ТЕЛЕВИЗИОННЫЙ ДЕТЕКТИВ

Я помню его лицо. Белое. Бледное. Оно и сейчас стоит у меня перед глазами. Это лицо с притворно-жалостливо приподнятыми бровями и пустыми глазами. Это ощущение, что что-то не так в его лице, что-то искусственное в нем. Как в детском рисунке, старательно выполненном, но несовершенном. И капельку крови, висящую на его брови, тоже помню. И всегда буду помнить. Потому что это была кровь моего друга, уже мертвого к тому времени. И ладонь его, лежавшую на колене, ладонь с вытянутым, несоразмерно длинным мизинцем я тоже помню. Как забыть такое
ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ
Собственно, я собрался написать ответ на вопрос, почему я ушел с телевидения. И из всего этого гадского шоу-бизнеса вообще. Я сел писать этот документ всем близким мне людям, ведь им небезразлична моя судьба. Они беспокоятся и задают вопросы. Так вот. Специально для них я пишу это. Это своего рода объяснительная в форме воспоминания. Вы получите ответы на ваши вопросы, но в той форме, которую предпочитаю я. Итак
НЕДАВНО
Совсем недавно (несколько лет назад) я работал в программе «Антология убийств». Конечно, я изменил название, но суть остается прежней. Мы подбирали убийства покрасивей и снимали о них передачи. Не буду вдаваться в технологию, но поверьте на слово, после года еженедельных эфиров темы кончились. Это еще ого-го сколько мы продержались. Рейтинг был высок, редакторам снились маньяки, режиссерам сны про убитых журналистов, а шеф-редактору снился генеральный продюсер канала, закрывающий программу. Кошмары, одним словом.
Мне нужно было рвать. Я всего лишь год работал на ТВ и уже был на хорошем счету. Режиссер, сам находящий сюжет, снимающий, владеющий монтажной программой Final Cut, да еще и жадный до денег Подходил момент, когда мои коллеги начали выдыхаться. Передачка наша сдувалась от эфира к эфиру. Рейтинг падал. И я посчитал, что пришел мой час.
Теперь мне не нужен секрет моего тогдашнего успеха, поэтому я спокойно могу раскрыть его. Я был искренен в том, что делал. Мне правда нравилось делать фильмы про убийства, кровь, всяческие трагедии. Я находил свою работу увлекательной и (хотите смейтесь!) общественно полезной. Поэтому фильмы у меня получались чуть лучше, чем у других. Чуть человечнее. Меня заметили. На меня рассчитывали. Оставался один шаг, и меня бы назначили да хотя бы шеф-редактором на место уставшего моего начальника.
В редакции к этому времени все были обеспокоены тем, что сюжетов новых не было. Они просто кончились. И тогда я сделал свой ход. Сделал его хитро, прямо на совещании при продюсере, курировавшем наш проект. Когда выяснилось, а вернее еще раз была сформулирована проблема отсутствия хороших сюжетов, я спросил:
А что вы знаете про убийство маньяком мальчика в Чертаново, в семидесятых
Все, кто сидел в кабинете, увешанном фотографиями политиков и олигархов, с которыми общался и работал наш тщеславный начальник, все эти труженики Останкино, сидящие за большим овальным столом, посмотрели на меня. Шеф-редактор зачем-то раскрыл свою модную кожаную папку и осмотрел ее содержимое. Потом опять взглянул на меня.
Ну, одари нас очередным сюрпризом, сказал он. В том, как он это сказал, я не услышал злости. Только усталость. Он все понимал.
Да, есть сюрприз, сказал я, глядя ему в глаза.
Так, прервал наметившуюся дуэль опытный в этих делах продюсер. Выкладывай, только быстро.
В семидесятых годах. В конце. Погибло в Чертаново несколько мальчишек. Сколько пока не знаю. Десять двенадцать лет.
Я ничего про это не слышал, сказал редактор Сеня, и это значило много. Сеня бывший мент, и он, как считалось, знал обо всех уголовных делах. Ему деньги-то платили за оборотистость и связь с милицией, а писать он не умел.
Однако такое дело было. И я могу им заняться. У меня есть даже свидетели одного из убийств Дело нераскрытое. Вполне таинственное. Может прокатить еще как.
Ресёч сделай, тогда посмотрим.
