Истории из жизни реальных людей
– На кой ляд тебе в Даг Вопрос был не риторическим, а самым настоящим. Возник он в связи с надвигающимся дембелем моего личного дембеля, коего я, фактически, подставил. Да-да, именно так оно казалось, было и не делало мне никакой чести.
За одним исключением – я совершенно честно не желал гаситься в клубе. Совершенно.
— Твоё дело, — сказал Вова, — сюда больше не приходи.
Справедливо, вряд ли ему хотелось видеть мою рожу после заявления о командировке.
Полк отправлял первые партии душья, готовясь остаться без наглых, оху, расслабленных, но, тем не менее, вполне годных солдат. Причём там, где ждать стоило чего угодно. На административной границе республики Дагестан и Чеченской республики Ичкерия, как бы независимой, как бы мирной и как бы не желавшей настоящих погранцов со всеми вытекающими.
Возможно, в полку перестраховывались, возможно, там всё делали правильно. Заявление о добровольном желании отправиться туда легло на стол командира роты утром. Ничего не случилось, не зазвенели литавры, от меня не отколупались дембеля, а мои сопризывники, не желавшие никуда катиться, смотрели в мою сторону пренебрежительно и несколько зло.
Всё объяснялось просто: ехать по своему желанию мог только дебил, а им, несчастным горемыкам, оставалось служить всё в той же добро-милой компании Жана со-товарищи, включая конвойщиков. Чем меньше духов в расположении, тем больше ложится на плечи каждого, само собой.
— Дурак ты, художник, — сказал Чола, недавно побывавший в месячном отпуске и вернувшийся с шевелюрой чуть ли не по плечи. Умудрившись три дня прогонять именно так, сегодня утром наш армянский блондин всё же постригся.
— Вот дурак, — повторил он, — сидел бы в клубе, малевал всякую шлое и радовался бы жизни. Несёт тебя хрен пойми куда и зачем. Зачем!
— Я служить пошёл, а не картинки малевать, — сказал кто-то внутри меня и навсегда отрезал спокойную армейскую жизнь.
— Техасский рейнджер, бл, — Чола ухмыльнулся и пошёл по своим делам. А я по каким-то, совершенно незначительным, своим.
До отправки оставалось несколько дней, конвейер уже заработал, оставалось дождаться офицера или прапорщика, ехавшего вне большой партии. Да-да, нас отправляли именно так, обычными поездами, человек по десять, не больше.
На второй день случилась полная хрень – оскользнулся на ступеньке и шагнул сразу на три ниже. В колене явственно хрустнуло, налилось болью и потихоньку покалывало горячим. Где-то к обеду стало ясно – колено разнесло, ходить так себе, не говоря про бег. А ехать, как оказалось, предстояло уже утром.
Об этом сказал старшина, залучив в каптерку и продемонстрировав вещмешок, котелок, зимний бушлат с шапкой и сухпай.
— С утра всё заберешь, у дежурного по батальону, сейчас взял и пошел со всей халабудой наверх, сдашь и отбиваться.
— Мне в санчасть.
— Всё, косить начал – устало-лениво спросил наш рыжий дьявол с тремя звёздочками.
— Не, повязку хочу сделать.
— Ну, вали, только не забудь сдать старлею своё барахло, чтоб не увели.
В санчасти меня ждала прекраснейшая ефрейтор Марина, с самой инфекционки ласково называвшая всех, отвезенных туда засерями, дристунами и как-то ещё, не менее ласково.
— Косить пришёл – поинтересовалась она, рассматривая хромающее тело аки рентген.
— Повязку мне бы.
— Иди к хирургу.
Хирург, красивая женщина в спецкамуфляже, числившаяся как врач наших спецподразделений, слушать меня не пожелала:
— Как ехать в Дагестан, так все вы косите!
Я расстегнул портупею и, несмотря на её глаза, начавшие звереть, спустил штаны, ткнув в левое колено:
— Повязку можно сделать Мне утром уезжать.
— Специально, наверное, куда сунул – она фыркнула и царственно наклонилась, рассматривая. – Ладно, стой так.
Повязку она мне сделала, обычным бинтом и так перетянув, что пришлось разматывать и перетягивать самому. Толку оказалось мало, колено ныло, и сильнее раздражало только собственное неумение сделать нормальную петлю у вещмешка.
Прощаться с нами, убывающими почти в никуда, никто не вышел. А зачем, верно
Ночной вокзал Краснодара, спустя несколько месяцев после первого прибытия, показался каким-то чудом, с живыми обычными людьми, едущими по совершенно личным делам. Люди читали газеты, книги, чистили вареные яйца и дербанили куриц прямо в зале ожидания. Пара дядек тихонько выпивала, а менты тут оказались обычные, не срочники и никто дядек не трогал.
— Не расходимся, — буркнул прапор со второго БОНа, — курить по трое и вон туда, на улицу. Чтобы я вас, оху видел.
Мы ходили курить туда, получив по целых пять пачек моршанской «примы». Там же курили две девы неясного возраста, социальных положения и ответственности. Закир, рассматривая длинные ноги одной, открытые по самые стринги, почти облизывался. Я, если честно, тоже.
Девы на нас не смотрели, курить третью подряд казалось форменной дуростью и мы вернулись.
А мы, через несколько минут, пошли на электричку, пёршую в Ростов. Ни до армии, ни после, так и не выпало побывать в нём дальше вокзала, а Дон, если уж на то пошло, особо не впечатлил. Ну, речка, не самая широкая, зеленоватая, получше Кубани, но все же – просто речка.
Нас вёз поезд, катящийся в Махачкалу. Плацкарт девяностых, густо набитый женщинами с детьми, небритыми мужиками, косящимися на нас и несколько откинувшимися зэками, катил себе и катил.
Рядом сидел крохотный, но как сбитый из валунов, большеголовый Мурашкин, самый натуральный башкир, не любящий говорить и любящий побороться. Почему Мурашкина, ртутно-подвижного и выносливого как двугорбый верблюд, не взяли в спецвзвод Да он сам не захотел, вот и всё.
Первое знакомство с сухпаём, потом катавшимся с нами всю службу, особо не зашло. Наверное, знай я о том, что его вкус, спустя четверть века так до сих пор со мной, постарался бы как-то отметить этот день в памяти. Но вышло как вышло и чуть не сломав зуб о сухарь, годный забивать гвозди, все следующие разы для пожрать – сразу шёл за кипятком к «титану». Ровно как утром через полтора суток.
Наш прапор, упоровшись с кем-то палёной осетинской водки, проспал.
Зато не проспали встречающие нас сослуживцы, прикатившие в Хасавюрт вовремя. За окном вагона стелилась самая настоящая сметана сизо-тяжёлого тумана. Из него, между заборчиком и белым зданием, совсем как крокодил в дельте Нила, совершенно бесшумно вылез нос БТР-восьмидесятки.