
Боб
Угу
И продолжала шелестеть бумага. Это единственный минус, который я опрометчиво упустила, выходя замуж за писателя. Любовь к буквам была явно более сильной, чем ко мне. Впрочем, я не винила Боба: все его рассказы были удивительно красивы. И нравились не только нашему хомяку, но и издателям.
Тем не менее, писатели тоже люди, и я это осознавала.
Ужин готов. Принести
Мгм Милая, любимая, солнце моё, не ме-шай, и, не отводя взгляд от черновиков, Боб попытался поймать мою руку.
Наши пальцы на мгновение переплелись. Всегда на мгновение, не дольше. Дальше каждый из нас занимался своими делами.
Если сбить писателя с мысли, которая так и норовила соскочить с острого кончика сознания, мир может рухнуть окончательно.
Я давно разучилась сервировать ужин или варить утренний кофе сразу на двоих: порция Боба обычно остывала на столе, так и не дождавшись его. Иногда он выбегал из кабинета, распалённый собственной идеей, наспех хватал со стола то, что можно было есть руками, целовал меня в щёку и возвращался к работе.
Иногда Боб выходил на кухню глубокой ночью, закончив очередной текст. Заваривал китайский чай, садился напротив окна и смотрел в темноту. В такие моменты я молча садилась рядом или вовсе уходила в комнату.
Если помешать писателю заниматься любовью с новой идеей, вселенная полетит ко всем чертям.
И так много было этих «если», что можно было написать целую книгу. Но двух писателей в одной семье мир бы не выдержал, поэтому мысли тонкими линиями ложились в блокнот, чтобы остаться там навсегда.
Снова остыл ужин. В кухню прокрался луч тёплого фонарного света, и стало так уютно, что мозг вспомнил запах горячего шоколада с мятой и зефирками. Медленно падал снег.
Снег падал так медленно, что направление полёта снежинки мог изменить взмах её ресниц. Изящно, как её тонкие пальцы, поправляющие мой шарф. Снег был чистым, как её взгляд, и бесконечным, как моя любовь.
Боб включил чайник, положил черновики на стол и обнял меня.
Ты никогда не умрёшь, если тебя полюбил писатель. Главное не мешать ему тебя любить.