Если идти с Пролетарки в сторону железной дороги, а потом пересечь ее и пойти дальше, чтобы пересечь еще два раза, рано или поздно, а точнее — минут через тридцать, вы выйдете к Каме. По пути вам встретится заброшенный свинарник, усеянный окатышами косогор, маленькое озерцо «Камушки», большое озеро «Белое» и заброшенный завод, который то заброшен, то не заброшен, а когда-то производил кирпич. Возле завода вы повернете направо, пройдете метров триста и повернете налево, чтобы вскоре выйти к красной двухэтажной котельной, похожей на особняк. Котельная давно оставлена и почти вся ее «начинка» то ли предусмотрительно вывезена хозяевами, то ли растаскана в девяностые на цветмет и для дачных нужд. Даже в жаркий день котельная обдает прохладой. На первом этаже валяются коробки, бутылки, всякие фантики и рваные телаги, оставшиеся от стоянки бомжей.
Зато второй этаж в известном смысле прибран. Там стоит копченая печка и лежит белая дверь на четырех брусках. Окно с остатками рамы выходит на Каму. Только песчаный пляж отделяет котельную от реки. Из окна видны понтоны и большой поваленный тополь, возле которого принято жарить шашлык. На другом берегу, а в хорошую погоду он виден без труда, возвышаются странные конструкции, похожие на гигантских железных цапель. Иногда они ныряют в воду и чего-то там вылавливают. Или черпают песок. Или они ныряют не в воду, а еще куда-то, потому что из котельной этого не разглядеть. В июле пол котельной устилает тополиный пух. Он хрустит под ногами и лезет в нос, как бы подбивая оставить Каму и сбежать домой. Но мы не сбегаем. Мы — это я и Оля. Конечно, котельная принадлежит не только нам, но только мы можем находиться здесь без выпивки и ганджубаса.
Чуть ли не каждый день лета 2003 года мы проводим здесь. Купаемся, загораем, жарим на костре сосиски, ныряем с понтонов и занимаемся любовью. Когда загорелая Оля ложится на белую дверь, это производит на меня сильное впечатление. В первый раз я задохнулся, но подумал, что это пройдет, однако не прошло. Даже к исходу лета мне нужно приложить усилие, чтобы оторвать глаза и перейти к действиям. Обычно мы приходим на Каму к девяти утра, потому что нам трудно спать по отдельности. Ну, и пока не наступила жара. Раньше мы ходили через завод, но в конце июля там установили шлагбаум и появились охранники с овчаркой. Мы сворачиваем прямо возле шлагбаума, и охранники провожают нас взглядами. Им жарко сидеть в будке, и они бродят по пыльной дороге с сигаретами в зубах.
Всё лето охранников было двое, а сегодня мы встретили троих. Оля закончила одиннадцатый класс и поступила в Политех на социолога. В школе мы учились вместе, но меня выгнали из десятого класса за драку и теперь я прозябаю в училище. Все говорят, что мне там не место, но когда говорят, что тебе где-то не место — это всегда пустое. Я это хорошо понимаю, потому что проучился в училище целый год, а «тебе там не место» ситуацию никак не изменило.
Когда мы подошли к шлагбауму, один охранник крикнул:
— Куда прете!
Я показал ему рукой на обходную тропинку. Мы приблизилсь. Оля была в шортиках и маечке. Охранники заулыбались. Двое были одеты по форме, а третий стоял в черной футболке. Я подумал, что он дурак, потому что только дурак наденет черную футболку жарким летом. «Черный» пролез под шлагбаумом и шагнул нам навстречу.
— Купаться пошли
— Да. Нельзя
— Можно. Только не утоните.
— Чего
— Шучу.
«Черный» хохотнул и хлопнул меня по плечу. Во рту блеснул металлический зуб. Я вежливо улыбнулся, и мы с Олей повернули на тропинку. Укрытая высокой травой, она была почти не видна с дороги. Метров через десять Оля шепнула:
— Он смотрит.
— Что
— В черной рубашке. Я чувствую.
— Да пошел он!
Тропинка вильнула, и Оля расслабилась. Возле «Белого» озера мы побежали. Там было много комаров, и мы всегда пробегали этот участок. Пятидесятиметровый «коридор» из березок и барщевика, наполненный комариным звоном, а в конце пустырь, за которым котельная и Кама.
Песок обжигал пятки, и поэтому мы разделись возле самой воды и поплыли на понтоны. Понтоны тоже горячие, но там есть деревянные мостки, на которых хорошо лежать сразу после купания. Все лето я учил Олю нырять головой вперед. Из стоячего пложения она не могла нырнуть до сих пор, но из сидячего ныряла уже уверенно.
