Морозный посох

Просыпаться Леший любил медленно, обстоятельно, со вкусом. Особливо зимой, когда вставать и вовсе без надобности: прислушался в сладкой дремоте, всё ли в лесу в порядке, и спи себе дальше. Но эта зима выдалась беспокойной. В спячку Леший с Лешачихой не залегли, потому и решили отпраздновать Новогодье, да с размахом, пригласив всю нечисть, кто зимой не спит.

Погуляли душевно. У стола чуть ножки не треснули от обжорного обилия. Печки, чтобы жарить-парить, в жилище Лешего, само-собой, не водилось. Зато имелся волшебный бронзовый котёл — подарок заморского родича.

Котёл, не хуже скатерти-самобранки, поставлял любую снедь: хоть клюкву в меду, хоть ананасы в шампанском. Кто из гостей эти самые ананасы заказал, неизвестно, ни один не признался.

Ну, и медовуха из котла лилась рекой. Да что там рекой, морем-океаном разливалась, на дно затягивала. И всплыть поутру с того дна оказалось тяжко. Руки-ноги словно в пол вросли, глаза слиплись, в голове пусто и гулко. В таком состоянии мышь рядом пробежит — всё равно что стадо оленей прогрохочет, а тут ещё гости неугомонные поднялись ни свет, ни заря!

— Где мой посох
— Кто усох
— Да чтоб у тебя язык усох, окаянный! Ох, Земля-матушка, роди меня обратно… Лихо мне, лихо…
— Не поминай, а то явится!
— Поднимите мне веки…
— Где мой посох, я спрашиваю!
— Что вы орёте… — простонал Леший, с превеликим трудом разлепляя один глаз. — Не видите, я сплю.
— Ты у меня сейчас проснёшься!

От чувствительного пинка в бок Леший подскочил. Сел, очумело покачивая башкой. Над ним навис седой старик в парчовой шубе, вывернутой наизнанку. За спиной старика гримасничали зелёные рожи с выпученными совиными глазами. Леший разлепил второй глаз, но рожи не исчезли.

— Ох, Род-батюшка, неужто я до зелёных гоблинов допился
— А чё сразу гоблины! Чуть что, гоблины виноваты! — заголосили рожи.

Старик обернулся. Зелёные мигом исчезли под столом, только колыхнулась свисающая до пола скатерть.
— Где мой посох, ироды! — плачуще возопил старик, угощая пинками всех, кто попадался под ногу.

Кряхтя и постанывая, гости поднимали всклокоченные головы. Главарь ватаги речных бесов-шуликунов оскалил щучьи зубы:
— Ну, ты, Морозко, кончай ураганить! Ежели мы все встанем, то ты ляжешь!
— Я Карачун! — старик воинственно встопорщил ещё вчера белоснежную, а сейчас всю в разноцветных подтёках бороду. — В последний раз по-хорошему спрашиваю: где мой посох!
— А на волшебном посохе нехилый набалдашник! — глумливо пропели под столом.
— Поднимите мне…
— Цыц, охальники! — посреди избы, уперев мощные руки в бока, встала Лешачиха. — Дитё мне разбудите. Рано ему срамные слова знать.

— Дитё-ё… — протянул главарь шуликунов, придвигая к себе кружку собрата, продолжающего мирно храпеть. — Да нонешние дети слов знают больше, чем мы все, вместе взятые. — Он глотнул из кружки, скривился и выплюнул обратно.
— А где ваш наследничек, кстати — Карачун замер, хищно раздувая ноздри. — Не чую человеческого запаха! Сбежал, поганец! И посох мой стащил!
— Охолонь, Зимовой, — Леший, ухватившись за край стола, поднялся на ноги.
— Я Карачун! — взвился старик. — Сколько раз повторять!
— Да хоть Царь Морской! Ты мозгами-то пораскинь, если ещё остались. Наш Микитка человечьего рода, это верно. А какой человек твой посох в руках удержит Один раз дотронется и всё, в сосульку превратится.

Лешачиха, шарившая под ворохом листвяных одеял в углу, вдруг охнула и схватилась за сердце.
— А ведь и правда, нету Микитки! И шапки нет, и варежек! Охти нам, Леший! Не углядели, пропал сыночка! Сгинул цветочек наш ненаглядный!
— Репей он, а не цветочек, — буркнул Леший. — Этот… как его… кактус. Всю зиму из-за него толком не спим. Ладно, жена, не причитай, найду. Не мог он далеко уйти.
— Я с тобой! — Карачун охлопал себя по бокам, не обнаружил карманов и тупо уставился на вывороченную шубу. Крякнул и принялся переодеваться. Уже на ходу вытащил из кармана изрядно помятую шапку, не расправляя, нахлобучил на голову.

Утро в зимнем лесу выдалось дивное — с розовыми искрами на сугробах, голубыми тенями под елями и таким чистым воздухом, что у Лешего мигом прояснилась голова.

— Вот они, следы-то! — Карачун торжествующе ткнул пальцем в цепочку овальных вмятин в снегу. Вела цепочка в сторону Большой поляны.

