Запятая

Бывают странные замены в жизни. Он это понимал, но ничего сделать не мог. Страшновато и грустно, на самом деле. Например, двое его котов — Тедди и Анфиса — заменили ему двоих умерших детей — Владика и дочку. Владик прожил два месяца и умер. Дочка вообще не родилась — замершая беременность. Однако жизнь с нею он успел представить. Если рассказать про эти замены стороннему человеку, а потом дать понаблюдать, как он баюкает и сюсюкает своих котов, у человека этого побежит мороз по коже. Не от всякой драмы можно оправиться, не всякое горе можно пережить, оставшись прежним. Он точно не сумел. И жена его не сумела. Они все-таки дикие люди, потому что будь они не дикими, они бы пошли к психотерапевту, выговорились бы и всё такое, но это ведь Урал, тут тьму носят в себе, пока она либо не превратиться в перегной, из которого вырастет что-то стоящее, либо не сожрет твое нутро, как ленточный червь. Иногда это происходит одновременно. Он пишет книги, понимая, что это финишная прямая, и с каждым рассказом, с каждой новой метафорой ему все сложнее вырывать себя из лап аппатии. Но вернемся к кошкам. Как бы смехотворно это ни звучало, они взаправду действуют на него благотворно. Он смотрит на них и думает — нет, еще поборемся, пока рано, посучу еще лапками, повзбиваю молоко. А сегодня земля ушла у него из-под ног. Взяла и ушла, как красивая девушка после плоской шутки. Не было никакой девушки и шутки не было.
Жаркое лето, квартира, торопливые сборы. Он с женой Олей поехал на дачу к ее родителям. С собой они взяли Анфису и шашлык. Он заметил этот парадокс в машине. На коленях стояла переноска с кошкой, а рядом лежала убитая свинья, нарезанная кубиками. Если б какой-нибудь человек попытался убить Анфису, он бы убил его не раздумывая. Но за мертвую свинью он заплатил 760 рублей и даже предвкушал запах от мангала и трапезу. Он ехал и думал — почему свинья для меня еда, а Анфиса — почти дочь
Потом он вспомнил Бердяева, его идею о гипостазировании, когда нечеловеческие сущности человек наделяет своими чертами. Всё встало на свои места. Он не жил со свиньей, поэтому не мог ее очеловечить, с Анфисой он прожил два года и очеловечил ее весьма глубоко.
Короче, едва они приехали на дачу, Анфиса вырвалась и убежала. Они искали ее весь день. Он выходил на поиски ночью. Искали весь следующий день. В воскресенье вечером им надо было возвращаться домой, но они не могли. Он поссорился с Олей. Он не хотел брать Анфису, а она настояла. Он сказал — ты никогда меня не слушаешь, я для тебя пустое место, это ты во всем виновата. Оля плакала. Сквозь слезы она сказала — я и в смерти детей виновата, видишь какая я, у меня здоровья нет, брось меня или я сама от тебя уйду! Он знал, что надо сделать. Знал, что надо подойти, обнять ее и сплотиться. Но он не смог. Вместо этого он сказал — ты права, бедные наши дети. И ушел в киоск за крепким пивом. Когда он уходил, он видел, как она зашла в сарай. Он еще подумал — дура, сто раз в сарае искали, нет ее там!
В киоске он взял три банки «Охоты», присел на лавку и почему-то опять подумал про сарай. Представил его утробу: березовые чурки, старый велосипед, лопаты, грабли, веревки, балку на потолке, о которую он не раз ударялся головой. Чурки, веревка, балка… Балка, чурки, веревка… Он вдруг увидел, как Оля вытащила чурку на середину сарая, сняла с крюка тонкий канат, перекинула его через балку, сделал петлю, всунула голову…
Он отбросил банку пива и побежал. Сердце колотилось то в горле, то в пятках, пот заливал глаза. Раньше он никогда не бегал здесь, потому что боялся собак. Сейчас он боялся сарая, тонких ног, свисаюших плетьми, легкого скрипа под самым потолком. Завернув за угол зеленого забора, он вырвался на финишную прямую. Если она это сделала, думал он, я сделаю это рядом. Закрою дверь и сделаю. Вдруг ему стало невыносимо жаль себя, а потом, резко, как сквозняк, его обуяла гордость за свое страшное решение, за беспредельное мужество последовать за нею даже туда. Он уже не чувствовал себя подонком, не отыскавшем в себе банального милосердия, да и бежал он уже не по ласьвинской земле, а по земле Эллады, где только так — в объятьях великой трагедии — и должна заканчиваться жизнь.
Вбежав во двор, он замер, на бронзовых ногах подошел к сараю и, подавив всхлип, распахнул дверь. В сарае никого не было. Он вышел на улицу и сел на лавку. Из дома вышла Оля с кошкой на руках. Она сказала, что Анфиса спряталась под домом. Она сказала, что любит его. Она сказала, что шашлык готов и позвала к столу. Ему было неприятно смотреть на нее. Его будто бы обманули, ударили в спину, пожалели. Жизнь собиралась поставить точку, черную и прохладную, но вместо этого опять поставила запятую.
Они с Олей поели шашлык, она помыла посуду, он покурил с тестем на веранде, потом они попрощались, как всегда не смогли отбиться от кабачков и смородины, запихали притихшую Анфису в переноску, сели в машину и уехали домой.

Павел Селуков

Источник