал от земли раздобревшую задницу, исполнил ставший уже ритуальным танец, и получил заслуженную награду. Но есть её не стал. Только понюхал, подтолкнул ближе к курице и уселся так, чтобы полностью перекрыть котам доступ к мясу.
— Нет, ну ты посмотри на него!..
Но ближе к июлю, Шарик то ли поумнел, то ли к дяде Паше заселились жадноватые отдыхающие… Пёс опять стал хитроватым шустрым пронырой и постоянно носился по двору, стараясь попадаться на глаза всем и каждому.
Я снимала у дяди Паши комнату, где кроме меня жили обезьянка Соня, сине-жёлтый попугай Рома и игуана, с которой работала напарница.
Каждое утро, перед выходом на пляж, Пелагея вытаскивала во двор террариум с игуаной, мыла питомицу и отпустив «погулять», чистила её жилище.
Так Шарик и познакомился с неспешно прогуливающейся ящерицей. Легко догадаться, какие эмоции та у него вызвала: учитывая, что пёс совершенно помешался на еде, завидев по-барски вальяжную игуану, он сразу захотел её съесть.
Собакевича отогнали, но с тех пор Пелагее приходилось держаться настороже: ополоснув ящерицу, она вручала её мне и только тогда принималась за террариум.
Однажды я стояла на тротуаре возле калитки с пресмыкающимся на руках, а Пелагея плескалась у крана во дворе. Шарик выбежал откуда-то из-за угла — завидев вожделенную, но недосягаемую добычу, бросил умильный взгляд, заискивающе помахал хвостом и примостился у моих ног. Я спросила его:
— Что, Шарик, хочешь
Пёс согласно взвизгнул и задёргался всем телом, поднимая вокруг небольшое облачко пыли.
— А ты попроси — кто знает, может, и дам.
Радостно тявкнув, Шарик поднялся на задние лапы и закрутился волчком — с таким бешеным рвением, будто от этого танца зависела вся его жизнь. Притомившись, бухнулся на мохнатый раскормленный задик и выжидающе посмотрел на меня.
— Прости, Шарик… — я подпустила в голос как можно больше сожаления. — Я бы и рада… Но ты понимаешь — это же не моя игуана. Я не могу её тебе отдать. Но вот тут, за забором, у крана стоит Пелагея. Сходи, попроси. Уверена, она тебе не откажет.
Шарик смерил меня задумчивым взглядом, очень по-человечески вздохнул, поднялся и бодрой семенящей походкой пошёл во двор. Несколько секунд — и до меня донёсся нецензурный вопль возмущённой до глубины души Пелагеи:
— Шарик! С…скотина!
Пёс метнулся на улицу с поджатым хвостом, а следом злобной фурией вылетела разгневанная Пелагея, угрожая попрошайке мокрым террариумом.
Прогнав собаку, коллега остановилась рядом и возмущённо высказалась:
— Нет, ты представляешь! И правда! Подошёл — и просит! Просит! Совсем обнаглел!
Автор: