Принято считать, что есть времена хорошие, а есть плохие.

 

Вот, говорят, пушкинская эпоха. Как прекрасно, говорят. Поэты, балы, красавицы, честь и прочий хруст французской булки. Я видела таких дев, которые заводили глазки: ах, почему я не родилась в ТО время! — и девы раздражали меня до зубовного скрежета. Потому что одним были французские булки, — а другим совершенно другое. И родись дева крепостной девкой, которая с утра до вечера слепнет, к примеру, над кружевами в девичьей, а в награду получает миску непитательного толокна и затрещину от барыни — она бы небось не так запела. Да и мальчики такие были тоже, воображали себя декабристами. Ха! А ты вообрази себя солдатиком, которого сквозь строй проводят, а потом бросают подыхать в холодную! Вот тебе и бал.
Или вот еще у меня есть знакомый, неглупый, кстати, человек.
Он всегда, когда говорит про девяностые, прибавляет «проклятые». И надрыву в голос подпускает, вот так:
— Пррроклятые девяностые!
А спросишь его, что там было проклятого — отвечает: а как же. Заводы встали, транспорт не ходил, жрать было нечего. В больницах не лечили! Все стали бандитами и проститутками. Одна бездуховность вокруг была.
Но я-то совсем другое помню. Транспорт ходил прекрасно. Более того, некоторое время проезд был бесплатным. А насчет духовности — ого-го сколько у нас было духовности! Жрать, правда, иной раз было нечего, зато мы могли с вечера собраться, начать читать стихи и закончить на рассвете!
А живую проститутку я увидела уже в нулевых. Несколько девочек снимали квартиру по соседству, однокомнатную хрущевку на окраине. Каждый вечер за подругами приходила машина, их увозили — до утра. Одна иногда приходила, просила разрешения позвонить маме с нашего телефона (мобильники еще были редкостью). Кажется, говорила маме, что учится где-то, что у нее есть мальчик. Потом неловко благодарила меня. Я стояла рядом и увидела ее в ярком утреннем свете. У нее была белая кожа, очень белая для конца лета, как у подземного жителя. Это потому, что она редко выходит днем, вдруг с ужасом поняла я. Она не успела загореть. И вся она была мягкая, бескостная, словно ее с осени хранили в погребе, авитаминозная, и все время она пожималась, ежилась, оправдывалась и извинялась. А глаза у нее уже жесткие были. Совсем молоденькая, и такой жесткий взгляд.
А ведь это была эпоха путинского гламура. Рублевка и Куршавель. Rich&beautiful. Успешность и потребление. Вот ее и потребляли, кто хотел…
Каждая эпоха кому-то выдает пряник, кому-то под зад коленом. У каждого времени свои гении и свои злодеи. Да и они тоже редко бывают однозначно плохи или хороши. Вообще в жизни мало однозначного. Потому она такая интересная.

 

Наталия Кочелаева

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *