Боня

Лера, которая за админа, находит меня на балконе. Сижу, прислонившись спиной к стене.
— Там котёнка принесли, — говорит она.
— Что с ним — cпрашиваю я.
— Паралич, — отрывисто отвечает Лера, и это звучит, как приговор.
— Зови.

…В кабинет заходит маленькая пожилая женщина. Ставит на стол коробку, из глубины которой на меня смотрит рыжий котёнок. Сегодня в клинике, похоже, день Рыжих Котов — это уже третий за смену, рыжий.
Вид у котёнка относительно жизнерадостный: вернее, у передней его части, а вот задняя…
— Давно — беру зажим для проверки глубокой болевой чувствительности.
Женщина откашливается и глухо произносит:
— Четыре месяца как… Я в магазин пошла, смотрю — котёнок на крыльце сидит. А тут собака без поводка… Схватила за спину… Насилу отняли, — она какое-то время молчит и затем добавляет: — Его Боня зовут.
Цепляю зажим за палец задней ноги: мне нужно, чтобы он матюгнулся, но Боня не реагирует никак. Плохо. Проверяю другие рефлексы. Мышцы спины атрофированы — кости таза выступают, как у дистрофика, — и костяшки на пальцах стёрты до кровавых болячек. Наконец, выдаю вердикт:
— На ранних этапах могла бы помочь операция, но прошло слишком много времени. Боюсь, что…
— …анализы, — волнуясь, говорит женщина и суетливо тянет из узкого пакета пачку бумаг — листок рентгеновского снимка грузно планирует и приземляется на пол.
Изучаю бумаги. По снимку всё плохо: смещение позвонков.
Женщина тихо говорит:
— Нам сказали… что он безнадёжен. И что усыплять…
— …писает — перебиваю я.
— Моча подтекает, — отвечает она.

Похоже, сегодня в клинике не просто День Рыжих Котов, а День Безнадёжных Рыжих Котов.

Таких животных за границей усыпляют — из гуманных соображений к владельцу. Именно к владельцу, потому что спинальнику нужен особый уход: четыре раза в день отводить мочу, надавливая на живот; переворачивать с боку на бок, чтобы не было пролежней; бесконечно мыть заднюю часть тела, которая пропитывается мочой и обрастает какашками, — те сваливаются в шерсти, спутанной под хвостом. А летом следить, чтобы мухи не отложили яйца, из которых вылупляются голодные до плоти опарыши.
Отвести мочу — грамотно нажать на мочевой так, чтобы опорожнить его — получается далеко не у каждого.

Развитие спинальной походки — это единственная возможность реабилитировать такое животное: оно начинает ходить механистично, за счёт рефлексов и обретения равновесия.

Реабилитация трудная: иглоукалывание, массаж, плавание, пассивные движения, длительные тренировки, и не один месяц. Но часто, даже при должном уходе спинальникам остаётся лишь инвалидная коляска.

Все эти мысли пролетают в моей голове стремительной стаей. Что я могу предложить им Дообследоваться КТ, МРТ с контрастом
Сбивчиво озвучиваю всё, налегая на основное: прогноз плохой.
К моему величайшему облегчению, женщина больше не говорит об усыплении, только грустно улыбается, складывая бумаги обратно — комкает, кладёт, как попало, руки дрожат, — и уходит, прижимая к себе коробку с котёнком, так и не озвучив решения.

* * *
С тех пор проходит несколько месяцев: наступает осень, которую сменяет долгая питерская зима.
За этот срок я успеваю уволиться из клиники и скатать на Алтай автостопом.

* * *
В белом парке дует холодный ветер. Тускло светит молочное солнце. Топаю по тропинке.
Вдруг позади раздаётся:
— Эй! Подожди! — голос знакомый… Лерка! — Привет! Я кричу, кричу…
— О, привет, — улыбаюсь ей.

Лерка — тот ещё перл. Помню, как меня смешили её фразы: «Зуб даю на отсечение!», и «Гори оно всё пропадом», и «Не блюй в колодец — пригодится опохмелиться».
Между тем, она, отдуваясь, спрашивает:
— Оль, а ты что, уволилась насовсем
— Да, — отвечаю я, почему-то чувствуя себя виноватой.
— Ты возвращайся. Почему ушла-то
— Да не могу я. Эти безнадёжные… Ну, не боги мы, да ты ж понимаешь. Не могу, — перевожу разговор на другое: — Как дела-то у вас
— Да как обычно: круглое таскаем, плоское — катаем, — говорит она весёлой присказкой. — А ещё, знаешь, женщина с рыжим котёнком была… Э-э-э… Боня! Помнишь его

Его я, конечно, помню.
День Безнадёжных Рыжих Котов. Мой последний день в клинике.
— Усыплять — спрашиваю очевидное — вероятно, хозяйка «созрела» на эутаназию (1).
— Да нет, показаться. Он пошёл, представляешь
— Что — я смотрю на Леру, как на привидение. Я ослышалась — Ты что-то путаешь… — в голове пытается уложиться эта невероятная информация. — Как «пошёл»
— Я толком не поняла, но он убежал на приёме, и мы гонялись за ним по всей клинике.
— «Убежал на приёме»
Я плюхаюсь на заснеженную скамейку, по счастью оказавшуюся рядом. Холод ощущаться перестаёт. Лера садится рядом, глядя на меня и посмеиваясь. Хватаю её за рукав пальто с такой силой, будто от этого зависит будущее всего мира, — ну, моего мира уж точно.
В голове лихорадочно хрустят шестерёнки.
— Она про тебя спрашивала… Скажите, говорит, врачу… Погоди-ка… — и Лерка начинает копаться в своей безразмерной сумке.
Чтобы не мешать, отпускаю её рукав, с трудом разжав пальцы.

На скамейку последовательно добывается: телефон, пухлая косметичка, тощий потрёпанный кошелёк, три клубка зелёных ниток, крючок для вязания, летний зонтик, пухлый блокнот с сердечками на обложке, скомканный розовый халат, расчёска, батон и вспученный поллитровый пакет кефира.
— Да где же он… — и Лерка заглядывает в сумку так, что я всерьёз опасаюсь, как бы она сама не провалилась в неё.
Отодвигаюсь, чтобы освободить на скамейке место для новых вещей: рабочие кроксы, перезревший банан, связка ключей, упаковка стерильных салфеток… Наконец Лера поднимает лицо и торжественно восклицает:
— Вот! Её телефон, держи, — и протягивает мне мятый крафтовый листок с надорванными краями. — Из журнала переписала.

Бумажка, на которой ручкой написаны кривоватые цифры. Я смотрю на них так, будто это вселенский код. Почерк у Лерки, конечно… Она в это время быстро кидает всё обратно в сумку, закидывает её на плечо и надевает белые пушистые варежки.
— Ладно, мне на смену пора, — встаёт, улыбаясь, Лера. — Ты давай, не пропадай. Заходи. Я скучаю по твоему чувству юмора.
Кто б говорил… Обнимаемся, и затем она торопливо бежит прочь по тропинке, только раз обернувшись и взмахнув на прощание варежкой.

…Непослушными пальцами я набираю номер и через полчаса оказываюсь на гостеприимной кухоньке, за столом, где мы с хозяйкой Бони пьём ароматный чай. Она всё такая же — маленькая, сухонькая, — но на этот раз лицо излучает тихое спокойное счастье.
Зовут Аксана. Быстро переходим на «ты».

В моих руках — пузатая кружка, обвязанная шерстяным футлярчиком. В воздухе пахнет мятой. Вокруг опрятно и чисто, кипенно-белое полотенчико висит на крючке… Слушаю про то, как Аксана пожалела зимой собаку, взяла домой, и как спустя неделю та родила шестерых щенков.
И теперь они выросли.

Попеременно каждая из семи рослых чёрных собак подходит ко мне и мокрым носом тычет в ладонь.
В этой семье есть ещё брат с сестрой — кот Семён и кошка Симона, тоже оба чёрные, только у Симоны на шее белый воротничок. Новорождёнными котятами Аксана нашла их возле помойки, тоже в мороз.

Иллюстрируя сие повествование, из-за угла выходит Семён: нюхает содержимое миски и начинает хрустеть кормом.
На этот звук ровной походкой в кухню и заходит большой рыжий кот.
— Боня — спрашиваю я, поперхнувшись и расплескав чай себе на коленки.
— Да, — смеётся Аксана. — Смотри, смотри!
Ловлю себя на том, что перестала моргать. Боня в это время подходит к Семёну и кладёт ему лапу на голову.
— «Брат… Уйди… Есть буду я», — густым баритоном озвучивает Боню хозяйка.

Семён удивлённо плюхается на зад. Гранула корма выпадает из его открытого рта и закатывается под миску.
— Боня… Он ходит — потрясённо спрашиваю я.
— Ой! Ты же не знаешь эту историю! — вскрикивает Аксана и начинает рассказывать.
И чем больше она говорит, тем в больший ступор впадаю я со всеми своими традиционными знаниями, двойным слепым рандомизированным плацебо-контролируемым исследованием (2) и многолетним опытом.
— Не смогла я Боньку тогда усыпить. Оставила всё, как есть. Моча у него так и подтекала, а лапы задние не ходили. Истощали очень. Пробовали и плавать, и массаж, и прокололи препараты двумя курсами, но всё без улучшений. А тут вдруг он пѝсать совсем перестал. Живот раздуло…

Молча слушаю, забыв о чае. Острая задержка мочи — ещё один приговор.
— Я забеспокоилась, — говорит между тем Аксана, — что он не писает… И спросить толком не у кого. А тут этот врач…
— Врач — перебиваю я, упреждая события.
— Вот послушай. Я его в тот день на площадке собачьей встретила, — поясняет Аксана. — Случайное это, совпадение. Не до собак было: Боню собралась нести в клинику, попрощалась уже, переноску достала, давай одеваться. Но тут Айма — она кивает на одну из лежащих чёрных собак — запросилась на улицу среди дня, аж с воем. И на площадку меня потянула.

Одна из собак — видимо, Айма — кладёт тяжёлую голову на передние лапы и шумно вздыхает.
— … а он там с Жужей как раз гулял. Это такса его. То есть как «его»… Забрал он её у женщины, которая в Германию собралась на ПМЖ и собаку на приём принесла. Усыплять. Он в соседней от вас клинике врачом работал тогда — потом ушёл, говорят, совсем. У Жужи был… как у вас это называется, когда все четыре лапы отказывают
— Тетрапарез…
— Да, точно, он самый. Только она сама шла, Жужа эта. Очень даже бодро себе бежала, хоть и старушка уже.
— Сама… бежала… — эхом повторяю я за Аксаной.

— Седой он был весь, как лунь. Борода густая, как у Боженьки, которого на картинах рисуют. И глаза такие добрые, человечные. Я ему про Боньку-то и открылась: говорю, мол, усыплять сейчас повезу. Он говорит: метод один есть, но необычный. Я всем этим экстрасенсам не верю, а тут на Жужу посмотрела, и ему вдруг поверила. Ну и пошли с ним сразу. Он положил Боню животом на край ванны, и моча отошла потихоньку… И он, Оля, предложил полечить его этим методом. Безо всяких гарантий. Так и сказал: никаких гарантий, никаких там ста процентов, или даже пятидесяти… А нам терять уже нечего, чего же не согласиться-то Я уже на всё тогда согласна была, — она тяжело вздыхает. — А ещё он художник-натуралист оказался. Животных рисовал божественно — и не отличишь от фотографии, каждую шерстинку видно. У него в кабинете клиники вся стена была в рисунках собак и кошек.

— Ну а дальше-то, дальше! — поторапливаю я. Про художества слушать мне не особо и интересно.
— Да не спеши ты, я не просто так про рисунки заговорила. Встретились мы на следующий день, и он показал мне Боню — нарисованного, на бумаге. Будто здоровый он кот, мордатый такой, и стоит на всех четырёх. Давайте, говорит, сеанс и начнём. Своим сказал нас не беспокоить, двери закрыл, за стол уселся. Положил этот рисунок рядом, одну руку — на него, другую — на спину Бони, где был перелом. И застыл, закрымши глаза. Полчаса посидел. И второй сеанс так же, назавтра. Что уж там происходило — не знаю, но Боня сначала мурчал, как трактор, а потом его вырубало в сон. Денег доктор не брал совсем: заговоришь, так он только морщился да отмахивался. «Нету в прайсе такого, и быть не может».

Она заметно грустнеет, вспоминая тот сложный период жизни.
— На втором сеансе сказал: «Улучшение может быть после третьего раза». Встретились в третий, в последний раз. Да ты пей чай-то, пей, — и Аксана подливает мне зелёный улун, разбавляя остывший чай.
— А дальше Дальше-то что — тороплю её, глядя, как Боня, стоя, уплетает из миски — только за ушами трещит».
— На следующий день я была на кухне и готовила собакам еду. Потом мой взгляд упал туда, — Аксана показывает жилистой рукой в коридор, ведущий из прихожей на кухню, и медленно произносит: — Боня стоял в коридоре. На всех четырёх ногах. Я отвела взгляд, потому что решила, что у меня галлюцинация. Этого просто не могло было быть.

Я её понимаю. Это невозможно — несколько месяцев он, парализованный котёнок, пролежал с атрофией мышц, и врачи — включая меня — вполне резонно рекомендовали его усыпить.

— …Потом я посмотрела снова, — продолжает рассказ Аксана. — Боня всё ещё там стоял. Потом лёг. И с этого момента он начал пѝсать самостоятельно. Мало того — он пытался залезть для этого в тазик. Сразу не получалось — он переваливался наполовину и так стоял, а я помогала ему забраться. Там он пѝсал, сам, и я вынимала его обратно. С этого дня он и пошёл на поправку.
— А что это за техника, которую использовал док — спрашиваю я о самом важном, с головы до ног покрываясь мурашками, величиной с кулак.
— Этого я не знаю, — отвечает Аксана и беспомощно оглядывается по сторонам, будто ища поддержки: — Есть ли вообще название Телефон был записан… Да где ж он.. Потерялся телефон-то… Да и сменил он его, говорят.
— А врач
— Я его больше не видела, ни на площадке, нигде. Он уволился, я говорила. Координат никому не оставил. Рисунок Бони повесил в кабинете перед уходом. Я, когда заходила туда, увидела. С краю висит, рыжий такой, мордатый котяра рядом с рисунком Жужи. Док уколы ему прописал колоть, курсами, вот мы и пришли. Говорят, уехал он насовсем — заходил перед этим за справкой для собаки своей. Это всё, что я знаю. Да ты пей чай-то, пей, на меня не смотри.
…………
(1) Эутаназия, или эвтаназия — медикаментозная безболезненная помощь в умирании.
(2) Стандартная схема исследования в доказательной медицине.

Источник