Истории из жизни реальных людей
Азазель нетерпеливо потянул за поводок. Путник, которого он нацелился изловить, пересекал сейчас мост в десяти милях отсюда, а слуга всё возился с гримом. В ответ на рывок поводка человечишка чуть не уронил во стерню коробку с вязкими красками, вскрикнув:
— Нет, не ближе… Ближе не надо!
— Отчего ты медлишь, друг мой — сладко промурлыкал Азазель.
Сердцебиение раба подуспокоилось, при слове «друг» уровень окситоцина слегка возрос.
— Я просто задумался… Мы ведь договаривались, что десять представлений — и я свободен
— Та-ак.
— Сколько их уже было Я почему-то вспоминаю отрывками — дороги, много дорог, здесь и там, на юге, на севере, на западе! Города вырастали до небес и вновь обращались одноэтажными посёлками, я выходил, трепыхая нелепыми этими рукавами, а навстречу ехал то конник, то коляска, то вовсе самоходная бричка… Уж как только не называли меня: Тилем, Ренаром, Яном д’Акоста, Джокером…
Азазель рассерженно повёл рукой, пальцы его быстро наиграли колыбельную для памяти на невидимых рабу струнах. Разум человечишки, привычный к таким воздействиям, поддался быстро, нахмуренный белёный лоб разгладился. Но почему ослабело заклятье
Путник, всё путник. Небось, сидит в своей повозке да читает из книжицы. Ладно бы молился о себе самом, как поступает большинство паломников, доставляя тем Азазелю немало трудностей. Нет, этому приспичило устремлять сердце ещё и на каждого, кого может встретить в пути!
— Итак, отчего же ты медлишь, друг мой — вновь спросил демон, чтобы вернуть оглушённого заклятьем раба к его занятию. Однако человек не спохватился, не кинулся намазывать румяна на правую щёку или жёлтый треугольник на левый глаз. Вместо этого он задал другой вопрос:
— Почему я должен так нелепо выряжаться Не понимаю, отчего публика клюёт на это. Неужели нельзя одеть меня респектабельным господином, вроде тебя Я буду вызывать уважение, а стало быть — доверие.
Глупый вопрос раба не распалил злобы Азазеля, поскольку демон, в отличие от одетых в кожу существ, не испытывал стремительных флуктуаций; его ярость вообще не меняла своей мощи. С той же лёгкостью, что и обычно, он исказил свой облик добродушной хозяйской усмешкой.
— Всё очень просто, друг мой. В людском сознании новизна тесно связана с благом. Утоление любопытства вызывает у них всплеск дофамина, а те, в ком развита эта их окситоциновая черта, как её — доверие — они весьма бесстрашны в своей любознательности.
— Прости, я не понимаю…
Азазель усмехнулся:
— Вот потому-то, человечий сын, следует доверять мне без лишних вопросов. Как видишь, я оперирую материями, тебе недоступными. Просто запомни, что загадка всегда обещает разгадку, а разгадка — истину. Сквозь шарады людишки гоняются за истиной в своё удовольствие, а находят — меня. Так было в эпоху конников, так будет с пассажирами самоходных бричек. Твой облик поистине загадочен, друг мой, поэтому начнём же наш театр!
Послушный шут наскоро мазнул румянами, нацепил шаперон и двинулся, позвякивая бубенцами, через поле на дорогу. Видно, стерня колола ему щиколотки через оранжевые шоссы, потому что импульсы так и носились по нервным окончаниям нижних конечностей. Неестественно длинные рукава с буфами доходили до колен, их теребил ветер. Поверх одной ноги болталось подобие длинной юбки или распущенного кушака, на спине красно-синего камзола красовалась нарочитая пёстрая заплата — весь наряд собран из местных устаревших традиций, знакомых здесь каждому.
«Традиции это хорошо, если знать, как их применять. Дешёвый способ получить немного доверия авансом», — подумал Азазель с некоторым удовлетворением — в радости он себе отказывал, радуются пусть верные псы Творца, если им охота.
Наконец на дороге появилась повозка. Солнце покинуло зенит, а это значило, что в ближайшее время базальное тело жертвы будет скупо на дофамин. Плохо. Шуту придётся потрудиться.
Вот ряженый кинулся едва не под колёса повозки, вот с вежливостью на грани насмешки обратился к паломнику, а тот, понукаемый собственной участливостью, сошёл на дорогу побеседовать с заблудшей душой. Крохотная искра гормональной награды зажглась в голове будущей жертвы: невинная радость по поводу собственного милосердия. Ни капли гордыни, правда, правда…
Азазель, не отпуская поводка, до поры держался на приличном расстоянии. Демон оставался невидим для путника, но и путник пока не открывался ему. Подождём, думал Азазель, где я не властен над человеком, там властен его собрат. Подождём.