Истории из жизни реальных людей
А если повезёт, то припадок или побег какого-нибудь бесноватого. Врачи ценили внимание великого прозаика и всякий раз готовили к его приезду какой-нибудь «сюрприз».
В Центральном Полицейском приемном покое для душевнобольных Москвы весной 1900 года устроили концерт силами исцеляемых. Пригласили и Льва Николаевича. Тот с огромной охотой приехал. Сел в зрительный зал, в котором душевнобольные сидят вперемежку с персоналом. Стал смотреть номера. Хлопал. Выражал одобрение сценам, разворачивающимся пред ним на подмостках. А там умалишенные старались изо всех сил!
Профессор С.С. Корсаков (из немногих натурально нормальных в зале) предложил провести сеанс гипноза для всех желающих ощутить на себе силу внушения.
Лев Николаевич вызвался первым (он гипноз очень любил). Только из зала выходить на сцену отказался, а попросил гипнотизировать его прямо так, на месте.
Профессор Корсаков и начал. И психи с большим интересом стали поглядывать на Льва Николаевича. А тот, как пишет доктор Ф.М. Добровольский: «Только нахмурившись спал, но даже из-под нахмуренных сном бровей силой духа как-бы видел все наши помышления». Профессор побуждал загипнотизированного графа к разнообразным действиям, но прозаик ограничился простым трансом. Он же видел все наши помышления. Чего ему тут ещё голым-то прыгать Оберегая сон гения, часть номеров пустили в полголоса, ходили на цыпочках.
Проснулся гений только на частушках, исполнявшихся деревенскими выздоравливающими. Освеженный гипнотическим отдохновением, классик хохотал в особо удачных местах. Пока со сцены на прозвучало про » х-м груши молотим!» Тут романист встал и вышел на сцену. Профессор Корсаков выбежал на сцену тоже, вдруг как его сеанс гипноза внезапно опять пригодится!
Отстранив профессора, Толстой произнёс, что во фразе «х-м груши молотим » он видит только «аллегорию».
Ибо это невозможно большинству людей. Груши-то… Задело что-то романиста.
На критическое замечание Льва Николаевича здоровенный исполнитель, подозреваемый в нежизнеспособной аллегории про член и груши, решился предъявить доказательства. На сцене поднялась суматоха, в зале завыли и забились наиболее восприимчивые зрители. В двери ломилась полиция и санитары.
Профессора Корсакова помяли.
Но Лев Николаевич, рассмотрев доказательства, горько крикнул в зал, что «нет! всё же аллегория!» и поспешил с концерта. Был хмур.
Он про груши много чего знал. И про жизнь. И про всё. А тут у какого-то идиота реально потенциал познания жизни оказался сопоставимым. Это осознавать и больно, и стыдно. Всю жизнь работал на ниве народных увещеваний, а тут….
Может, нету вообще никаких аллегорий, а есть только та, только истинная суть, которая, как известно только тем, кто готов принять правду… или как-то так.
Позже Л.Н. Толстой, задетый за груши ещё раз посетил исполинского знатока частушек. И по итогу визита высказал мудрость: «Невозможно провести резкую грань между душевной болезнью и душевным здоровьем. Этот хоть правду говорит хоть цинично в виде, понятно, аллегории, потому как не у всех, чтобы груши… Но говорит правду! А вот, возьмём к примеру, даму из высшего общества! Так у неё то же самое, что у этого еблана на уме! Аллегория про груши! Мечтает она, ещё более циничная, чем этот аллегорист. Ну покрасивее она его. Вот и вся разница. Все только про одно и думают. Я вас уверяю! Я то знаю! Я жизнь насквозь и помыслы ваши вижу про груши с трёх лет…»
Джон Шемякин