Все-таки последнее слово осталось за шеф-редактором. Опыт есть опыт.
ДАВНО
Мы играли в футбол в тот вечер. Как во все другие вечера. Тогда еще во дворах играли в футбол. Мячик был замечательный. Индийский. Отец подарил мне его, хотя это и стало ударом по небольшому бюджету нашей семьи. Целых двадцать рублей. Во дворе ко мне стали относиться уважительно как к обладателю невиданного сокровища. И даже Уля Пухова, всегда бегавшая с мальчишками и наблюдавшая наши футбольные баталии, стала поддерживать меня одобрительными криками. Короче, я имел успех.
Отец строго следил за тем, чтобы я содержал мяч в порядке. Я был обязан приносить его домой чистым и класть в специально назначенный для него угол. Мысль о том, что я могу потерять это богатство, казалась смешной.
И вот этот вечер. Уже стемнело так, что играть стало почти невозможно. Решено было побегать до последнего гола в любые ворота. Играли мы плохо и голов поэтому забивали много. Вскоре мяч ударился о металлическую сетку хоккейных ворот, и самый взрослый из нас, по кличке Клим, победно вскинул руки. Ведь это именно он, обладатель пушечного удара, забил решающий мяч. И тем же пушечным ударом он отправил мяч за забор, окружавший громадный долгострой, под боком которого расположился наш футбольный пустырь.
Я не посмел сказать Климу, чтобы он сходил за мячом. Я понимал, что буду послан или, хуже того, побит.
Мальчишки расселись под деревьями у поля, многие достали сигареты. Я стоял в нерешительности: то ли идти за мячом, то ли посидеть с ребятами. У меня еще была надежда, что кто-нибудь спохватится и предложит мне слазить на стройку вместе. Ведь там там было очень страшно.
Но дружки не замечали меня. Сидели, курили, обсуждая закончившийся матч. Темнело. Мне было очень обидно. Я посмотрел на Улю: она болтала с Климом
Народ стал расходиться. Прощались, пожимая руки по-взрослому, по-мужицки. Хотя старшему из нас, Климу, было семнадцать, не больше. И тот по интеллекту не отличался от нас десяти тринадцатилетних
Вскоре нас осталось двое. Пашка и я.
Ну что Идти пора, сказал он, глядя куда-то перед собой.
Иди, ответил я, сдерживаясь, чтобы не захныкать.
Боишься на стройку за мячом лезть спросил он.
Ни фига, ответил я. В чем угодно я готов был признаться, но только не в трусости.
А хочешь спор спросил Пашка. Он был моим одноклассником. Рыжий, с веснушками на щеках и узкими татарскими глазами, наследство от его мамы, нашей дворничихи. Цвет волос, наверное, от отца, которого ни мы, ни сам Пашка не знали. Хочешь, на спор я принесу мяч, пока ты выкуришь одну сигарету Идет
Не успеешь, сказал я, осознавая, как мне несказанно повезло. Сейчас спринтер Пашка сбегает за мячом и выиграет что-нибудь На что
Ну, Пашка на секунду задумался. На пачку «Явы» только «явской», идет
Идет.
Пашка встал.
Ну, давай, сказал он и пошел к забору.
И вдруг в одно мгновение я понял, что мне надо бросить этот спор и идти с ним вместе, идти со своим другом на стройку, найти этот мяч и вернуться домой
Стой! крикнул я.
Пашка остановился и обернулся.
Что
Мы смотрели друг на друга. На улице было тихо. Зажглись фонари
Ты мне сигарету-то дай сказал я, встал и пошел ему навстречу. Он вытащил пачку и протянул мне. Я взял. Вынул спички и прикурил. А он побежал и ловко, одним прыжком, забрался на забор. Еще секунда, и я услышал стук ног о листы железа. Это Пашка приземлился на той стороне. И удаляющиеся, едва различимые шаги.
Сигарета дымилась у меня в руке. Я сел под чахлым деревцем с ободранной корой и стал ждать.
Я не помню, о чем я думал тогда, ожидая возвращения друга, но должно быть о том, как хорошо разрешилась эта ситуация с моим замечательным мячом, о том, что теперь отец не изобьет меня за потерю дорогостоящей игрушки, о том, как хорошо, что у меня есть такой друг как Пашка. Такой отчаянно смелый друг. Да, я вспомнил. Я думал о том, что теперь у меня есть друг. И что, конечно, было бы неплохо, если бы я пошел с ним вместе и
Я посмотрел на сигарету. Она потухла. Я отбросил бычок щелчком. И решил, что объявлю себя проигравшим. Куплю Пашке пачку «Явы»
Со стройки, оттуда, где над входом во времянку, стоящую на пригорке, горела желтая лампа, раздался странный скрежет. Звук был такой неестественный, металлический. Похожий на громкий стон. И опять тишина. Я встал. Прислушался. Почувствовал, что у меня дрожат ноги. И опять сел
НЕДАВНО
В принципе, для съемки док. фильма нужно было собрать побольше сведений о косвенных свидетелях событий. Это то, что шеф-редактор назвал «ресёчем». Я быстро набросал список людей, с кем можно было сделать интервью. В начало списка я поместил Ульяну Пухову. Первая любовь не проходит никогда. Хе-хе.
Потом постарался вспомнить имена тех, кто играл с нами в футбол в тот вечер перед самой трагедией. Написал записку для редактора Сени, чтобы он выяснил, кто остался с тех времен в местном отделении милиции. Скорее всего никого, но пенсионеров можно найти. Делал я это по привычке, не слишком напрягаясь. В конце концов, главный свидетель был вполне досягаем и готов дать интервью в любое время.
Потому что главным свидетелем был я сам.
ДАВНО
Я все-таки пересилил страх и пошел к забору. Дорога эта заняла вместо обычных двух минут пять. Я останавливался и слушал. Надеялся услышать Пашкины шаги, шаги моего друга, идущего, наконец, с мячом назад.
На стройке было темно. Прямо передо мной сваленные в кучу стройматериалы, огромная катушка кабеля, прорванные мешки с цементом, железные листы.
Экскаватор, похожий на окаменевшее чудовище, неестественно задравшее свой несоразмерный хобот в предсмертной агонии. Рядом с ним несколько бочек с мазутом, около которых валялся старый, весь в глине ватник и совковая лопата с расколотым черенком.
За всем этим нагромождением извечных атрибутов советской стройки едва различался в темноте большой прямоугольник котлована. Покатые склоны, глинистое дно. Дальше часть уже отстроенного фундамента с торчащими ребрами арматуры. Гигантский кран черной стрелой перерезал серое небо. И совсем далеко, на отвале, силуэтом виднелась времянка с бледно-желтой звездочкой в центре. Это горела маленькая лампочка над входом.
Пашки нигде не было видно. Наверняка он спустился вниз на дно котлована, куда укатился мяч.
И опять раздался странный звук. Долгий, протяжный то ли скрежет металла, то ли тихий вой. И еще мне почудилось, что в этом отвратительном скрипе потонул другой звук. Детский крик
НЕДАВНО
Уля Пухова вышла замуж. Лет в восемнадцать. Ее муж-ровесник отбыл в армию и вернулся оттуда конченым алкоголиком. Они стали жить вместе в одной квартире с ее родителями. Она как могла боролась с пристрастием мужа, но вышло обратное. Уля спилась сама. Вскоре ее выгнали из нашего продуктового магазина, где она работала продавщицей. И тогда она стала уборщицей: мыла полы в подъездах нашего дома. Муж окончательно спился и сгинул где-то, как говорили, в тюрьме. А она, сильно постаревшая, мыла полы, выгребала мусор из отстойников и возила его на ржавой тачке в корыте. Я ее не узнал, пока мне не показали на эту пожилую женщину в бесформенном ватнике, грязной юбке и потертых сапогах, бредущую из магазина и несущую в авоське бутылку дешевого портвейна.
Об интервью с ней договориться ничего не стоило. Достаточно было предложить немного денег. Хотя и этой крохотной суммы было жалко. Я понимал, что интервью вряд ли получится.
ДАВНО
Какой страх страшнее, какое зло пугало мальчишку, повисшего на заборе и вглядывающегося в темноту стройки больше То, которое было там, в котловане, или другое дома..
Дома. Дома было гораздо страшнее. Я просто не мог вернуться туда без мяча. Передо мной стоял образ отца. Он мог неделями не разговаривать со мной из-за порванной в драке рубахи. Потерянная шариковая ручка вызывала у нас в семье грандиозный скандал с поркой, слезами и трехдневным бойкотом. А если потерять мячик Мячик, который стоит двадцать рублей. Мячик, ради которого отец отступил на время от всегдашнего своего принципа жесточайшей экономии. Я понимал, что он хотел вырваться из обстоятельств, в которые поставила его немилосердная судьба, ранняя женитьба, равнодушные родители. Я знал, что главной его мечтой была другая жизнь, сытая и веселая. Она казалась вполне возможной, если сейчас чуть потуже затянуть пояса, чуть похуже жить. Мы, его семья, жили в страхе и ожидании лучшей жизни, в мертвенной скуке, когда даже в зоопарк детям нельзя. Дорого.
И вдруг этот мяч. Вероятно, сказалось то, что отец считал его признаком мечты, готовой вот-вот осуществиться. Авансом от той новой жизни, которая будет, если мы все начнем еще больше экономить, еще внимательнее относиться к своим обязанностям. И пробиваться. Всегда пробиваться наверх.
Нет, то, что ждало меня дома в случае потери мячика, было куда страшнее того неведомого, что я мог встретить за забором стройки. Я спрыгнул на листы железа по ту сторону забора.
НЕДАВНО
Интервью с Ульяной Пуховой получилось отличным. Она вспомнила обстоятельства того вечера, когда погиб Пашка. Это немного добавило к общей картине, зато синхрон о том, как проходила линейка после похорон Пашки, был роскошным. Уля рассказала, как растерянные учителя не знали, что делать. Как женщина работник детской комнаты милиции давала инструкции по поведению на улице, лейтмотивом которых было: не подходить к иностранцам. Они, мол, вставляют бритвы в жвачки и угощают доверчивых школьников. Уля помнила все это неплохо и удивлялась, как можно вставить лезвие бритвы в жевательную резинку. И как объяснить связь между таким хитроумным способом убивать советских пионеров и тем, что нашли тело Пашки с вырванной из плечевого сустава рукой
Интервью было не просто хорошим оно было отличным. Это я понял еще до просмотра материала. Понял потому, что осветитель и видеоинженер слушали его с таким вниманием и неподдельным интересом, какого раньше за ними не наблюдалось никогда.
Жаль, разговор с Улей пришлось быстро закончить ей явно не терпелось обменять заплаченные мною деньги на дешевое бухло.
ДАВНО
…прошел мимо экскаватора. Ноги увязали в сухой комковатой глине. Темнело с каждой минутой, но я мог еще разглядеть следы. Я был уверен: они принадлежат Пашке. Он пробежал здесь по направлению к котловану. Я пошел по этим следам смотря вниз себе под ноги. И смог поднять глаза и взглянуть на дно котлована только когда почувствовал, что стою на самом его краю. Внизу я увидел фигуру человека, сидящего на бетонной плите спиной ко мне. Ну, конечно! Это Пашка присел там покурить. Или нашел что-то интересное на стройке и сидит теперь и упаковывает находку за пазуху. Я побежал. Побежал с мыслью, что сейчас посчитаюсь с Пашкой не сильно, но пну его в спину, чтобы не шутил со мной так.
Бежать под горку было легко. Да я даже не бежал летел. Какие все-таки фокусы иногда демонстрирует нам наше сознание. Я был в полной уверенности, что это сидит Пашка, что сейчас мы посмеемся над его шуткой и пойдем домой. Конечно, фокусы. Потому что где-то в глубине, в самом далеком участке моего мозга я знал, что это вовсе не Пашка.
НЕДАВНО
Клим тоже изменился, но только не так, как Уля. Клим стал начальником 1** отделения милиции. К нему обратился редактор Сеня. Сене никто не отказывал менты уважали его прошлую жизнь, проведенную в доблестных «органах».
Клим стал толстым краснолицым капитаном. Долго похлопывал меня по плечу и говорил, что всегда готов сотрудничать с телевидением. Он сделал вид, что узнал меня, но я понял, что не помнит он ничего. Хотя и надеялся на его помощь в поиске архивных дел.
Но мент вдруг разговорился перед камерой. Вспоминал друзей детства, припомнил обстоятельства смерти Пашки, объяснил, как работает отделение в подобных случаях.
Из его интервью можно было подобрать несколько кусков в основном, общего характера, но вполне живых и подходящих для будущего фильма. Все шло как нел

Источник