На рельсах

 

На рельсах Всё дело в мыслях. Мысль – начало всего. И мыслями можно управлять. И поэтому главное дело совершенствования: работать над мыслями.Лев Толстой О чём вы думаете каждый день, просыпаясь

Всё дело в мыслях. Мысль – начало всего. И мыслями можно управлять. И поэтому главное дело совершенствования: работать над мыслями.
Лев Толстой

О чём вы думаете каждый день, просыпаясь

Я родился и вырос в доме у железной дороги, и это была самая обычная жизнь. Меня любили и ругали, ставили тройки в школе. С друзьями я бегал по дворам и рельсам, бывало, и камни в электрички бросал. Кто не без греха Утром, днём и ночью стук колёс был моей музыкой: тонны металла отбивали по рельсам «татам-татам, татам-татам», эхом отзываясь внутри. Казалось, само сердце стучит в такт.

Каждый день я ездил на электричке в школу, каждую ночь от товарных вагонов дрожали стены и пол. В эти минуты воображаемая тяжесть давила меня, я чувствовал кожей металлическую мощь. Каково это – оказаться под поездом Успею ли понять, ведь это миг всего – колёса давят плоть – и конец. А если руку положить

Это пугало меня, но я привык. При первом стуке в голове всплывает образ: вот рука на рельсах, впереди поезд и – «татам-татам, татам-татам». Тяжесть ломает кости, но грохот не даст услышать хруст. Я хотел понять: а брызнет ли кровь, останется ли след Но проверить не решился бы, мысли о самоубийстве никогда меня не посещали.

Хотя, мог попасть под поезд случайно. Я нередко представлял, как именно это может произойти, и был осторожен, гуляя вдоль железной дороги. А делал я это часто. Подкладывал на рельсы монеты и ручки, просто сидел и смотрел на людей в вагонах. Когда появились телефоны, каждый старый я хоронил на рельсах. И не только их. Мне не разрешали заводить собаку или кошку, только хомяков. Я любил своих пушистиков и после смерти тоже хоронил их на рельсах. От мёртвых маленьких тел почти ничего не оставалось.

Я был хорошим и не смог бы кого-то убить. Но в моей голове каждый день поезд давил живую плоть, колесо за колесом: «Татам-татам, татам-татам».

Если это было простое любопытство, оно никак не удовлетворялось. Хуже всего, когда я сам ехал в поезде. Иной раз силой приходилось заставлять себя думать о другом. Садился у окна, втыкал наушники, смотрел в окно. Это помогало. Иногда.

Каждый день из окна поезда я видел одно и то же. Любимым был панорамный вид на город с моста: можно смотреть на окна домов и фантазировать, кто там живёт. В брошюрке для туристов – раньше такие продавались на каждом углу – было написано: «Если вы хотите получить полное впечатление от города, купите билет на поезд между станциями «Озёрная» и «Хлебозавод» днём. Яркие фасады домов вдоль набережной поднимут настроение. Красные, синие, жёлтые, по обе стороны реки – они словно улыбаются друг другу и солнцу. А потом купите билет ещё раз, когда стемнеет. Ночное освещение набережной, выполненное с юмором и любовью, никого не оставит равнодушным». Так себе текст, если честно. Я видел набережную днём и ночью – и в снег, и в хорошую погоду. «Улыбаются друг другу» – как можно сказать такое про дома

Мысли о живой плоти под металлом колес всплывали, даже когда я очень старался от них отвлечься. В конце концов, я смирился и просто перестал обращать внимание. Вырос и стал машинистом поезда.

Но я всегда хотел большего, как и любой из людей: ездить на море с семьей каждый год, купить машину, построить новый дом. Я не был особенным. Вёл свой блог, курил.

 

А однажды я прочитал, что мысли материализуются. С зарплатой машиниста много не заработаешь, поэтому каждый раз на работе, когда было время – а его было много, я материализовал себе крупный выигрыш. Ну и лотерейные билеты покупал, потому что других идей, откуда могут взяться внезапные деньги, у меня не было. Думать о крупном выигрыше, о том, что я с ним сделаю, и о чём буду мечтать позже, было чертовски приятно. Этому я отдавался всей душой. Мысли ведь должны рано или поздно материализоваться!

Я расписал, сколько мне нужно денег для беззаботной жизни, офигенного счастья и для «о большем и не мечтаю». Суммы каждый год росли, но только в голове. В реальности год за годом ничего не происходило. Кроме одного случая.

Не всем машинистам везет так как мне: я всё же увидел, что происходит с человеком под поездом. Поезд подъезжал к платформе, и тут парень прыгнул, но я уже ничего не мог сделать. Когда поезд остановился, открылись двери и люди начали выходить, я сказал что не могу ехать дальше, и меня заменили. Пришлось давать показания, общаться с психологом, но всё же я увидел останки. Не знаю, чего ждал, но этот случай ничего не изменил. Не помогли ни отпуск, ни реабилитация. Стоило только вернуться к работе, каждый день на краю сознания, где-то между лотерейными билетами и Гоа, я снова видел живое тело на рельсах. И теперь я гораздо лучше понимал, что с ним будет.

* * *
Журналистка лет двадцати куталась в чёрное пальто. Она сияла. Волосы под слоями лака были уложены бодрыми кудряшками с таким усердием, что даже сильный ветер не мог с ними справиться. Это было первое интервью для ночной передачи «Дорожные происшествия», и неуместность ситуации не могла сдержать её внутреннего торжества.

Журналистка держала микрофон напротив худого мужчины лет шестидесяти, седые грязные волосы которого смешно топорщились. Его потряхивало от алкоголя или волнения.
– Я видел, как он упал. Вроде как поскользнулся, – мужчина показал рукой на железнодорожный переход. Доски были под слоем грязного снега. – Вчера ночью тута вот был чистый лед, ух, как наморозило. – Он шмыгнул носом, вытер рукавом лицо. – Ну, я смотрю, а он не встаёт. А поздно уже, тут этот товарный…
– Погибший был вам знаком Говорят, он был машинистом.
– Ну, я часто видел его тута, он вроде как с тех домов, – мужчина показал куда-то правее перрона. – Ну а так-то и не знал его лично…

На железнодорожном переходе о вчерашнем несчастном случае ничего не напоминало. Было темно, шёл снег. Подъехала электричка, из неё выходили люди…

* * *
Такой вот несчастный случай. Я поскользнулся, ударился головой. Когда очнулся, пошевелиться не смог. Да и поздно. В один миг тонна металла раздавила мою плоть. Хватило и мига, но по ногам и рёбрам проехали все четыре пары колёс каждого из двадцати вагонов.

Деревянный настил чуть выше рельс, там большие щели. Когда убирали мои останки, не думаю, что всё там хорошо вычистили. Остатки кожи и мяса, жил и костей, лопнувшие и треснувшие, всё ещё под досками.

Если бы меня спросили в тот миг, хочу ли я прийти в сознание или нет, я бы всё равно открыл глаза.

Теперь я знаю точно, что чувствуешь на рельсах. Только вам не расскажу.

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *