Вальс последождия

 

Вальс последождия — Скажи, это ночь наступает— Нет. Это тучи темнеют, потому что будет дождь.— Почему темнеют— От грусти, наверное, почемучка. Им не нравится плакать. Как и тебе.Светловолосая

— Скажи, это ночь наступает
— Нет. Это тучи темнеют, потому что будет дождь.
— Почему темнеют
— От грусти, наверное, почемучка. Им не нравится плакать. Как и тебе.

Светловолосая веснушчатая девочка лет двенадцати отвернулась от окна, оставив на стекле отпечаток ладони, и бросилась обнимать друга – мальчика немного постарше. Он был худощав и одет в те самые обноски, которые и положено носить мальчикам его возраста при наличии старших братьев.

Сейчас многие назовут это «глупостью от бедности», но так ли плоха одежда, надёжно защищающая тело от холода Важнее ли новизна, чем крепкие швы, оставленные рукой мамы

У девочки были большущие глаза того оттенка, что называют «среднерусским» – серо-зелёно-карие. В них отражалась простота, тихая печаль и знание чего-то, что всех делает старше. Такие дети или становятся благороднейшими из людей, или не переживают семнадцатилетний рубеж. Хотя одно не исключает другого.

— Эраст, я так тебя люблю! Ты всегда говоришь глупости, и ты очень красивый.
— Так и должно быть, Лиза. Таким и должен быть тот, кто разобьёт сердце и погубит невинную душу.
— Не будь букой! Это же всё потом…
— Я ненавижу быть куклой! И ещё я ненавижу свои лохмотья. И то, что я создан для лучшей жизни, но не живу ею. И то, что ты милая и беззащитная. И что мы слишком многое знаем.
— Как думаешь, Эрастик, зачем мы знаем
— Не называй меня так!.. Затем, что наши родители – сумасшедшие, которые назвали нас Эраст и Лиза! Они хотят обмануть судьбу: боятся, что мы вырастем заурядными и самодовольными в своём благополучии.
— А мы
— А мы особенные.

Трактир – он же постоялый двор – стоял на раздорожье. Стены номера (где оставили детей их семьи, спешившие на ярмарку в уездном Тщетинске) были обиты разноцветными шпалерами, а внизу на добрый локоть – дубовыми плашками.

Разноцветными шпалеры стали после того, как маляру Артёмке было видение: град дальний с радужными стенами, лишённый всякой приличествующей людскому поселению симметрии. Тот град так восхитил маляра, что… Больше Артёмку не звали малярствовать. Он, будто юродивый, чертил дивные и непонятные каракули в пыли перед церковью. Просил грош на краски, но веряне давали ему только пищу. Художник начал рисовать на стене церкви бузиной и калиной. Монахи, бдя благолепие храма, Артёмку побили. Он ещё малевал что-то красным на своей рубахе, а потом пропал где-то.

Деметрий же, плашки дубовые сработавший, был человек отнюдь не юродственный. Делал всё на славу, как и ожидали заказчики. Тем же занимались его отец и дед, и иные пращуры. Таков был и их дом – добротный, крепко сбитый. Да и сам Деметрий выглядел дому под стать. Совсем не то, что его младший брат – Эрастов отец. Тот был непутёвый, всё жаждал в губернию податься – из писарей да в писатели.

Но оставим описание нравов и быта сей глубинки, которую не будем именовать, так как желаем этому осколку старины пребывать в неприкосновенности. А то понаедут туда из Тщетинска всякие. Репортёры, чиновники, полиция…

Вернёмся к Эрасту и Лизе, которые, заскучав, покинули полутёмный номер, где по углам, казалось, что-то прячется. А может, не так уж и казалось…

Взобравшись на дощатую крышу трактира, украшенную резными петушками и завитушками, дети стали выбирать место поудобнее. Украшал крышу тоже Деметрий. Тот самый мастер, дядя Эраста, но мы уж о нём упоминали.

— А почему мы особенные
— Потому, что автор безумен. Он выбрал нам сумасшедших родителей и печальную участь.
— Эраст! Ты забыл, чему нас учили
— Угу. «Не ломай четвёртую стену, не превращай лирику в постмодерн, не скатывайся в постиронию…» Как не помнить! Но какой в этом резон, если автор сам не знает, чем закончит историю
— А что, если так и задумано
— Тогда это страшно, почемучка.
— А мы важны для него
— Важнее некуда. Но жалеть нас не принято.
— Почему
— Потому что литература – отражение жизни.
— Ты так думаешь
— Я. И он.

Какое-то время дети молчали, расстроенные присутствием в их жизни воли, могущей без спросу определять будущее. Они просто не знали, что так у всех.

Неиспорченные характеры, взращённые в уездной тиши в гармонии со стихиями, способны выносить более тяжкие испытания, нежели те, кто искушён столичной прелестью скептицизма. Полнота их чувств равна только их искренности. Но способность дышать полной грудью вредит при нездоровом воздухе, как говорил незабвенной памяти Родион Аввакумович Бойченков, отставной врач и философ.

 

Родион Аввакумович, страдая чахоткой и будучи троюродным племянником двух значительных пиитов эпохи, чаще жил на водах в Неметчине, чем в своём поместье. Но судить о родной провинции умел получше иных. Он и умирать-то вернулся в свою Калиновку.

Превосходное, надо сказать, местечко! Малинники да орешники, пруд с карпами (кои в то время ещё не были модными) и сад, тропинки в котором пребывали в очаровательнейшем запустении. Словом, Калиновка была тихим раем в неспокойной губернии.

А жену Родиона Аввакумовича съели мыши. Померла, вот и съели, а никто и не видел. Это произошло через десять тысяч лет после того, как мыши стали нам врагами. Впрочем, неудивительно: мыши любят зерно, а у людей его есть в избытке. Как тут не стать врагами

Но враги друг без дружки и не враги вовсе. Мыши жили повсюду, где живут люди. Жили и в трактире, на крыше которого сидели Лиза с Эрастом. Трактир-то был старый, как хорошее вино, и дырявый, как сыр.

Девочка склонила голову другу на плечо. В воздухе пахло сиренью и грядущей грозой.
— А где же дождь — спросила она.
— Ему уже время быть. Надо возвращаться в номер – промокнем.
— Жаль, здесь хорошо. Видна степь, а за ней чудятся другие миры. И там другие мы… А после дождя будут видны звёзды.
— Наверное… Идём. Гроза не может начаться без нашего ухода. А тучам тяжело, помнишь
— Ты говорил, им не нравится плакать!
— Разве Пусть так, только носить в себе столько слёз тоже не очень приятно.
— Ладно, пойдем…

В номере их ждали. То был бородатый мужик, обезумевший от какой-то личной потери, что усугублялось выпитым вином. Когда ударила первая молния, в его руке блеснул топор.

Щёлк! Время остановилось.

— Как ты это сделал, Эраст!
— Я просто знал… Понимаешь, его присутствие противоречит замыслу автора, стремлениям наших семей и нашим желаниям. Многому! А за этим мужиком не стоит ничего, кроме случайности и его собственной безнадёги.
— Но выхода всё равно нет, да
— Да. Выбор невелик: играть чужие роли, чтобы порадовать семьи, довериться воображению безответственного писателя или погибнуть по глупой случайности.
— А мы можем играть в свою игру
— Мы не умеем.

Щёлк! Грани возможного стали податливыми.

— Как ты это сделала!
— Поверила. В то, что мы не просто персонажи. Что нам столько лет, сколько мы захотим, что сломанные часы могут показывать верное время трижды в сутки, что ты… Скажи, почему ты был недоволен своей ролью
— Потому, что надо было убить тебя, Лиза. А я тебя люблю.
— И в это я тоже верю!
— И
— И в то, что мы можем стать, кем захотим! Даже теми, кого не бывает. И вольны уйти, куда захотим.
— И уйдём.

Детей потом будут искать, но недолго. Родить новых и дать им те же имена много проще.

***
Два серебристых единорога покидали городок, нарушая вальсом копыт тишину последождия. Впереди их ждали бесчисленные миры и многочисленные границы. Последние, впрочем, всё равно бессильны перед волшебными существами.

Автор помахал им вслед, удовлетворённо потёр руки, обернулся к читателям и произнёс торжественным тоном: «А что вы хотите У меня и справка есть!»

Вальс последождия — Скажи, это ночь наступает— Нет. Это тучи темнеют, потому что будет дождь.— Почему темнеют— От грусти, наверное, почемучка. Им не нравится плакать. Как и тебе.Светловолосая

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *