Истории из жизни реальных людей
Первая половина 90-х.
Запруженная студентами остановка у Политеха. Зима. Низкое свинцовое небо висит над головой, а тут ещё поднялся пронизывающий ветродуй. Скоро начнёт темнеть.
Как всегда, жопа долго нет автобуса. Народ торчит уже полчаса, и меньше его отнюдь не становится.
Наконец, вдали появляются очертания долгожданного транспорта.
Подходит автобус. Это долгожданный «Икарус» маршрута номер 45. Медленная колымага, останавливающаяся почти у всех фонарных столбов.
Он уже прилично заполнен. Начинается штурм
Бешеная толпа студентов бросается в двери.
— И- раз! И- два! И взялиии!!! древний крик волжских бурлаков разносится над остановкой. «Этот крик у нас песней зовётся», как говорил классик. Актуально, как и в те времена.
— Препода! Препода пустите! надрывается кто-то.
— Какого препода, нах звучит народный глас.
— Пичужкина!
— А! Станови впереди, сейчас запихнём отвечает неведомый руководитель организованного хаоса.
— И- раз! И- два! И взялиии!!!
С улицы кричат:
— Пичужкина впихнули
— Впихнули! Вот он мне в жопу как раз упирается!
Автобус закрывает двери. Поехали.
Я примостился на заднем сидении. У этого места есть крупный плюс: три сидушки у «Икаруса» находятся как бы на «галёрке», сильно выше всего автобуса. Для того, чтобы туда забраться, требуется некая гибкость членов, и ловкость рук в те моменты, когда пассажир покидает сиденье, а другой пытается занять его место. Что гарантирует от посягательств разных личностей, особенно скандальных бабок, которых набивается ничуть не меньше, чем студентов.
Ехать мне далеко, в самый центр рабочего района в нижней части родного города, поэтому я пытаюсь тихонько закемарить.
Однако, не суждено.
Кресло возле меня освобождается на ближайшей остановке и в него подсаживают Пичужкина. Он серьёзно поддат, но пока что бодр. Самое разговорчивое настроение.
— Молодой человек, а где я вас видел
— На экзамене месяц назад. И на курсовой.
— А, вспомнил. Это вы попросили у меня обратно вашу работу. Зачем вам это Сейчас нужно торговать в ларьке и зарабатывать деньги. Это актуальная тенденция.
— Мне нравится электродинамика и нравится технология производства СВЧ-приборов.
— Всё умерло. Нет больше ни науки, ни производства. Вы идёте в никуда. Поколение торговли Обслуга. Я даже боюсь подумать о том, что будет дальше.
Мне нечего ему ответить. Пичужкин тоже замолкает.
Вместо учёбы приходится работать телемастером.
Мой доход гораздо выше, чем у отца, который всю жизнь положил на благо советской науки, воплощая в «железо» сложнейшие алгоритмы радиолокационного обнаружения и борьбы с поставленными противником помехами.
Теперь это никому не надо. КБ где он работает, собираются закрывать. А алгоритмы продали американцам. Но зато мне хорошо платят за починку телевизоров и видаков.
Ощущаю себя почётным говночерпием во время эпидемии холеры.
Пичужкин заснул и похрапывает во сне. Вменяемый мужик и ни разу не гандон не зря к нему хорошо относятся студенты.
Его история была довольно широко известна среди старшекурсников. Человек крайне талантливый, он так и остался кандидатом наук. Когда дело дошло до предзащиты докторской оказалось, что он нарыл такие интересные вещи, что его отправили в какой-то закрытый «почтовый ящик» в Москве с подпиской о неразглашении.
А там выяснилось, что над подобными проблемами пытался работать не только он, правда, безуспешно. Ему ненавязчиво предложили соавторство в работах, но Пичужкин отказался. Теперь он никогда не станет доктором наук и поэтому бухает.
Наши остановки находятся рядом. Моя чуть позже.
Бужу Пичужкина: пора на выход. Его прилично развезло в тепле, и он неустойчиво стоит на ногах. Что делать Выхожу вместе с ним и подхватываю под плечо. Без приключений довожу до квартиры, сдаю на руки жене, благо недалеко от остановки.
И относительно спокойно возвращаюсь домой, тщательно обходя тёмные дворы.
Внутри поселяется чувство странного удовлетворения. Всё-таки хорошо, что во время этого променада меня никто не попытался убить, ограбить или просто развлечения ради ввалить такой пизды, чтобы срать потом под себя костями в больнице.
Прожит ещё один серый никчёмный день.
«Святые девяностые».
Как вспомню об этой «святости» — так вздрагиваю.
Юрий Габор