Он отчуждается

Believe nothing you hear,
and only one-half that you see

Edgar Allan Poe

Мой сосед мёртв седьмой день и пригнивает к стулу. Мои лёгкие втягивают густой пластмассовый воздух с таким трудом, как будто он проходит через игольное ушко. Люди не любят то, что мешает их сну; им нужно немного пасты – почистить пасть. Улыбка их вянет всякий раз, провисает по бокам.

Мой сосед мёртв седьмой день и пригнивает к стулу. Только недавно красивым слитным почерком он писал кому-то письма. Тишина стояла в коммунальной квартире, долги забыты, все отправились на дачу. Улыбка их провисает по бокам, их губы раскалили кружку, когда дьявол явился за чаем – лебеди голосили в испуге.

Он мёртв седьмой день, уж очень долго пригнивал к стулу. Комната его наполнилась запахом жжёного молока, а белые трубки в потолке накачивали для него замороженный свет. Ну и кто сказал, что до него есть дело Разве кто-то остался с ним до конца Правда: никто, совершенно никто.

Что-то не так с моими часами… что-то не так с моими часами. Я заплетаю синие косы и слышу липкий звук соплей. Я пробую новую бумагу, это – единственный ритуал мне доступный. Что-то не так с моими часами: в них беснуется моя кукушка.

Представьте: если бы чаинки были людьми, могли бы они танцевать А ведь я и понятия не имею, действительно ли качание чайного пакетика делает что-нибудь. Читаю написанное письмо; его необходимо по прочтении уничтожить.

Это было вчера: мир смотрел на меня из окон, гасли лампочки, ключи оставались, мне связывали руки, чтобы я не играла предметами.

Одна полка загибается влево, одна – вправо. Некоторые клонятся на меня, и я не понимаю, почему не соскальзывают книги. Они уходят вверх, вверх, насколько хватает глаз.

Моего соседа начинает бить дрожь. Родители продолжают спорить, и голоса, перелетающие от одного к другому, туго охватывают его, сжимают внутренности. Паника.

Стакан воды, чужое выздоровление, ах как неуютно, ах как нехорошо, ну просто невыносимо. Я опять ищу слова, которые всё время ускользают.

О чём ты сейчас думаешь Она печально покачала головой. Чему она так радовалась Почему она просто не заметила Такое предательство. Так издеваться. Такое измывательство. Так посмеяться. Два тополя возвещали о близости воды.

Помню, нам читали лекции по теории литературы, но мы не знали, что столкнёмся с пикирующим бомбардировщиком, а не с идейной проблемой.

Мой сосед схватил книгу и ушёл. Надеялся найти в ней, наконец, то самое. Шрифт и бумага способствовали созданию первого впечатления. Лингвистический гений страдал от невозможности разделить чужие интересы.

Банка с червями оказалась пустой. На банке с червями костлявая рука.

Подумаешь, записывал сны. Для него всё тогда начиналось со спички.

Уведи меня отсюда. Приснись мне ещё раз.

Профессор – у него свои тайные радости: утаил, искалечил, сделал похожим на себя.

И я вернулась домой с таким чувством, как будто видела хороший сон.

Мой сосед мёртв седьмой день и пригнивает к стулу. Для него всё начиналось со спички. И когда рука потянется, а пальчик будет вращать колесо-механизм, огонёк заискрится. Он испугается, откинет кусок пластика на стиральную машину и побежит прочь. За ним – тотчас же – деревянная дверь с облупившейся жёлто-коричневой краской и ржавым крючком. Полотенце будет полыхать, но грохот – звонкий грохот! – уже прозвучал. Крупинки заскользят беспорядочно, соседка заголосит.

Источник