Мелодия ночи

Мегаполис корчится в зеленых судорогах скверов, извивается в последних конвульсиях пыльных колец автострады, выбрасывает вверх молящие о пощаде высотки. Бетонный монстр хватает воздух щупальцами дворов в последней попытке вернуть себе молодость, силу, покой.

Багрово-алыми закатами отрыгивает суету туманно-серого дня, наполненного шумом и запахом горящего асфальта. Истекает потом, дешевым дезодорантом и ядреными жирными телесами, что рвутся, мечутся в поисках выхода. По ногам, по головам, по мозолям, по крови и еще теплым, парящим внутренностям.

Горько-черным дымом крематория, в котором сгорают надежды, оставляя после себя смердящие останки, мегаполис выдыхает и снова погружается в копошение, в самолюбование, в самоудовлетворение.

На улице вечер уже давно перетёк в ночь. Луна глумливо ухмыляется своим ярко-оранжевым беззубым ртом, а звезды играют в догонялки с кометами. Деревья, потерявшие всю листву, стыдятся своей наготы и прячутся в тень. Тени на всех не хватает, и она, разорванная в клочья, рыдает в унисон с саксофоном на котором играет в дымину пьяный призрачный кот. Она плачет о том, что время постоянно течет мимо. Никогда не попадает в цель, как неопытный партнер, что жадно шарит по выпуклостям Вселенной в поисках той самой волшебной точки смысла. Холодными поцелуями клеймит, обжигает ненужные туманности, которым нет дела до истинной наполненности черных дыр. Кармическим бумерангом блуждает между зенитом и надиром.

Куда утекает время Может, в глубинный нутряной рык, что издает неудовлетворенная, обманутая в лучших ожиданиях космическая блудница – комета Или растекается тонкой пленкой сарказма по бесчисленным метеоритам Или сгорает в бессильной злобе сверхновых

Сидит невозмутимо-черный котище на стыке реальностей, умиротворенно вдыхает пары керосина и продолжает свое соло на саксе, от звуков которого в голове лопаются сосуды с вином и подсолнечным маслом. Льется мелодия, свивается тугим клубком, вяжется туманными петлями.

По пустынным улицам бродят люди в поисках любви. Они переворачивают камни, заглядывают в слепые, темные окна и с тоскливой безнадежностью спрашивают у таких же, как они, прохожих: «И у вас – нет» И это бесконечное повторение сливается в монотонный шум дождя, шедшего год назад, и оглушает подобно бейсбольной бите.

Охрипший до содрогания трубадур, укутанный в плащ из серебристой паутины, нервно шарит по карманам и тихо матерится, когда снова и снова не находит их. Он ненавидит липкость паутины, кривит разорванный в слепом крике рот, наполненные горечью потери, поднимает к небу глаза, налитые невыплаканными слезами и водкой, и отчаянно мерзнет. Мерзнет настолько болезненно, что звенящие звуки ледяных кристаллов, образовавшихся в его душе, разрывают ткань реальности и рождают горькое осознание безысходности. Он прошел тысячи улиц в поисках признания и призрения, а нашел лишь новые улицы. Улицы без лиц.

Нет лиц… Их втоптали в пыль босые пятки жарким зноем. Где эти пятки Убежали за солнцем.

Нет лиц. Их закрыли высокими однообразными заборами, которые перечеркнули морщинами цельность, врезались в горизонт и затмили солнце. Огромные серые кобели оглушают своей руганью на нарушителей их покоя. Или сами убивают покой гремящими цепями безысходности, своими пыльными тенями, хриплым рыком, что так похож на плач

Пусто. Ветер треплет натянутые нервы проводов, вызывая зубовный скрежет у бетонных столбов. Им тошно. Улицам тоже. Шанкры асфальта как укор, как напоминание о давнем блуде, о минувшем грехе. Ведь много их было: тех, кого любили, тех, кто любил… Кто врос в улицы своими семенами, и принял их пыльную данность за истину, кто забеременел безликостью на всю жизнь.

Пусто. Нервные, взъерошенные птицы с ненавистью красят лишайные островки асфальта в бело-зеленый. Они, как и трубадур, прикованы. И, как и он, брошены. Подыхать от безысходности, бесхозности. Бездушности. Без-душ…

Легкими тенями скользят воспоминания вместе с котами. Они всегда вместе. Царапают душу, рвут криками, режут образами. Больно. Одиноко. Пусто. Холодно. Мерзнет трубадур и звенят, переливаются ледяные нотки его одиночества, сплетаясь с мелодией саксофона.

Гулким тамтамом гремит, отбивает ровный ритм ботало на шее нахальной рыжей коровы на дальнем лугу. Врывается в мелодию, но не ломает, не сносит напором, а лишь придает равновесия. А корова вальсирует по скользкой траве, впитывает в себя мелодию саксофона и взрезает черный бархат неба острыми загнутыми рогами. Уверенно, сильно, нагло. Ведь это так просто – рвать. Резать, разъединять, выкидывать и забывать. Навсегда.

Только не получается навсегда. Прикипело, приросло, пусть и на расстоянии. Раскладываются узором обрывки впечатлений, яркие осколки эмоций, кусочки чувств, но не собирается цельность. Потому что световой спектр давно разложился на прах и могильных монстров, что поглощают лучи.

А наглая корова все танцует и мечтает о сырном румяном боке луны, что запуталась в проводах и уснула.

По лучу лунного света бредет, отмахиваясь хвостом от назойливых звезд и постоянно заваливаясь влево, задняя половинка лошади. Почему влево Потому что все подчиняется движению по кругу. Кругу, который хочет стать шахматной доской. Тогда все станет проще – черная клетка, белая клетка. Проще ли Клетка всегда останется клеткой, даже если она треугольник. Или полоса. Хочет ли кто-то быть полосой Пол-осой. Хочет ли Хочет Чего хочет Желание придумать непросто. Значит, снова – движение по черно-желтому циферблату, отсчитывая метки взлетов и падений, примеряя косматый плед реальности в жалкой попытке укрыться от нелюбви. Нервно отмеряя капли радости, жадно принимать в уплату улыбки. Нетерпеливо прятать крохи чужого счастья, что обронили по пути на другую сторону циферблата те, кому не страшно.

Задняя часть лошади подождет. Ей не будет одиноко, ведь они – вернутся. Они все возвращаются – мертвая линия не пропускает никого. Она сжимает пространство, перекрывая дыхание, выбивая скамеечку из-под ног, затягиваясь жестко, хлестко. И мелодия умирает вместе с ними, а потом гневно возрождается, чтобы ждать новых, тех, кому не страшно.

Мелодия, рожденная бездумно-пьяным котом, навечно вписанным в плоскость бесконечной гармонии – мертвая линия, что меняет цвет каждые полвздоха, рождаясь и умирая с каждым взмахом ресниц. Бессмысленно и закономерно…

Источник