Истории из жизни реальных людей
Являются к ним только в блеске послеполуденной славы. Боятся предстать в истинном обличье. Такой подход я осуждаю.
Нельзя приучать людей к вечной красоте папаши. Поэтому по утрам бегаю по этажам в чём проснулся и в том настроении, в котором уснул.
Обычно это очень мрачное и решительное настроение.
Спящим я похож, по уверению допущенных лиц, на забытого в засаде пограничника: бдительность, злоба и решительность читается на моём выразительном лице. Так говорят доверенные люди. Я меняю их довольно часто. И эта практика правильная. Чего залёживаться-то
Как известно, бреюсь я опасной бритвой. Изобретение с педагогической точки зрения третье по значимости после искусства составлять случайные родительские слова в мудрое наставление. И второе по значимости после аршинного кнута. Когда я ночую в доме с детьми, а не трясусь от зависти к соседям в поселковом доме, дети видят как я бреюсь.
Сначала я брожу и ору, где что и кто куда дел то, что мне так нужно Потом я, по дороге к тазу с водой и мылом, с распахнутой бритвой заглядываю в детские спаленки, интересуясь планами малюток в наступившем дне. Собой я в этот момент настолько чудовищно собран и решителен, что дети начинают врать мне с первой буквы.
Слушаю враньё внимательно, даже благожелательно. Человек обязан уметь врать отцу. Про это и в библии написано с подробностью и опыт житейский подсказывает: умеешь красиво врать папе — переживёшь третий класс, перезимуешь в относительной безопасности, а там и университет, а ты уже давно все сам знаешь! Чему тебя новому обучат на гуманитарном-то отделении! Ничему.
Врёшь — значит горячий суп, крепкая одежда, доставшаяся от ребёнка, который так и не научился хорошо врать папе, отцовская любовь и возможность накинуться папаше на спину в решительный момент.
Собственно говоря, внутренняя свобода человека, говорю я довольно часто на исповеди изловленному какому-нибудь попу, это не возможность постоянно говорить правду всем, а свобода выбора, что делать: правду нести в направленные на тебя вилы собеседника или обольстительно врать, когда дом уже занялся с углов чадным пламенем.
После посещения воспитанников правлю бритву, зыркая во все стороны взглядом стареющего секача. Говорю в эти минуты много и горячо: обсуждаю политику, экономику, наряды моды, нравы и чужое богатство. Собственно, после этих речей дети не знают, что за пена у меня на щеках Мыло ли это
После я ору, прижимая к лицу руки в одеколоне. Ору густо и долго. На одной ноте «ре». Это помогает избегать всяческих просьб со стороны окружающих. Попробуйте попросить денег у человека, который, багровея, орёт «аааааа» в ре-миноре. Попробуйте заговорить о чём-то с таким человеком, задайте ему пустяшный вопрос про рацион или, не знаю, про какие-то томительные чувства. А потом увернитесь от продолжающего орать человека, у которого под рукой опасная бритва, а всё вокруг в клочьях, пене и щетине.
Поэтому вопросы мне во время бритья не задают.
После бритья я шумно одеваюсь, зарывшись по пояс в сундуки и сводчатые на железных полосах шкафы. Придирчив в эти минуты. Кляну фасоны.
Потом завтракаю. Тут молчат даже птицы за окном. Ибо так надо.
Потом я заставляю проверочно врать домочадцев перед тем как, благославляя двумя руками, сесть в сани и уехать в присутствие.
«Гони!», — добродушно пихаю раболепного возницу ногой в красном сапоге, — «плачу за всё!»
«…им тебя, папа! ..ильно!» — доносится из-за поворота, а впереди новый день, полный щедрых даров господа нашего добренького.
«Хорошо!», — думаешь, уютно кутаясь в найденную недавно у соседей шубу, — » благолепно всё устроено вокруг и у меня! Секрет счастья в семье прост и мил: надо устроить деэволюцию, т.е. эволюционное движение назад, к ранговому обществу вождества и посильного людоедства. Только в таких условиях человек воспитывается в семье гармоничным всесторонне. Как указывал мне Тимоти Эрл в сочинении «Вожди и ведомые ими общества: власть, экономика и идеология» : «Джон! Дорогой ты мой человек! Любуюся на тебя!»
Джон Шемякин