Что с нами сделало время…

Созвонимся
Я не люблю случайные встречи со старыми знакомыми. Товарищи по детским играм, одноклассники, однокурсники, бывшие коллеги все те, с кем волею, к примеру, судеб не виделся уже несколько лет, и не увидишься уже, скорее всего, до конца жизни. Все эти дружеские похлопывания по плечу, потрясание рук при рукопожатии, натянутые улыбки, глупые «ну как ты» и неумные «нормально». Стоишь себе у дороги, ловишь мотор, чтобы добраться наконец до мягкого дивана и холодного пива. Останавливается блестящая иномарка с блондинкой за рулем, из тех, про кого говорят «насосала на машину». Чего это она вдруг частным извозом-то подрабатывает, думаешь, открывая дверь, а она тебе: «Садись, Олег». Сидишь и мучительно пытаешься увидеть за крашеными волосами, накладными ресницами и ранними мимическими морщинами этой взрослой и усталой женщины ту девочку из-за которой последний раз в жизни плакал. «Как ты» «Нормально. А ты» «Тоже нормально. Останови здесь». «Созвонимся» «Да, конечно, вот моя визитка». «На днях позвоню», — говорит она и выкидывает мою визитную карточку в окно вместе с недокуренной сигаретой, как только я отворачиваюсь.

Журналистика
Я даже не помню, как ее зовут. Правда не помню, как отшибло, поэтому даже условного имени ей давать, пожалуй, не буду. Мы ходили вместе во дворец пионеров по вторникам и пятницам учиться журналистике в секции. Мне было, кажется, четырнадцать, ей на год больше. Она вульгарно красила губы и активно пользовалась жаргоном, не стесняясь преподавателей, словом, мечта, а не девочка. Я смотрел на нее распахнутыми глазами, нервно теребил рукава свитера и грезил поцелуями. Однажды после занятий она позвала меня посмотреть живой уголок и проводить ее до метро. Тогда я узнал, что она ругается матом, давно не девственница и не любит делать минет. У метро она поцеловала меня в щеку и сгинула. Через несколько лет я ехал в метро после работы уставший, злой и в кедах. Напротив ехала размалеванная косметикой как клоун, одетая в майку с надписью «Ария», черные джинсы, тяжелые ботинки и бандану на голове пьяная дева с расширенными зрачками. Дева стрельнула у меня сигарету, закурила прямо в вагоне и неожиданно оказалось той самой, с секции журналистики. Я молча вышел на следующей, хотя это была не моя остановка.

Скулы
Ах, златые кудри, чувственные губы, хитрые глаза и вздорные скулы. Ай-ай-ай, сколько речей перед зеркалом я произнес только для вас! Сколько признаний написал на листочке в клеточку и сжег в пепельнице! Сколько тысяч бюстгальтеров снял я с вас мысленно и сколько ваших кружевных трусиков порвал зубами в своем воображении! Робость, робость, еще раз робость и немного глупости помешали мне просто подойти к вам, признать поражение и сдаться на милость победителю. По слухам, витавшим в наших конторах, победительница действительно явила бы милость. Как же так получилось, что всего через пять лет вы стояли в вагоне метрополитена в тех же самых или точно таких же брюках и в белой блузке, под которую явно забыли надеть бюстгальтер, отчего (и от времени, наверное) ваша волнительная полная грудь опала как озимые. Почему же златые кудри превратились в дешевую крашеную платину Почему рот скривился в гримасе отвращения к миру и от жалости к себе Зачем скулы торчат дальше носа на похудевшем лице, а глаза так злобно смотрят в сторону моей жены Ну да ладно, счастливо вам, нам выходить на кольце.

Дети
А иногда бывает, знаете, гуляешь летом по старому парку, который недалеко от родительского, понимаете, дома. Смотришь на всякие там ностальгические разности типа скамеек с вырезанным еще лет десять назад словом «хуй», поваленных деревьев с извечными пустыми бутылками от клюквенной настойки рядом, раскидистых кустов, под которые хочется залезть поваляться в траве, но нельзя там насрано. И вспомнишь тоненькую загорелую девочку с темно-русыми волосами (венков в волосах не будет, за венками к Глазунову), с которой играли в салки-колдунчики на поцелуй. Только вспомнишь, а вот те и она. Да только тоненького у нее осталось разве что голос. И тот не ее, а младенца из коляски. И хочется бежать от этого наваждения, вокруг которого мечутся беззубые близнецы лет шести от роду, да поздно уже. Потушишь сигарету, чтоб на детей не дымить. Сделаешь «ути-пути» чужому ребенку. Да и пойдешь оттуда быстрым шагом, сославшись на срочные дела. И заречешься в этот парк ходить. Ну его на хер, там призраки.

Рубашка
А с Оленькой мы когда-то даже числились в «мой парень-моя девушка», так как-то это тогда называлось. Но недолго. Не заладилось у нас что-то. Да и лет нам было по двенадцать. Это сейчас из памперсов сразу в презерватив прыгают, а тогда другое время было. Целомудренней. Ну и разбежались. Тем более, что в разных школах учились, да и жили не то, чтоб близко. А лет через восемь я встретил ее в троллейбусе. Выросла, похорошела. Дай, думаю, подойду. Ну подошел. Вспомнила, поболтали ни о чем. На чай позвала. Ну и пошел, а чего ломаться-то. Сели, попили чаю. Выпили еще чего-то, что у ее родителей в баре было в большой бутылке. Слово за слово, нога за ногу, другие части тела, за другие части тела, оп-па и рубашка белая на полу валяется. Я подробно не буду рассказывать, потому что не ваше дело. Я вообще не об этом. Я о том, что через час ее родители пришли. Неожиданно. Я еле рубашку успел надеть. Так вот, сели опять чай пить. И толи я повзрослел, толи они поглупели за эти восемь лет. Но такие дураки они там всей семьей были, ладно Оленька, та хоть красивая, а вот эти. Еле ноги, короче, унес. Эх, время, время

susel

Источник