Леший кивнул. Следы были от валенок, которые он сам свалял для Микитки. Всё лето собирал звериную шерсть по лесу, особенно волчью и медвежью. Валенки вышли на славу — тёплые и духовитые, даже под снегом их след почуешь. Лешим одежда не нужна, своей шерсти хватает. Белый кафтан из крапивного полотна Леший носил только для форсу. А Микитка — дело другое.

Малец оказался у Лешего весной, когда только-только расцвела на полянах сон-трава. Мать у Микитки умерла, отец заново женился, а мачехе пасынок не пришёлся по сердцу. Прокляла за разбитый горшок, послала прямиком к Лешему.

Оно, конечно, не впервой. И месяца не проходит, чтобы какая-нибудь деревенская баба ни чертыхнулась или ни лешеканулась. Отправит сдуру своё дитё к Лешему, а потом бежит на опушку, ревмя ревёт, умоляет вернуть. Подарки приносит. А Лешему что, он не беспредельщик какой, вроде Болотника. Ежели с уважением, отчего не помочь Да и с ума сойдёшь всех младенцев себе оставлять.

Но за Микиткой никто не явился, даже родной отец. Вот и остался. Рыжий, тощий, как лисёнок. Сначала дичился, жался в угол, зыркал испуганно синими глазищами на котёл, думал, сварят и съедят. Потом осмелел, Лешачиху мамкой звать стал. А уж она на приёмыша надышаться не могла. Через весь лес до моря ходила за пухом гагачьим — кафтанчик зимний простегать. Шапку и варежки связала нарядные, с хороводным узором. На полотно для рубахи наилучшую крапиву вырастила.

«Задницу ему надо было той крапивой надрать! — думал Леший, шагая вслед за Карачуном. — Как же это он исхитрился посох-то спереть»
Тяжёлый посох Микитка, должно быть, волок за собой, отчего на снегу осталась борозда. Карачун свирепел с каждым шагом. Вслух он не ругался, но шипел, как дикий кот, которому медведь хвост прищемил. Леший уже прикидывал, чем откупаться будет, когда они вышли на Большую поляну и разом остолбенели.

Поляну не зря прозвали Большой. На ней случалось всему лесному и болотному народу собираться. Была поляна общей, но за Лесным Хозяином на это место сохранялись особые права. Дуб, который в центре стоял, ещё прадед Лешего посадил. Звери поляну старались обходить стороной, на всякий случай. Но сейчас возле дуба застыли трое волков-сеголеток. Мех дыбом, каждая шерстинка инеем покрыта, глаза блестят льдом, снежинки на высунутых языках не тают. Возле них металась матёрая волчица. То прыгала на дуб, то возвращалась к детям, скулила, лизала морды. Заметив Лешего, волчица кинулась к нему, ткнулась в ноги.

— Вижу, мать, — Леший погладил седую шерсть. — Сейчас разберёмся.
Он мягко отстранил волчицу и шагнул к дубу. Там, в наметённом к могучему стволу сугробе, что-то торчало. Карачун издал стонущий вопль, обогнал Лешего и чуть ли не с головой нырнул в сугроб. Вынырнул с двухаршинным посохом, прижал находку с себе, ощупал и снова взвыл.
— Ты посмотри, что твой поганец сотворил!

К посоху накрепко примёрзли вязаные варежки. Карачун схватил одну, но тут же отдёрнул руку, затряс, словно обжёг.
— Что твоя хозяйка в них вплела Перо жар-птицы! Да меня же теперь засмеют! Скажут, посох варежки разинул! Снимай! — он подступил к Лешему.
— Погодь, — буркнул Леший.

Выудил из того же сугроба пару валенок. Задрал голову, прищурился, высматривая в гуще необлетевших бронзовых листьев Микитку. Тот сидел, скорчившись, на суку, зажав ладошки подмышками. Смотрел испуганно, но упрямо.
— Ты зачем волков заморозил, пострелёнок
— А чего они лося съесть хотели Лось хороший, он меня на спине катал.
— А волки, стало быть, плохие Уже не помнишь, как с ними летом игрался
— Это разве они!
— А кто же Я их по осени через овраг отправил, а то многовато в том краю зайцев развелось, объели бы весь подлесок. Вот ты и не уследил, как выросли твои приятели. А лосю так и так пора пришла, старый он, отжил своё.
— А как же теперь.. — Микитка захлюпал носом.

Леший вздохнул и повернулся к Карачуну.
— Слышь, Зимо… Мороз-воевода, ты уж окажи милость, расколдуй волчишек обратно.
Карачун приосанился, польщённый.
— Я караю, а не милую.
— Так ведь людей караешь, а не зверей лесных. Расколдуй, а я сниму потом это украшение с твоего посоха.

Вот ведь связала Лешачиха, постаралась! «Теперь руки не заморозишь». И ведь не заморозил, что правда, то правда.

Карачун, что-то бормоча себе под нос, обошёл замерзших волков, каждого трижды ткнул нижним концом посоха. Сеголетки зашевелились, заскулили. Волчица запрыгала между ними, вылизывая, дыша жарко на каждого.

Микитка завозился на суку. Выпростал из-под кафтанчика ногу в сбившемся чулке.

— Сиди! — цыкнул на него Леший. — Слезешь, когда я скажу.
Он подождал, пока волки убегут с поляны. Карачун молча подсунул ему посох. Леший подышал на варежки, потянул аккуратно, чтобы ни одна ниточка не порвалась. У Лешачихи бы лучше получилось, но и он этому затейливому рукоделию не чужой. Варежки малость поупирались, но отлепились от посоха. Леший сунул их себе за пазуху.
— Ну что, в расчёте
— Как бы ни так! — Карачун подбоченился. — Теперь подавай мне своего приблудыша. Я его заморожу.

Микитка испуганно пискнул наверху.

— Сдурел — Леший расправил плечи. Зима — не его время, в полную силу не поднимешься, одним пальцем сосну не повалишь. Но и сейчас он кое-что мог. — Он мне сын. Я за него отвечаю, с меня и спрашивай.
— Да я и спрашивать не стану! — Карачун замахнулся на Лешего посохом.
— Не-ет! — Микитка свалился с дуба прямо Карачуну на голову и вцепился в посох. Голыми руками.

Карачун стряхнул с себя мальчишку, выдернул посох. Микитка остался лежать на снегу, такой же белый.

— Мда… — Карачун неловко переступил с ноги на ногу. — Он что, не знал
Леший покачал головой. Откуда Микитке знать, что морозный посох ничего плохого Лешему не сделает. Разве что треснет кора-кожа, да и то весной затянется.

— Оживи его, — тихо сказал Леший. — Должен буду. Моё слово крепкое.
— Слово… — Карачун покачал посохом. Мутные с похмелья глаза его прояснились, засияли голубизной зимнего неба. — Правильное слово, оно и силу правильную имеет. Никто уже не помнит, как меня зовут на самом деле, даже сам забывать стал. А ведь я не Карачун, а Карачур. Чур я, хоть и карающий. Предок человечьего рода. Пра-пра-пра… уж не знаю, какой дедушка и этого вот охломона. Миловать — не милую, а наградить по достоинству могу. Ничего ты мне не должен, Леший. Разве что… Постарайся, чтобы он поумнел, но доброты своей не растерял.
— Постараюсь, — веско сказал Леший.

Карачун забормотал заклинание, трижды ткнул посохом в скорченное мальчишеское тело, разбивая наросший слой льда. Потом крутанулся противосолонь и исчез в снежном вихре.

— Покрасовался напоследок, — хмыкнул Леший. Поднял сынишку, прижал к себе и понёс домой.

Микитка молчал всё дорогу, только мелко дрожал. Гости уже разошлись, Лешачиха, роняя слёзы, мела пол полынным веником. Увидев Микитку, ахнула:
— У, неслух! Ужо я тебя сейчас!

Попеременно целуя и шлёпая, Лешачиха растёрла Микитку барсучьим жиром, напоила мёдом и уложила в постель под кучу одеял.

— Кто тебя надоумил спереть посох — допытывался Леший, помахивая хворостиной. — Признавайся, кто тебя с толку сбивает!
— Я сам, — упрямо повторял Микитка, но в глаза не смотрел.
— Не тронь ребёнка! — вступилась Лешачиха. — Не отпирается ведь, чего тебе ещё

Леший плюнул и отбросил прут.
— Варежки больше не получишь. И валенки тоже. До конца зимы дома сидеть будешь, понял

Микитка закивал. Он бы самое страшное наказание стерпел, не пикнув. Главное, что не выгнали и не разлюбили.
Когда Леший с Лешачихой улеглись и затихли в своей постели, из-под стола осторожно выглянул ушастый гоблин.

— Эй, Мики, — прошептал он, — а ты молодец. Прямо кремень. Пойду, наших обрадую. Слышь, пожевать на дорожку есть чего А то я весь съелся, пока за тебя переживал.

Микитка заулыбался. Он-то боялся, что новые друзья сбежали и не появятся больше. Отогнув край перины, мальчик вытащил припрятанный ещё по весне печатный пряник. Попытался разломить пополам, но пряник не поддался. Пришлось отдать целиком.

— Знатная жрачка! — гоблин ухмыльнулся. — А я знаю, — он опасливо прислушался к храпу Лешего, — куда твою обувку убрали. И рукавицы. Во-он в тот сундук. Замок крепкий, но у твоей матушки разрыв-трава под крышей спрятана, между вениками. Смекаешь
— А то! — Микитка живо представил, как будет выбираться наружу, пока Леший с Лешачихой спят до полудня. — Айда завтра со мной Ледяную избу для лисы построим.
— Не, нам холод не по нутру, — гоблин нырнул под стол. — Вернёмся, как потеплеет. Ты, главное, жди!.. — донеслось откуда-то издалека.

Микитка хотел прямо сейчас слазить за разрыв-травой, но глаза сами собой закрылись. Он повздыхал ещё немного и уснул. Приснилась ему летняя ночь, вся в искрах светлячков, и хоровод на Большой Поляне. Приснилось, как кружатся вместе лисы, волки, зайцы, бесы, Леший с Лешачихой. И гоблины.

ёны

Источник