Истории из жизни реальных людей
Детство приходит во сне разным: то марширующее с разноцветными шариками на Первомае, то визжащее на карусели «Сюрприз», то ковыряющее офигенную зеленую болячку на коленке. Иногда с фонариком – коробком светлячков, иногда в ситцевом солнцеклеше, или с гофрированным буйством на голове, или в дефицитных
колготках…
* * *
Я была самым счастливым ребенком нашего района. Мама не пряла и не ткала, папа не слесарил и не копал глубокие ямы в поисках труб.
Назло всем мы были интеллигентной семьей. Мама лечила детские болезни и выписывала путевки на юг, а папа мог на тот самый юг домчать на «Ту-134».
Наша фамилия стояла на рецептах, нашей фамилии свято доверяли перед полетом.
Когда родители шли через двор, жизнь замирала: забывали про «рыбу» и пиво доминошники, хлопушка для выбивания ковров зависала в воздухе, затыкалась чем-то своим окаменелым и уже побелевшим болонка, прекращалась выпечка в песочнице, и семечки проглатывались с кожурой, минуя опрессованные металлом челюсти. И дело даже не в папиной золотокрылой кокарде, которая слепила лучше летнего солнца. А в том, что родители были красивыми. Мама походила на Понаровскую, только очень скромную, а папа на Штирлица, только веселого. Мой шестнадцатилетний брат удался в обоих сразу. Меня же родители любили просто так и без оглядки.
Мне разрешалось все. Ослеплять кукол, есть шоколадный пломбир с нарядного платья, приводить в гости без спроса абсолютно всех сверстников, пахнущих то кумысом, то корейской морковкой. Мы угощали их антрекотами и бананами, «Пепси» и жвачкой «Педро», а еще воспоминаниями о Ласточкином гнезде и озере Рица. Папа дарил моим друзьям сказки, из которых я и он выросли, мама в режиме «Скорой» трудилась над их цыпками, брат готовил в космонавты, вращая на стуле-центрифуге. И они уходили, благодарно оставляя пятна на скатерти в ответ на нашу обеспеченную незнакомую им жизнь.
Нам хватало на все: на ежегодные поездки хоть куда, на дачу без корнеплодов, на югославскую обувь, на билеты, купленные у спекулянтов, на ташкентские узоры без оленей, на все. Папа не спеша копил на «Волгу», а мама почему-то на колготки.
Отец выпивал редко. Всегда в отпуске и всегда дома. Коньяк или медицинский спирт. Отпуск только начался, а от маминых «на уколы» остались лишь пустые бутылочки с коричневыми пробками. Футбола в тот день не было, брат самостоятельно готовился к олимпиаде по физике, я самостоятельно кормила плюшевую медвежью морду оладьями со сгущенкой.
– Ольга, – позвал папа маму. – Давай-ка мне двадцать пять, за коньяком съезжу к Николаю в «Целинную».
Мама пришла в зал, посмотрела на отца с таким же видом, с каким обычно разглядывала мои асфальтные раны, и сказала:
– Я все деньги вчера отнесла на книжку. Нам еще в Клайпеду лететь, если помнишь. У меня через три дня зарплата, вот тогда и дам. И вообще, может хватит уже
Три дня папа скучать явно не собирался. Где и сколько у мамы спрятано денег он знал точно, но, будучи человеком воспитанным, во второй ящик комода не полез, просто настойчиво и вежливо попросил: «Сейчас».
– Да там не на коньяк! – закрутилась у комода мама. – Там детям! На колготки!
Отец согласно кивнул и крикнул брату:
– Сыноок, иди сюда на минутку.
Брат прервал решение задач и вышел из своей комнаты:
– Чего, пап
– Сынок, тебе колготки нужны
Брат молча вернулся к физике.
– Алена, доченька, – обратился ко мне папа. – У тебя колготки есть
Вместо ответа я притащила красно-синий ворох и гордо разложила на диване. Мама глянула на меня так, будто я промочила ноги по самые руки, и выдала отцу «колготочные». Вместе с коньяком папа привез маме цветы, а через неделю мы уже собирали ракушки на Рижском взморье.
* * *
Да, красных, синих, коричневых колготок у меня было предостаточно. Для того чтобы проверять на прочность заборы в палисадниках, падать с велосипеда и ходить в старшую группу. Но в хореографическую студию, куда меня отвели после того, как дома начали биться вазы от моих па, нужны были самые белоснежные на свете колготки. Мы уже примерили алые атласные юбки и черные корсажи для первой концертной и от того крайне волнительной польки, невпопад выдавая кренделя голыми ногами и улыбаясь от одного банта до другого.
Хореограф была безоглядно обожаема, но строга:
– У кого в воскресенье не будет белых колготок, поставлю сзади.
В понедельник я сказала маме, что танцую лучше всех. Во вторник мы объехали с ней весь город. В среду мама обзвонила знакомых. В четверг я ножницами вскрыла черепную коробку любимой кукле. А в пятницу из Ленинграда позвонил отец:
– В субботу буду. Что привезти
– Белые колготки! Срочно! Вставай в очереди, где много женщин! Только белые! Бери несколько пар! Ты что, дочери размер не знаешь! – мама поверила, что я классно танцую. – Передаю трубку, успокой ее, а то температуру наревет с этим выступлением!
– Аленушка, доченька, не переживай. Привезу, – пообещал телефонный человечек папиным голосом, и я впервые за неделю с облегчением растерла по лицу сопли.
Ночью снился папа. Он сидел за штурвалом «Ту-134», уверенно командовал полетом, а позади самолета, похожие на неразлучных прекрасных лебедей, летели колготки, уклоняясь от молний и вороньих прицелов. Папа и Ленинград не подвели, и в субботу колготки были! Одни пришлись впору, другие я носила на голове, в них я планировала выйти замуж. Походила на заячью королеву и была абсолютно счастлива.
Я танцевала свой первый танец так отчаянно, что колготки, не выдержав темпа и темперамента позорно треснули. Но, думаю, белые трусы сделали это незаметным. Главное, хореограф хвалила меня перед родителями.
* * *
С переменным успехом я дотанцевала уже до «Вальса цветов», до подготовительной группы, до первой ноябрьской вьюги. Сразу в один день потребовались клетчатые тетрадки и шпильки. После занятий в студии мама обсудила с хореографом лечение ОРВИ и покрой своей юбки и потащила меня и сумку с курицей домой. Но у меня был папин характер. Я топала ногами: «Сейчас». Универсам был почти по пути, по дороге я ставила балет на льду, поэтому мама, курица и я доехали быстро.
В отделе «Галантерея», где годами ржавели никому не нужные шпильки, было не протолкнуться.
– Шампунь, наверное, выкинули, – посмеиваясь, сказала мама. – Завтра за твоими шпильками зайдем.
– Не шампунь, – повернулась к нам тетка в пальто с седым кудрявым, как и ее голова, воротником. – Колготки. Черные. Со стрелками. Импортные. По пять пар в одни руки дают. Со стрелками.
– Я за вами, – мама тут же передумала варить курицу и сказала мне. – Как мы удачно за твоими шпильками зашли.
Полчаса стояли хорошо, но на хвост нам уже села дневная ткацкая смена. Потом у меня началась чесучая болезнь, и мохеровые шарф и шапка отправились в сумку раздражать курицу. Мама уточнила у каракулевой головы:
– Со стрелками
– Черные, – подтвердила тетка.
Еще примерно через полчаса к маме подошла женщина:
– Ольга Николаевна, здравствуйте. Помните меня Вы нам с курсовкой на гелиотерапию помогли, теперь намного лучше стало…
– Женщина, вам сейчас от меня что надо! Я вас вперед не пропущу! Занимайте и стойте, мы уже больше часа стоим! – в два раза громче обычного ответила мама.
Народу прибывало. Нас начало качать, как на теплоходе. Меня отбросило в сторону и вдавило лицом во что-то мягкое и просторное.
– Ты мне ребенка жопой задушишь, жирная корова! – заорал кто-то маминым голосом.
Коровья жопа извинилась и оказалась моей доброй нянечкой Бакизат Жанатовной. Мама сделала вид, что не знает, к кому водила меня последние годы. Я пыталась исчезнуть в глубине куртки. Очередь смотрела на меня десятками знакомых глаз, говорила голосами мам дворовых друзей, даже показалось, что мимо проскользнула хореограф, и, на пару секунд замерев в аттитюде, печально выдохнула «по три в одни руки, заканчиваются».
– Человек десять-двенадцать всего осталось, ты, наверное, устала, голодная Хочешь эклеров Кулинария еще открыта, – мама сжала мою потную ладошку и чмокнула в макушку.
Я проснулась, но мы почему-то так и стояли в очереди. Значит, сон продолжался.
Из галантерейной полуяви вынырнул ветеран. Распахнул пальто, показывая маме металлическую грудь и оттесняя на шаг назад. Мама выпустила мою руку.
– Ах ты, старая су-у-укаааааа! Разбренчался тут юбилейными медальками! – закричала она и наотмашь огрела ветерана по голове бульонным снарядом. – Тебе тоже колго-о-отки нужны-ы-ы!
Орденоносец упал на пол с печальным звоном, а потом исчез так же внезапно, как и появился. Очередь уважительно отодвинулась от мамы на безопасный метр. До черных колготок со стрелками оставалось пять человек и вся жизнь.
Я боком начала отступление к отделу верхней одежды, про меня мама уже не помнила. Там, плутая в драповом лабиринте, я искала огромную моль, которая съела бы мне голову.
– Алена-а-а, – звала мама. – Алена-а-а, ты где-е-е
Шпильки, конечно, забылись купиться. Тетрадки тем более. А эклеры нет. Я давилась ими до самого дома.
Я не ела вечером боевую курицу, не хотела на ночь бумажных богатырей с цепным котом. И своей рукой выключила телевизор с хрюкающей рукавицей.
Я лежала, накрывшись с головой, но все равно слышала, как поганая вьюга завывает за окном любимым голосом «с-су-у-ука».
* * *
Утром капроновые ноги в сапогах на высоком каблуке отвели меня в сад. Как всегда поздоровались с Бакизат Жанатовной, помогли раздеться и пообещали забрать пораньше. Взобравшись на подоконник, я смотрела на стрелки, поделившие маму четко пополам, и махала им вслед.
А вечером прилетел папа. Мы ужинали, смеялись и разбирали подарки. И вчерашнее забылось. Впереди был Новый год и еще много дней детства.