Нанырявшись всласть, мы легли на мостки и стали смотреть в небо. Небо было глубоким. Облака делают его плоским, а когда их нет, небо превращается в костер и на него можно смотреть очень долго, потому что смотришь в него.
— Знаешь, если б я шла одна, он бы на меня напал.
— Кто
— Охранник в черной рубашке. Он меня всю обшарил. Физический такой взгляд. Как ладонь.
— Оля, блин! Ты все еще думаешь об этом уроде Смотри — коршун!
— Орел.
— Нет. Орлы у нас редкость. Коршун.
— Ястреб.
— Да нет.
— Сокол.
— Издеваешься
— Может, грач
— Да что с тобой
— Ничего.
Оля встала с мостков и бомбочкой прыгнула в Каму. Хотя бомбочка — это не про нее. Она была худенькой, кроме попы и груди. И еще высокой. Всего на восемь сантиметров ниже меня, а я метр семьдесят восемь.
Я нырнул следом. Оля поплыла к берегу. Я ее почти догнал, когда она резко повернула вправо. Я не отставал. Наконец, Оля устала и легла на спину. Я подплыл.
— Ну, чего ты
— Знаешь, мог бы и посочувствовать.
— Я сочувствую. Тебя облапил глазами тупой охранник. Это большое горе…
Оля брызнула мне в лицо и уплыла на берег. Я видел, как она постелила полотенце и легла. Не большое покрывало, а именно полотенце. Чтобы лежать в гордом одиночестве. Я решил поплавать и подождать, пока Оля остынет. На нее иногда находит. Рядом плавал селитерный окунь. Из-за червяка он не мог уйти на глубину, и я немного поиграл с ним, поддавая рукой и подбрасывая в воздух. Минут через пятнадцать я вышел на берег и молча расстелил покрывало. С Камы подул свежий ветерок. Я знал, что Оля мерзлячка и скоро ей станет холодно, но первой она все равно мириться не станет. То есть, не ляжет на покрывало, не прижмется, не укроется полотенцем. Она упрямая. Если б я верил в гороскопы, то обозвал бы ее типичным овеном.
— Оль Ну, прости… Помнишь, как в «Форресте Гампе» Дерьмо случается. Просто выкини этого урода из головы и иди ко мне.
Оля любила «Форреста Гампа». Мы его раз двадцать смотрели. Он, видите ли, наполняет ее сердце теплотой. Нет, мое тоже наполняет, но не двадцать же раз за полтора года! Оля привстала.
— Тебе, правда, жаль
— Правда. Мне вообще жаль, что мир такой, какой он есть. И еще мне жаль, что мы должны к нему приспосабливаться. Иногда мне кажется, что я понимаю Курта.
— Воннегута
Я машинально ответил:
— Кобейна.
А потом вскинулся:
— Опять издеваешься
— Да!
Оля вскочила и упала на покрывало, закинув на меня руку и ногу. Я откатился, стряхнул полотенце и укрыл ее. А потом лег рядом, и мы как бы скукожились под ним, прилипнув друг к другу.
— Поцелуй меня.
— У тебя зубы стучат.
— Поцелуй, а то укушу.
— Ладно.
Не знаю, сколько мы пролежали, но вспотели оба.
— Оль
— Ммм..
— Пойдем в котельную
— А ты взял
— Взял.
— Которые за десять рублей
— А что Ты чувствуешь разницу
— Нет. Просто «Контексы» без голых баб.
— Чем тебе не угодили голые бабы
— Как-то неприятно, что ты таскаешь их в кармане.
— Ты чокнутая.
— Да
— Нет.
— Нет
— Да.
— Гад.
— Между прочим, десять рублей тоже надо где-то взять.
— Не будь мелочным.
— Я специально.
— Я знаю.
Мы собрали одежду, полотенце и покрывало, и пошли в котельную. Первый этаж мы пробегали молнией, потому что там не только мусор валялся, но и попахивало. На втором Оля сразу легла на дверь. Мы не занимались сексом на голой двери, потому что однажды я до крови стер колени, а Оля натерла копчик. Просто ей нравилось принимать сексуальные позы на белом фоне, а мне нравилось на это смотреть. Потом Оля вставала, я быстро стелил покрывало и уже тогда все происходило. Я снял плавки и услышал шаги. Оля села. Я пулей натянул плавки. Шагнул к лестнице. Из проема показались охранники. «Черного» не было, пришли двое других. С дубинками на поясах.
Один был в оспинках, а второй с густыми сросшимися бровями. Лет тридцати или тридцати пяти. У шлагбаума я их не разглядел. Я отступил к Оле, как бы закрывая ее собой.
«Оспа» был главным. Я это понял, потому что он держался увереннее и первым открыл рот:
— И чё мы тут делаем Бухаем на подведомственной территории
— Нет. Просто сидим. У нас нет алкоголя.
— И чего вы тут сидите
— Здесь прохладно, вот и сидим.
«Оспа» подошел вплотную и посмотрел на Олю.
— Прешь ее
— Чё
— Соска твоя
— Ты слова выбирай, слышишь
— А то чё Борзый, да
«Оспа» толкнул меня в грудь и схватил Олю под локоть. Я отлетел, но тут же вернулся и ударил справа. Кулак провалился в пустоту. Ударить второй раз я не успел. «Однобровый» пробил мне в печень. Я упал на колени. Боль была адской. «Оспа» пнул меня в лицо. Я упал. Охранники носили берцы. Оля закричала. Я попытался встать, но не смог. Изо рта полилась рвота. Я услышал звук пощечины. Взвыл.
— Ну чё ты моросишь Поебем тебя немножко и отпустим.
Эти слова меня подхлестнули. Я вздернул себя на ноги и бросился на «Однобрового». В глазах двоилось. Каким-то чудом я сумел вцепиться в глотку. Сзади прилетело. «Оспа» ударил меня дубинкой. В почки. А потом в затылок. Я упал. Не на пол даже, а будто бы в кисель. Оля кричала. Я пытался встать. Я очень хотел встать. Ничего и никогда я так сильно не хотел, но тело меня не слушалось. Я мог только выть. И слушать, как кричит Оля. Я сумел перевернуться набок, когда увидел черное пятно. Оно промелькнуло мимо меня и обрушилось на «Оспу» и «Однобрового». По котельной разнеслись чмокающие звуки ударов.
— Вы чё, пидорасы, охуели
— Саныч, да ты чё!
— Хуй в очё! Присунул Отвечай, мразь!
— Нет. Не успел.
— Если б успел, я б тебе сам присунул.
— Саныч, ты чё лютуешь
— Я даже не начинал. Пиздец вам, петухи.
Я очнулся от пощечины. На корточках передо мной сидел «Черный». Костяшки его кулаков были сбиты в кровь. Я сел и огляделся. В голове мутилось. На груди подсыхала рвота.
«Оспа» и «Однобровый» лежали на полу. Они напоминали груду мяса. Ко мне подлетела Оля.
— Миша! Господи! Ты жив!
Во рту у меня страшно пересохло, и я ответил с трудом.
— Жив.
И посмотрел на «Черного». Он понял.
— У меня машина на улице. Я вас домой отвезу. Выблядки твою подругу не изнасиловали. Хотите — пишите заяву. Но я их конкретно отпиздохал. И работать здесь они больше не будут. Решайте сами. Мне похуям.
— Дома решим. Оль
— Да! Что
— Помоги одеться.
Оля помогла. За все это время «Оспа» и «Однобровый» ни разу не пошевелились. Уже одевшись, я спросил «Черного»:
— Почему ты впрягся
— В смысле Ты ебнутый, что ли
Я был весь избитый, но мне стало стыдно.
— Извини.
— Поехали.
«Черный» высадил нас у банка. Оля помогла мне дойти до лавки.
— Миша, надо «скорую» вызвать.
— Не надо. Легкий сотряс. Пройдет.
— Миш…
— Чего
— Если б этот не появился, меня бы изнасиловали.
— Я знаю.
— И как бы ты с этим жил
— Что!
— Как бы ты с этим жил
— А ты бы как жила
— Может, и не жила бы. А ты
— Убил бы их.
— А чего в котельной не убил
— Оль… Ты меня винишь Я пытался…
— Я знаю. Прости меня, Мишенька. Надо всё забыть.
— Или убить их.
— Или написать заявление.
Но мы ничего не сделали. Оля не хотела, чтобы узнали родители. А я не убийца. Легко сказать — убью. А вот сделать это… Я не смог. Наверное, я слабак. Или плохо любил. Осенью мы с Олей расстались. Это получилось как-то само собой, совершенно естественно. Будто между нами возникла прозрачная стена, а потом она по капле налилась бетоном. Мы перестали друг друга слышать, чувствовать, видеть. Нет, мы счастливы, но с другими людьми. Или не счастливы. Я не знаю.
Павел Селуков