Истории из жизни реальных людей
Глаза, подёрнутые инеем, кажутся слепыми. Возможно, они и правда слепы: зачем в царстве ледяном глаза Всё вокруг лёд и снег, снег и лёд, и даже эти цветы, что растут в огороде, тоже растут из льда. Живая здесь только Рукодельница – да и то, жива ли Греет ли её дыхание тело, бежит ли по рукам да по ногам тёплая кровь – или уже затвердела, свернулась, стала как мёртвые реки под вечным льдом в подземном царстве Мороза Ивановича
А, может, это никакое ни царство. Не ступить Рукодельнице за пределы избы, тесной и узкой, холодящей всё человеческое, не сойти с единой тропинки, текущей меж сугробов и ледяных замёрзших деревьев. Что там за долами и сугробами Что за ледяными глыбами Пустыня ли снежная – или же окончание мира сего Дакто его знает.
Её дело простое, бабье: ни шагу за двор, ни взглядом за дом – не ступать, не смотреть, уткнуться в свою батрачью работу. Плакать хочется – так это ненадолго, отвернулась и пореви над горюшком своим; а потом опять работать. Мороз Иванович – строгий, всё-всё-всё проверит, всё-всё-всё отсмотрит, чтоб ни пылинки, ни соринки, чтоб печь была полна снежными пирожками, а стёкла дворца – тонкими и подёрнутыми инеем.
— А-а-а, — протянет он, и в его скрипе – голоса замерзших деревьев, стоящих под ледяным ветром. – Спасибо, что ты пирожок мне испекла: давным-давно уж я ничего горяченького не ел.
Врёт, вернее сказать, лукавит: Рукодельница видела всех этих девушек, что пришли к Морозу Ивановичу да так от него не ушли. То ли хозяйки они никакие, то ли так быстро грязь собирается в ледяной избушке, но работы было на полный день. Только и оставалось Рукодельнице что в лица замёрзшие девочек не смотреть да мыть (одеревенелой тряпкой в ледяной воде), кашеварить (на холодном огне, дающем только серебристое сияние зимнего ветра вместо тепла) да перину взбивать (в сугроб ещё больше снега накидать). Мороз Иванович строгий, но добрый: то ли жалко ему Рукодельницу, то ли везло ей сильно, но не слышала она пока злобных слов от хозяина своего.
Он был… добр Нет, доброта – не то, что можно сказать про мягкий снегопад, поддающийся пока ещё тёплым пальцам снег да полёт красивых снежинок. Вот что его доброта. Зима не чувствует ни благодарности, ни гнева, она просто появляется, проявляет себя и исчезает, сменяясь теплом. Доброту Мороза Ивановича и благодарностью не назовёшь – он просто следит, чтобы всё было как положено. Взбитая постель, снежные пирожки, звенящие от чистоты ледяные стены с изразцами, которые и не разглядишь никак – не видно… На нём и пылинок-то не видно, но Рукодельница, домом приученная, знала: это только кажется, что грязи нет, а она есть всегда. Не спрашивай, не возмущайся, вон у тебя ещё сколько работы. И пока Ленивица топала ногами, ныла, что всё уже чисто и ей делать нечего, Рукодельница покорно исполняла всё, что требовала от неё сначала мамка, а затем – злая мачеха.
И Рукодельница старалась, работала за семерых, со всем справлялась. Пальцы только почернели; но вот выйдет она из колодца – и сойдёт с неё вся чернота, стукнет она каблучком, тряхнёт косой – и станет красавицей. Серебро в волосах, платье шёлковое, понева в золоте, на голове – кокошник яхонтовый, а в приданое – ларец с камнями и драгоценностями.
И как же ладно, как же честно. Мороз Иванович, может, и строгий, но справедливый; не даст уйти служанке своей ни с чем.
Ничего, Рукодельница, ничего, всё у тебя будет. А пальцы – снегом потри, так отойдут, не отзнобишь. Ничего с ними не сделается, Мороз Иванович не допустит.
И вот так и трудилась Рукодельница; трудно ей приходилось без солнышка в небе, но ничего – откуда же солнцу в колодце браться Как просыпалась она, так сразу и бралась за работу, ни росинки в рот себе не взяв. Да и чего возьмёшь Льдышку холодную да сосулечкой закусить Когда изнутри холодно, как снаружи, то всё – беды не миновать; а так пока есть ещё тёплое место, маленькое, укромное, греющее Рукодельницу изнутри хотя бы до плеч. Лучше ж, чем ничего.
Зато под периной – спящая сухая трава. Когда совсем невмоготу работать, подходит Рукодельница к постели Мороза Ивановича, поднимает его перину негнущимися пальцами и водит ладошкой по колючим травинкам, по сухим листочкам. Это трава не мёртвая, она спящая; она проснётся по весне, как только Мороз Иванович отпустит её, и расцветёт пышным цветом, и раскинется по свету, необъятная, не уничтожимая конями да коровами. Вот и она, Рукодельница, как эта трава; сейчас ей холодно, сейчас ей горько, пальцы на ногах уже и не болят от холода, а всё равно – будет её солнца свет, наступит день, когда выйдет она из колодца, и все тогда удивятся – и папка, и злая мачеха, и Ленивица, все-все-все. Может, кто замуж сразу возьмёт…
Мороз Иванович шутит порой об этом. Смотрит мёртвым взглядом искоса и спросит невзначай: «Спасибо тебе, умная ты девочка, да и хозяйка славная. Хорошо ты меня утешила, и я в долгу не останусь; живи тут в колодце и горя не знай». Рукодельница посмеялась раз, два, а на третий и силы вроде были рассердиться, да вот только голос у неё на старика не поднимался. Нехорошо оно как-то, на старших серчать; да и потом, дали ей сроку три дня. Что она, не продержится Не вернётся обратно, к ясному солнышку, к семье своей
Вернулась, конечно. Только радости в том не было никакой.
К третьему дню чернота эта грязная до колен доползла; валенки стёрлись, а рукавички отвердели, как рубель, насквозь проморозились. Вот тогда подозвал Рукодельницу к себе Мороз Иванович, вернул ведёрко, а в нём – пятаки серебряные вместо воды, и ледяная сосулька, как бриллиантик блестящая, чтоб косыночку украшать. Хороший, добрый подарок; только вот после трёхдневной работы в ледяном доме руки ведро еле-еле тянули, а ноги с трудом волочились по снегу, едва перетаскивая стылое тело и тяжёлый подарок.
Воздух становился всё холоднее и холоднее, им даже нельзя было дышать; Рукодельница делала вздох и не могла выдохнуть; только потом, когда голова поднялась над водой, нос Рукодельницы ударила страшная резь. Рукодельница вдруг поняла, что эти дни она и не дышала толком – и что дышать зимой это очень больно: нос распирает изнутри, и стужа заползает глубоко-глубоко, так, что и глотнуть нельзя.
Но ничего, выползла и даже ведёрко с собой принесла.
Встретили её с криками и хватаниями за сердце; злая мачеха дверь заперла, а нянюшка добрая под-тайком выползла и сказала, что страшно теперь Рукодельница выглядит, словно и не живая. Что у неё синее лицо, вздувшееся, как тесто в квашне; что у неё на лице бледные пятна, а одежда мокрая и замёрзшая одновременно.
Что, в конце концов, её не было уже три дня, и три дня в колодце в разгаре зимы не может выдержать ни один.
Рукодельница растерялась; она просила нянюшку пустить её, говорила, что жива и что даже хлопает ресницами. Тело Ну под одеждой видно не будет, а на лице всё исчезнет, как только Рукодельница согреется. Ей просто надо дойти до очага… В конце концов, смотрите, сколько она принесла серебра, и даже сосульку! Маленькую…
Но её не пустили. Ведро, впрочем, нянюшка забрала, а Рукодельница так и осталась на пороге – посиневшая, попятневшая, всё ещё дышащая.
Ей ничего не оставалось делать, как возвращаться обратно к Морозу Ивановичу. Рукодельница всё думала и думала, как же так, почему папа и нянюшка не встретили её ласково, не облили горючими слезами, растопив замёрзшие и руки; разве мало она работала Разве не делала им хорошо Не её ли ласково отправили за ведёрком, которое Ленивица уронила
Ну, ведёрко теперь дома, а вот Рукодельница…
Мороз Иванович не обрадовался и не расстроился, хотя и прогонять не стал. Он сказал: «Коли пришла ты, девица, поди-ка, приготовь мне постель да взбей хорошенько перину».
И Рукодельница пошла, растирая снегом прямые от холода пальцы, всё реже и реже делая вздох и выдох. А когда Некогда ей, работы ещё сколько.