БОТКИНЕЦ

 

БОТКИНЕЦ В детстве я думал, что дизентерия и Боткина, как партия и Ленин - близнецы-братья. Только сёстры. Мама меня ими часто запугивала. - Не смей есть с земли, - говорила она, - или у тебя

В детстве я думал, что дизентерия и Боткина, как партия и Ленин — близнецы-братья. Только сёстры.
Мама меня ими часто запугивала.
— Не смей есть с земли, — говорила она, — или у тебя будет дизентерия и Боткина!.. Мой фрукты или будет дизентерия и Боткина!
А я тех сестёр не очень-то побаивался.
Папа мне как-то сказал, что дизентерия — это понос, а такое счастье, слава богу, со мной случалось нередко.

— У меня снова дизентерия и боткина! – каждый раз докладывал я маме из уборной. И она восклицала:
— Боже, что ты несёшь
— Это не я несу. Это меня несёт!
— Так у тебя обыкновенный понос!
— А при дизентерии, что — необыкновенный
— Не дай бог, какой необыкновенный, – вздыхала мама, и шла заваривать мне сушёную чернику.
— Это для закрепления материала, – по-учительски объясняла она.
И я, закрепившись, продолжал есть с земли фрукты немытыми.

Пока, наконец, не заболел, в начале четвёртого класса.
И тоже, надо сказать, из-за фрукта, сидевшего со мной за одной партой.
Когда Юрка перестал появляться в школе, классная объявила, что у него — Боткина.
«Должно быть необыкновенно поносит» – подумал я тогда с некоторой завистью, и больше о Юрке мне не думалось.
А через неделю, когда меня начало рвать жёлчью, снова подумалось. И я, бледный, с холодной испариной, сказал маме:
— А у Юрки боткина.
— Боткина!! – вскрикнула мама.
И потащила меня в поликлинику.

— Стул белый – сходу огорошил меня вопросом доктор из поликлиники.
— Ну-у… белый… — глянув на его стул, согласился я с увиденным.
— А моча – больше квас или пиво
— Не знаю… не пробовал…
И он сказал, что у меня Боткина.
– Господи, у него Боткина! – простонала мама, выйдя из кабинета.
А я запротестовал:
— Никакая эта не боткина! У меня же поноса-то нету.
— А причём тут понос!
— Так, дизентерия, это же он!
— А дизентерия тут причём!
И вся моя стройная медицинская теория вмиг рассыпалась.

А в больнице, в которую нас послали из поликлиники, мне задавали всё те же дурацкие вопросы — про белые стулья и пиво с квасом. Однако тамошняя докторша сказала, что у меня гепатит.
— Видишь, — обрадовался я, — никакая эта не боткина! А просто гепатит какой-то.
И мама расплакалась…
И сколько я не упрашивал докторов отпустить нас домой, меня на три недели определили в инфекционное отделении.

А потом ещё полгода мама кормила меня варёно-пареным…
Предписания врачей она блюла строже уголовного кодекса, поэтому полгода я отмотал от звонка до звонка — без амнистий и условно досрочного.
— Я тебя прибью, если притронешься к жирному! – предупреждала меня мама.
И я знал, что она это сделает. Ибо ради моего оздоровления могла прибить каждого. Меня включительно.
И когда папа спрашивал — буду ли я пончики, она кричала:
— Ты с ума сошёл! Ему ж нельзя, он ведь Боткинец!
И полгода готовила отдельно — на семью, и на «боткинца».
А я, давясь варёно-пареным, мечтал о жаренной картошке с сосисками.

 

Но даже когда мы поехали в гости к родственникам, мама взяла для меня с собой всё то же — варёно-пареное…
Хотя я втихаря всё же налопался контрабандного.
Вызвался сносить со стола за пирующими, и за три ходки от пуза напихался объедками.
А тётя Мая, принимавшая у меня вылизанные тарелки, не могла нарадоваться.
— Как хорошо всё покушали, — говорила она. – Столько обычно всего остаётся…
А я кивал и доглатывал.
Когда же мне предложили кусочек тортика, гордо заявил, что мне нельзя, потому что я боткинец… И кушавшие гости замерли…
— Что за глупости — улыбнулась мама растерянно. — Ну какой ты боткинец!
И тут же принялась всех успокаивать.
– Он абсолютно здоров, просто мы щадим его печень…
— Да, — вздыхал я, – потому что у меня боткина.
— Была у него Боткина, но теперь он давно уже вылечился!
И все так растрогались, что распили за мою печень ещё бутылочку.
А пока они меня оздоравливали, я запихивал в себя торт целыми жменьками.

А ночью мне хотели вызывать «скорую». Потому что все унитазы у родственников вдруг кончились…
Точнее — санузел у них был один изначально, а мне требовалось два, как минимум… Для верха и низа… И лучше бы одновременно. Потому что в гимнастике я не силён и крутить кульбиты не приученный.

В итоге, родственники сильно расстроились из-за того, что я так феерически у них расстроился. И попросили больше не привозить им своих «боткинцев». На что мама ответила, что это их скисшие салаты, а не «боткинцы». И посоветовала, для закрепления материала, срочно выпить всем черничного отвара — потому что она тоже уже чувствует, что расстраивается.

И вот такими жутко расстроенными мы и уехали.
А в машине мама посмотрела на меня испытующе. И сказала:
— Признавайся, ты ел там что-нибудь жирное
И когда я воскликнул:
— Упаси господи! – меня вырвало на неё остатками тортика.
И весь прописанный мне срок я доматывал уже добровольно-самостоятельно, без обжорных рецидивов и гастрономических провинностей.
Так что, в итоге, печень мы с мамой всё же выходили.
Хотя и теперь, через сорок лет, она всё ещё порой за неё волнуется.
— Не надо пить, — говорит, — тебе нельзя, ты же Боткинец!

© Эдуард Резник

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *