Согреть покойника

 

Согреть покойника Рабочий посёлок был окутан туманом – будто дым заводских труб и сырость ноября сговорились взять в плен жёлтые коробки шахтёрских трёхэтажек. Сквозь серую пелену слепо

Рабочий посёлок был окутан туманом – будто дым заводских труб и сырость ноября сговорились взять в плен жёлтые коробки шахтёрских трёхэтажек. Сквозь серую пелену слепо хмурилось утреннее солнце. Даже звуки, казалось, вязли в тумане.

— Лариса, ну до вторника! Я ж не хрен какой залётный – верну.
— Иди отсюда, пропойца. Ты, Ванька, и на позапрошлой неделе обещался отдать в срок, и что Сперва даже тень твоя тут мелькать перестала, а потом деньги пришлось выдирать с боем у твоей Анисьи. Иначе ждала бы я их, как от Мавроди дивидендов. Не дам больше.
— Ну тёть Ларис, ну хоть шкалик несчастный, а Дядь Ваня не отдаст – так я отдам, — вмешался Илья.
— Тебя я вообще не знаю, щенок. Всё, не морочьте мне голову!

Крупная женщина с коротко стриженными волосами захлопнула дверь перед носом выпивох. Дядя Ваня, тощий мужичонка в потрёпанной робе, сплюнул на землю.
— Вот упёртая! Что ж нам, так и помирать с похмелюги
— Подождём Сидора, может, его жена на полтинник расщедрится, — протянул с надеждой Илья – рыжий детина с кулаками молотобойца и лицом ребёнка. — А тётка страшная. И злая, как гоблин. Наверное, потому никто и замуж не взял.
— Может, и расщедрится. Пойдём присядем да перекурим.

Мужчины выбрали лавочку, ещё не выпачканную ничьей грязной обувью. Присели. Дядя Ваня достал пачку «Явы», и они закурили.
— А правда, что она ещё и в долг даёт под заклад и под проценты
— Лариска-то Да. И без денег заклада не вернёт. Эх, жизнь… Это сейчас Лорка весит полтора центнера, рожей хоть тараканов бей, и красится в баклажан. Ей ещё и сорока нет, а уже ведьма характером. А была славной девчонкой, я помню. С Пашкой моим в одной песочнице играли.
— Её все не любят, я слышал.
— За что ж любить Людей поганым самогоном спаивает. Таких вот дурней, как мы с тобой. Половина посёлка ей должны…
— Кровопийца!

Дядя Ваня замолчал. Закурил вторую сигарету и стал разглядывать небо:
— Эх, солнце какое. Будто пытается согреть покойника.
— Какого покойника
— Никакого. Батя мой так говорил… Родители у неё погибли в ДТП. А тётка в коме. Лет двадцать уже.
— Чьи родители
— Да Ларискины… О, Сидор идёт, машет нам! Видать, есть на пол-литру!

* * *
Лариса Сергеевна сложила в ящик бутылки с мутным седым самогоном. Задвинула в угол. Достала из холодильника суп и поставила греть. Затренькал мобильный.
— Алло, слушаю… Добрый день. Да, деньги переведу завтра. За полгода… Нет, никакой эвтаназии! Что.. Я знаю, что в вашей стране разрешено. Нет.

 

Суп начал уже подкипать в алюминиевой кастрюльке. Женщина выключила плиту и прошла в гостиную. Открыла сейф, вынула несколько пачек купюр, перекочевавших в карман её фартука. Над сейфом на стене висела фотография в серебристой рамке: родители на фоне новенького автомобиля. Рядом было фото женщины со светлыми волосами, как у отца Ларисы. С такими же, какие раньше были у неё самой, пока она не стала прятать седину под краской.

«Моя Золушка, танцуй, и пусть весь мир подождёт!» – вспомнила женщина надпись на обороте фото. На фотографии тётя обнимала тринадцатилетнюю Ларису в платье и балетных туфельках.

«Крёстная, я знаю, ты проснёшься. Я буду ждать всегда!»

По её щеке скользнул луч солнца, будто желающего помочь той, кому помочь было нельзя.

Согреть покойника Рабочий посёлок был окутан туманом – будто дым заводских труб и сырость ноября сговорились взять в плен жёлтые коробки шахтёрских трёхэтажек. Сквозь серую пелену слепо

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *