Карусель

 

Карусель Вертится карусель. Горят весело разноцветные огоньки, застыли лошадки в резвом прыжке, блестят их гривы и длинные хвосты, кажется, сейчас сорвутся они с карусели в настоящий бег и

Вертится карусель. Горят весело разноцветные огоньки, застыли лошадки в резвом прыжке, блестят их гривы и длинные хвосты, кажется, сейчас сорвутся они с карусели в настоящий бег и поскачут по облакам в далёкую сказочную страну…

Детский смех взрывает воздух. Натали с визгом мчится над ночной мостовой, широко распахнув руки. Ее волосы развиваются за спиной, словно ведьмина грива. Если бы, конечно, ведьмы были маленькими десятилетними девочками, которые катаются верхом на озорном ветре в канун полнолуния.

— Тома-ас! Догоня-ай!
Томас не отстает. Как и положено мужчине, пускай и почти одиннадцатилетнему, он ведет себя куда более сдержано. Его волосы тоже весело растрепались, и он, заражаясь хохотом Натали, нет-нет да и тоже начинает смеяться.
Натали быстрая. Но он все равно ее догонит! Пусть видны впереди только грязные от пыли пятки и слышен ее звонкий смех. Он догонит!

Карусель кружится, кружится, почти летит, и голова у детей тоже кружится. И лошадки резво рвутся вскачь, запечатлевая среди своих огоньков её — самую главную детскую надежду:
— Вот бы всегда так летать! — Натали падает в кровать. Томас зависает у ее окна.
— Но ведь взрослые не летают. Они даже не верят, что когда-то умели!
— Я знаю. Даже среди наших друзей никто не помнит.
— Это да. Но мы-то не забудем
— Ни за что!
— Ни за что! — повторяет мальчик и озорно улыбается. — До завтра, Натали!
— До завтра, Томас!
И он спешит к своему окну, которое находится выше, на этаже для мальчиков, чтобы тоже упасть в постель и счастливо забыться до утра.

* * *
— Томас, иди-ка посмотри!
— Что там, Натали
Она так красива в свои четырнадцать. Простое школьное платье не может скрыть изящность ее фигурки. Волнистые каштановые волосы водопадом струятся по спине. Мисс Норингтон ругает ее, говорит, что волосы у девушки должны быть заколоты, но Натали упрямо распускает их, едва та скроется за дверью.

— Как красиво, да
За окном в свете фонарей кружатся лохматые снежные хлопья. Их так много, что дух захватывает. Но Томас хоть и послушно смотрит в окно, все равно украдкой поглядывает на Натали.
Тому на следующей неделе пятнадцать. Все мальчишки смеются и дразнятся: «Тили-тили-тесто!». Он даже подрался пару раз из-за этого. Мисс Норингтон потом сделала ему суровый выговор и лишила экскурсии по городскому парку. Да и плевать, если честно.

— Ты думаешь о том же, о чем и я
Они привычно переглядываются и улыбаются.

В школе они всегда держатся отдельно от остальных. Их общая тайна не впускала в свой мир никого. Однажды они попробовали рассказать о ночных полетах своему другу Альфреду, но почему-то взлететь при нем не получилось, и Альфред обиделся, решив, что над ним шутят.

Едва только объявили отбой, и студенты закрытой школы-интерната имени Уильяма Хейлинга послушно накрылись одеялами и потушили свет, едва их головы коснулись белоснежных наволочек, две тени на разных этажах проскользнули каждая к своему окну.

— Ты почему не оделась Простудишься же!
Томас с досадой стягивает с себя шапку и куртку. Натали в одной ночной сорочке смеется и уворачивается:
— Догоня-ай!…

Теперь они на крыше столовой, где небольшой навес позволяет укрыться от дождя и снега, а камень у печной трубы такой горячий, что две пары ног в грубых шерстяных носках совсем не мерзнут.

…А карусель все вертится. И взлетают снежинки вокруг платформы, и тают на призывно горящих огоньках. Кажется, слышно заливистое ржание, и маленькие лошадки убегают куда-то к горизонту, и зовут с собой.

— Как думаешь, скоро мы забудем
— Не знаю. Может, мы не забудем
— Все забывают.
— А мы не все.
Томас упрямый. Он привычно берет Натали за руку и горячо повторяет:
— Мы не забудем!
Натали грустно улыбается.

Они почти взрослые. Еще немножко, и их будет не отличить среди толп таких же молодых людей, которые выросли, ходят на работу и платят налоги.
— Знаешь, мне иногда снится, что я не могу оторваться. Просто стою и смотрю вверх. И не взлетаю. Мне кажется, я скоро не вспомню. Том, я боюсь, что скоро оставлю тебя…
Томас хмурится и сжимает губы.
Они что-нибудь придумают. Обязательно придумают. Но вслух он говорит другое:

— Я всегда буду рядом. Даже если ты забудешь. Даже если я забуду.
— Обещаешь
— Обещаю.

 

Кажется, ее щеки порозовели. И глаза уже не так блестят от непролитых слез. Она кладет голову ему на плечо, и несколько минут каждый думает о своем.
— Натали… если бы у тебя было желание… одно желание, которое бы точно исполнилось. Чего бы ты хотела
— Я бы хотела покататься на ней. Эта карусель — она такая красивая…
— Какая карусель

.* * *
— Мне завтра семнадцать, — голос Тома теперь не звонкий, как у мальчишки. Он огрубел и сделался ниже. И глаза его уже не горят безрассудством, как раньше.
Томас вглядывается в зеркало напротив себя. Вглядывается пытаясь увидеть черты мальчика, который летал между звезд и обещал себе не забыть.
И не видит.

— Мне. Завтра. Семнадцать.
Он вырос.
Том закрыл глаза и прислонился лбом к холодному стеклу зеркала. От этого глухая боль внутри груди будто немного притуплялась. Впрочем, он почти привык к ней.
Говорят, время лечит. Но не в его случае.

Прошло почти полтора года как Натали исчезла. Утром постель ее была пуста, вещи остались на своих местах, а ее самой так нигде и не нашли.
Иногда ему казалось, что ее и не было. Наверное, все это было сном, таким реалистичным, что даже страшно. Но Натали не исчезла ни из его памяти, ни из памяти остальных. Она исчезла лишь из их жизни.

Взлететь он больше не смог. С того самого дня, как Том узнал, что ее больше нет, неведомая раньше тяжесть пригвоздила его к земле так, что иногда он удивлялся, как получается переставлять ноги.
Но он ничего не забыл.

Как и обещал, Том помнил каждую их ночь, каждый полет, каждый взрыв смеха, каждое прикосновение их рук. Но рассказать, конечно, он никому не мог.
Однако кое-что изменилось. Теперь он почти не спал. Ему хватало всего часа или двух легкой дремы, а порой он обходился и без них. Неведомая сила заставляла его неотрывно смотреть в ночь каждый раз, когда вся школа отходила ко сну.

И он смотрел. Жадно. Впитывая в себя все звуки и едва заметные изменения в пространстве. Падая в собственные воспоминания, одновременно мучась и наслаждаясь ими.

В эту ночь луна была полной. Сверчки пели свои серенады. Немного поскрипывала калитка в саду на сквозняке. Фонари дрожали, их свет мерцал и раздражал глаза.
Томас привычно облокотился на подоконник.
В ночной тишине раздавался чей-то далекий смех. Сначала он подумал, что это шумит ветер, но смех становился громче. На мгновение он зажмурился до боли в глазах, а когда снова открыл их…

Карусель и правда была чудесной. Она кружилась, мерцала сотней красочных огней и будто пела, а крошечные лошадки разной масти, казалось, вот-вот начнут гарцевать на задних ногах.

— То-ома-с!
Она была там. Высоко в небе, где сливался свет луны с огнями волшебной карусели, Натали сидела верхом на одной из лошадок, махала ему рукой и смеялась самым лучшим смехом на свете.
— Натали! — крикнул он, ничуть не заботясь о том, что может разбудить соседей по комнате.
— Желание! Загадай желание! — кричала она ему.

Яркими мазками картинка из прошлого обожгла сознание. Крыша над столовой, снег, рука Натали и ее желание.

Вот значит, оно что…
Наконец все стало на свои места. Надо просто загадать желание.
Последним штрихом легло его обещание.

Ну вот. Теперь все наконец правильно.
Томас легко вскочил на подоконник. Сердце стучало в груди и рвалось туда, к ней. И желание сорвалось с губ и улетело в ночь, словно было живым:
— Я всегда буду рядом!…

…вертится карусель и поет свою песню тем, чья душа не взрослеет. Тем, чье сердце помнит, как летать и как любить. Кружатся веселые лошадки, горят их озорные глаза, и кажется, сейчас сорвутся они в настоящий бег и поскачут по облакам в далёкую сказочную страну…

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *