Сириус

 

Сириус Космос принимает тебя любым. В этом он очень похож на смерть. В этом... И, пожалуй, в своем бесконечном равнодушии. В космосе никто не услышит твоего смеха. И крика тоже. И вот поди

Космос принимает тебя любым. В этом он очень похож на смерть. В этом… И, пожалуй, в своем бесконечном равнодушии. В космосе никто не услышит твоего смеха. И крика тоже. И вот поди угадай, что из этого более отвратительно.

Миллиарды кубических километров невероятного пространства вращаются над моей головой, цепляясь друг за друга… Но я здесь. В тепле. Мне нельзя в космос, я высоты боюсь. Больше, чем жизни.

Я поднимаю голову в ночное небо и кружится голова. Хочется кричать, закрываться руками, плакать от немых взглядов тех, кто… Ушел туда. Шагнул в пустоту. Сделал то, что я никогда не осмелюсь.

А все потому, что они… Сверху… Они говорят. Они поют. Звенят. Гудят. Настороженно шуршат своими магнитными полями. Как будто кто-то вывез в открытый космос целый симфонический оркестр, рассадил по разным звездам отдельные группы инструментов, и сейчас звездные музыканты, лишенные дирижера, пытались перекричать друг друга.

И этот крик, надрывный и больной, как крик журавлиной стаи, заблудившейся в своем пути на юг в начале зимы, раздирает своей тоской бесконечное звездное небо.

Бывало ли у вас однажды такое, что прошлое, не оказывая влияния на настоящее, больше похоже на далекое-далекое будущее Встречали ли вы людей, идущих не отсюда и не сюда, подобных маякам у пересохшего океана

О, этот человек был именно таким. Пахнущий черными розами, сандалом, мокрой хвоей и душистым перцем, мудрый, как старая богиня Эльба. Его сны стали частью его реальности.

Тогда я стояла на крыше и наблюдала за тем, как в багряном озере собственной крови тонет закатное солнце. Была зима. Под моими ногами бетонные плиты покрылись тонкой коркой льда.
— Когда умирает день — так тоскливо, как будто ты пришел на собственные похороны. Вино будешь

Ни имя, ни лицо, ни душа этого человека не были знакомы мне. Но я помню то острое ощущение, что он не отсюда, как помнят заученные в детстве прописные истины. Его каштановые волосы трепал ветер, когда он облокотился на ограждение, подойдя к краю. Неровная линия губ конвульсивно дернулась, как будто не понимая — как это, улыбаться. Из термоса в его правой руке пахло вином, яблоками, медом и чем-то еще.
— Буду.
— Тогда пей. Насмерть же замерзнешь.
Он протянул мне термос. Я поднесла металлическую тару к губам, хватаясь за спасительный терпкий запах осени, и через мгновение горячая жидкость обожгла мое горло.
— От алкоголя больше вероятность замерзнуть.
— Я не дам этому случиться.
Он улыбнулся, наблюдая за агонией дня, как будто само зрелище чьей-то смерти доставляло ему блаженное и бесконечное удовольствие.

Он молчал, пока пламя дня не погасло. Иногда мы передавали друг другу термос, как древние передавали чаши на пирах.
— Я прихожу сюда наблюдать за звездами. Приходи и ты тоже.
— Я высоты боюсь.

Он смеется, закинув голову вверх, и его смех похож на раненого стерха, летящего на честном слове и одном крыле. Его смех похож на душевную рану, истекающую фарфором и кровью.
— Глупенькая, — сказал он наконец. — Там миры. Там бесконечные возможности. Там, далеко-далеко. Неужели тебе не хотелось хоть раз узнать, что там Неужели такая беспокойная душа, как твоя, может жить так, накрывшись этим небом, как дуршлагом Неужели этот маленький, ограниченный мир, совращенный своей доступностью, этот единственный судья, забывший о правосудии, может быть достоин того, чтобы жить только им

 

С тех пор я приходила на крышу в дни ясного неба, когда солнце билось в агонии. Я знала, что он будет там, сотканный из воздуха и темноты. Не демон, не ангел, не эльф и не фаэ, но точно не смертный. Так заблудившиеся в мирах путешественники выходят всегда к одному перекрестку, не зная, куда идти дальше.

Мы молчали. Но однажды я спросила его, кто он. Он рассмеялся в ответ, и смех его был такой же больной и хриплый, как пение самых дальних из самых дальних звезд, свет которых не долетает до нас. Подтолкнув меня к краю, он встал у меня за спиной, обняв за пояс левой рукой, а правая, бледная и тонкая, указала паучьим пальцем в кусок звездного неба.
— Видишь вон там… Три звезды. Это пояс Ориона. Проведи линию от правой к левой и веди ее дальше. Вот сюда. Видишь звезду Самая яркая на этом небе. Ее зовут Сириус, хотя я предпочитаю звать ее иначе. Некоторые еще зовут ее Рехуа, и считают, что она исцеляет болезни и воскрешает мертвых. Она двойная. Но видим мы только одну из двух. Еще можно пойти направо, там Альдебаран.
— Почему ты говоришь «пойти»

Он снова смеется, так же надсадно, хрипло и звонко одновременно. Так лают собаки на пожарищах городов под вой сирен и грохот разрывающихся снарядов.
— Потому что это как с кораблями. Корабли ходят, что по воде, что по космосу. Корабль — это дом. Дома летать не могут. Плавать тоже.

Однажды он просто не пришел. Не пришел и на следующий день. И через месяц. Только Сириус на ночном небе стал сиять ярче, как будто на короткий момент стало видно вторую звезду. Я продолжала подниматься на крышу, и, обняв себя руками, мысленно проводила линию по поясу Ориона. Направо — Альдебаран. Налево — Сириус…

Это было похоже на то, как ищут улицы в незнакомом городе, как ищут дома, похожие один на другой. Я не знаю, зачем приходила и искала на ночном небе Сириус, но он снился мне.

И через месяц. И через полгода. И через год. И его зовущий голос, летящий в космическом пространстве, как крик журавлей, забывших дорогу домой, продолжал врезаться в магнитосферу Земли. И лающий смех снова и снова спутывал темные локоны, наполняя мир запахом роз и душистого перца.

— Вот там. За Сириусом и поясом Ориона, — хриплый голос обволакивает подобно теплому плащу, и я поворачиваю голову на холодный голубой свет далекой звезды.
— Что там
— Кто знает… Быть может, счастье

Он смеется. Невидимый, бестелесный, неведомый. Лишь голос, случайно забравшийся в человеческую оболочку.
Холодный свет Сириуса слепит меня. Я жмурюсь, закрывая глаза руками. Запах черной розы одурманивает. Хочется раствориться в этом безумном, терпком и остром запахе, похожем на лезвие ножа, срезающего свежий бутон.

Я теряю равновесие. Падаю. Но не знаю, вверх или вниз, и не решаюсь открыть глаза: я все еще боюсь высоты. Боюсь, потому что оттуда обычно не возвращаются.

Холодный свет Сириуса все так же ярок, что заставляет закрыть глаза. Ночной воздух жалит перцем и сандалом. Я раз за разом снова поднимаюсь на ту самую крышу. Полуночный осенний ветер неприятно холодит спину под старой растянутой футболкой. Пальцы чертят линию по ночному небу.

Там… За Сириусом… За поясом Ориона… Есть ли там хоть что-нибудь, кроме бесконечного одиночества, вплетенного в омут опостылевшей памяти Синяя звезда все так же ослепляет своим холодным светом. Есть ли там что-то Хоть что-нибудь

Сириус Космос принимает тебя любым. В этом он очень похож на смерть. В этом... И, пожалуй, в своем бесконечном равнодушии. В космосе никто не услышит твоего смеха. И крика тоже. И вот поди

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *