Право на маленькие слабости

 

Право на маленькие слабости В довершении всего я осталась в палате совсем одна. Лежать на узкой больничной койке в мае – это самая возмутительная весенняя несправедливость. В марте, когда под

В довершении всего я осталась в палате совсем одна. Лежать на узкой больничной койке в мае – это самая возмутительная весенняя несправедливость. В марте, когда под окнами только-только начинают болтать первые ручьи, еще можно вытерпеть разные противные процедуры и болючие уколы. И в апреле можно. В нашем городе в апреле ничего особенного не происходит, так: почки, листочки, первая травка. Хотя нет, происходит – журавли возвращаются. И все же в апреле болеть не так обидно. А вот в мае – невыносимо! Когда озорные весенние ветры раскачивают фиалковое небо, когда земля черными влажными ручищами выталкивает на поверхность сотни цветов, когда лимонно-желтое солнце беззаботно прогуливается по тихим улочкам, тогда невероятно обидно!

Но я заболела, причем очень серьезно. Впрочем, так серьезно болела почти с рождения. Я знала, как именуется мой недуг, но звучит это, прямо скажу, не очень. Мама же называла мою немочь «проклятой дрянью». Так мне нравилось больше.
«Проклятая дрянь» жила в правом боку и частенько очень сильно кололась, отчего приходилось по ночам звать родителей, а им, в свою очередь, торопливо набирать номер «Скорой». И все бы ничего, да только той весной «проклятая дрянь» разбуянилась так, что уколы и капельницы перестали помогать. Выход, по мнению Георгия Захаровича – моего лечащего врача, виделся один: удалить «проклятую дрянь» и дело с концом.
– Живут люди с одной… – заверил он родителей и тут же осекся, увидев меня, вернувшуюся с гемодиализа.

Было конечно очень интересно послушать о тех людях, живущих с «одной», но мне велели прогуляться, а после позвали обратно и сообщили, что надо оперироваться.

– А как же школа Меня на осень оставят! – возмутилась я. – И как я на следующий год с химией справлюсь

В этот момент отец как-то подозрительно отвернулся, а мама совсем неподозрительно всхлипнула, стало понятно – пока не до химии.
Но это случилось еще в апреле, к тому же, на тот момент, в палате нас лежало двое – я и Люда. Собеседница она так себе, зато любила резаться в «дурака», а это для унылого больничного существования уже здорово. Трижды в неделю к ней приходила мать – немолодая женщина с уставшим взглядом, одетая пестро и немодно, с большими руками, опутанными вздутыми синими венами, высокая и грузная. Долго гладила Люду по волосам, почти насильно кормила домашней лапшой, а после всегда спрашивала:
– Не забижают – и внимательно изучив Людкино отрицательное качание головой, добавляла. – Куры штой-то не несутся, с пятой уж суп варю.

После ее ухода Люда подолгу молчала или вообще уходила из палаты. Было ясно, что она стесняется матери, и еще, что кур с каждым посещением становится все меньше, поэтому Люда очень старательно лечилась и постоянно просила Георгия Захаровича о выписке. Не знаю, поддавался ли Георгий Захарович на уговоры или нет (меня, к примеру, и слушать не стал), но Люда в начале мая уехала домой. Я осталась одна.

Днем было еще так-сяк: приходили родители, улыбающиеся бодро, но уж слишком натужно, или медсестры развлекали меня инъекциями, либо же Георгий Захарович ощупывал «проклятую дрянь» и рассматривал ее на экране УЗИ. При всем при этом надо было быть сильной, попросту – врать, будто мне вовсе не страшно, особенно родителям. Хотя, на самом деле, страшно – это мягко сказано. Мне почему-то не верилось в то самое, хорошее, в котором я с большим рвением убеждала остальных. Но при этом казалось полной несправедливостью, если «проклятая дрянь» одержит победу в мае. От таких «оптимистичных» мыслей я лишилась сна. Сидела на подоконнике и глядела на звезды, ожидая, что какая-нибудь сорвется с чернильного небосвода, но этого, к сожалению, не происходило.

За несколько дней до операции навестили одноклассники, и рядом с ними – уже загоревшими на щедром солнце и шумными, я почувствовала себя абсолютно больной и несчастной.
– Что тебе принести – поинтересовались ребята в конце визита. – Ну, в следующий раз.
Очень хотелось пошутить, мол, следующего раза может и не быть, но не решилась и, проглотив слезы, сказала:
– Да ничего, просто приходите и все.
И лишь после, когда они уже топали к больничным воротам, заревела, открыла окно и закричала:
– Воздушный шарик! Принесите воздушный шарик!
И снова зарыдала и подумала: «Не принесут. Притащат цветы и апельсины. А у меня аллергия на цитрусовые. Или, еще хуже, одни цветы. Каждый по две гвоздички».

 

Накануне операции не сомкнула глаз, сидела на подоконнике. Звезд, как назло, ни черта. Черное небо застыло пустой глазницей. Я была совсем одна. Утром должны были прийти мама с папой, потом началась бы предоперационная суета, но те несколько часов я коротала на пару с собой.
В голове полная каша, «под конец» хотелось разобраться во всем. Особенно с тем, что касалось Бога. По-моему, время для этого было весьма подходящим. Но ничего не выходило, все мои выводы упирались в собственную болезнь, хотя верить той ночью хотелось.

«Наверное, Бога нет, точно нет» – подумала я и громко спросила:
– Эй, ты здесь
Откуда-то сверху (с третьего этажа, а я лежала на втором) совершенно спокойно ответили:
– Здесь. Ты чего не спишь
– У меня з-з-завтра оп-п-перация, – от неожиданности начала заикаться.
– Волнуешься
– Н-н-немного.
– Зря. Все будет хорошо. Просто поверь мне. Ложись спать.

Никогда не была особо послушной, но разве Богу перечат Нырнула под одеяло, прислушалась – за окном тихо, и задремала. А утром мои страхи исчезли, а может просто стало не до них. А если по-честному, то более меня в успокоении нуждались родители. И когда наступил момент «прощаться» с «проклятой дрянью», я уже ничего не боялась. Тем более Он пообещал, что все будет хорошо.

Первый раз я встала только на четвертый день.
– Надо, надо, через «не могу», – настаивал Георгий Захарович. – Неужели не интересно посмотреть, кто ждет за окном.

Было больно, я не жалею себя, но действительно было больно. Однако это того стоило: под окнами стоял весь мой класс. Я ошиблась. Не принесли цветы, не принесли апельсины. У каждого был воздушный шарик. И когда я подошла, поддерживаемая Георгием Захаровичем и помахала рукой, одноклассники их отпустили. Майское небо и разноцветные шары, уносимые далеко-далеко теплым молодым ветром. «Конец» оказался началом чего-то длинного и замечательного.

Примерно через месяц, за пару часов до выписки я по старой привычке сидела у распахнутого окна.
– Сигареткой не угостите – спросил наверху знакомый голос, тот самый.
– Свои иметь надо, – недовольно буркнули в ответ.

Очень хотелось подняться на третий этаж и посмотреть: какой Он Но я не стала. В конце концов, даже Бог имеет право на маленькие слабости. Просто шепнула «спасибо» и стала собираться домой.

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *