Истории из жизни реальных людей
Проливной дождь застал нас в древнем городе Хой. Как это часто бывает в горах, он хлынул неожиданно, превращая наклонные улочки в реки. Мои спутники разбежались по недавно восстановленным зданиям, прячась под каменными сводами, а я успела добраться до микроавтобуса, который и привёз нас сюда. Водитель, пожилой чеченец, помог мне забраться на переднее сиденье, и тут же налил кружку душистого чая из термоса, хотя сам от него отказался.
— Держу Уразу, — пояснил он, и я понимающе кивнула.
Некоторое время мы сидели молча. Я наслаждалась теплом, которое было весьма кстати после промозглого холода высокогорья, водитель же смотрел, как на лобовое стекло падают вначале крупные капли, а затем градины размером с горошину. Немного отогревшись, я завела с мужчиной беседу. Мой новый знакомец оказался родом из маленького села неподалёку от Аргунского ущелья. После ничего не значащего обмена репликами он сам заговорил о последней войне, превратившей Грозный в руины, а окрестные сёла — в призраки.
— В этой долине, — проговорил он, широко поводя рукой вокруг, — раньше жило тысяч тридцать, может и больше. Теперь в Хое, — произносит он название города на русский манер, — и трёх семей не наберётся. Но это давно случилось, ещё в сороковых, когда депортация была.
Я киваю, поощряя его рассказывать дальше. Мужчина словоохотлив и дважды просить его не нужно.
— У меня шестеро детей: три сына, три дочери. Дочери все уже замужем, из сыновей последний остался не пристроенным. Когда началась вся эта история, я сразу забрал детей и уехал в Ингушетию. В последний вагон успел, можно сказать. Шестеро у меня — как я их без отца оставлю А мать не захотела ехать. Старая, мол, уже, чего ей бояться А потом началось. На крышах сидели снайперы, бывало, напьются вечером, и начинают палить по улицам. А кто там в это время идёт — молодой ли, старый — пуле всё равно. По улицам танки шли, пока они ещё были, эти улицы. Потом начали рейды проводить: зайдёт отряд в дом и даёт автоматную очередь. Если подвал есть, туда гранату кидали. А в подвале кто сидел — женщины, дети, старики. И с самолётов бомбы бросали, конечно, куда попал — туда и ладно. Очередная бомба прямо в наш дом и угодила. Фундамент уцелел, да стены по колено, а дальше одни обломки. Я приехал почти сразу же. Вместе с матерью её сестра была, тоже не уцелела. А до кладбищ не добраться, я в город-то с трудом пробился. Вот и закопал их прямо там, во дворе.
Водитель отводит взгляд, но я вижу, как покраснели его глаза. Голос подводит его, и всё же он продолжает.
— Две недели я в Грозном безвылазно просидел. Страшно было. Дурак, кто не боится. Больше даже не смерти боялся, а того, что к детям не вернусь. Как их мать без меня воспитает Выехать невозможно было, всюду посты, вот и сидел у соседей, да молился вместе с ними. Остался в живых, Аллах миловал. А через две недели и война закончилась. Четырнадцать дней мать не дожила. Как стало по улицам ходить можно, откопал её с сестрой, да перенёс на кладбище. А потом и семью привёз, дом заново отстроили. Теперь живём.
— Почему в Ингушетии не остались — тихо спрашиваю я.
— Хорошо там, конечно, да только всё одно не дом. Мы с ингушами вайнахи, братья значит, но мужчина должен жить там, где его Родина.
Вскоре дождь поутих, и в автобус начали набиваться остальные путешественники. Они обтряхивали мокрую одежду, смеялись, шутили, а я долго не могла заговорить с ними, вновь и вновь прокручивая в голове страшный рассказ, который довелось мне услышать. Тем более он был страшен, что рассказан был вот так, походя, как ничего не значащая история. А на нас смотрели вечные горы, на которые успела осесть белая пороша. И нет и не было им никакого дела до судеб тех, кто живёт в их тени.